Автобус с пригородного аэродрома движется по темным дорогам, и сидящие в нем тщетно хотят рассмотреть что-нибудь по сторонам. Проплывают дымные очертания каких-то построек, мелькают синие сигнальные огни переездов, где-то далеко взлетают желтые ракеты, поблескивают и гаснут огоньки, и на горизонте ходят розовые сполохи артиллерийской стрельбы.
Прилетевших в город немного, и они перемешаны с коренными ленинградцами. Прилетевшим хочется сразу увидеть город и все узнать о его сегодняшнем положении. Они расспрашивают ленинградцев о быте, о работе, о перспективах.
— А вы зачем приехали,— спрашивает ленинградец одного командировочного,— в отпуск или по делу?
— По делу. Не скажу точно по какому, но с поручением. Видите ли, это связано с одной такой техникой, что может быть сделано только в Ленинграде!
— Это вы правильно сделали, что приехали,— говорит ленинградец,— в нашем городе все можно сделать. Будьте спокойны — нет такой техники, которую бы мы не одолели. Мы теперь уже не стоим на месте, а идем вперед, да еще как идем. Мы теперь возрождаемся...
Слово «возрождение» сейчас получило много значений, но основной смысл его один — Ленинград начинает новый период. И если председатель исполнительного комитета Ленинградского Совета товарищ Попков в своем докладе говорит о том, что город уже не может остановиться на вопросах текущего ремонта, а будет производить капитальные работы, то самый маленький управхоз ищет способа, как бы двинуть вперед «возрождение» своего небольшого хозяйства, перенесшего все испытания блокадного времени.
Что же касается заводов, то никогда там не было столько изобретательства, столько нового, как сейчас. И «возрождение» прежних масштабов.
Что-то новое и во всей атмосфере города. Это чувствуется не только ленинградцами, живущими в городе непрерывно, это каким-то чудом передалось и на самые далекие пространства нашей страны, где рассеяны эвакуировавшиеся из города ленинградцы. Поток писем, полных просьб, слезной мольбы, сетований и элегических рассуждений страшно вырос за последнее время. Все хотят вернуться — работать в Ленинграде, помочь ему возродиться, засиять в прежней красоте, усилить его производственную мощь. Пишут старые и молодые, девушки и юноши-подростки. Пишут командиры-ленинградцы, закинутые войной на другие фронты. Они, побеждающие немцев на юге и юго-западе, желают Ленинграду как можно скорее сбросить узы надоевшей до смерти блокады и разгромить немцев под Ленинградом.
Точно город имеет какую-то волшебную власть над пространством и влияние его неизгладимо. Мы гордо говорим: кто пил однажды воду Невы, тот вернется снова в наш город!
Тяга возврата сильней всех препятствий. Уже приезжают некоторые, пробираясь во что бы то ни стало. Две женщины, у которых Мужья на Ленинградском фронте, приехали и привезли своих детей, которых от контроля в пути они прятали в мешках. При слове «контроль» они сразу сажали маленьких детей — девочку и мальчика — в мешки, и дети провертели дырочки в холстине, чтобы посмотреть, что такое представляет собой этот самый контроль, от которого их прячут. В городе женщины явились в военную газету и покаялись в своем поступке: уж раз добрались, пусть их оставят, да и мужьям будет веселев драться, раз в городе семьи...
Несколько женщин приехали, прячась под коровами в эшелоне, следовавшем откуда-то из глубины страны. Он вез армии в подарок от колхозов скот, и эти женщины в дороге ухаживали за коровами, а по приезде раскрыли свою душу — не могли жить без Ленинграда.
Девочка-подросток пишет слезно: там, говорят, в городе мостовые от снарядов пострадали — чинить надо. Я буду камни таскать, и день и ночь работать. Только пустите в Ленинград.
Иные пишут: украинцы домой вернулись, белорусы к себе поехали, латыши уже собираются к себе, пора и нам. Одна ленинградская артистка, уехавшая из Ленинграда больше двух лет тому назад, приехала с бригадой в родной город. Она приехала ночью и не могла спать от волнения. Дождавшись дня, пошла она по улицам, жадно смотря по сторонам. Все казалось ей таким близким и несколько иным. Привычные ленинградцы не замечают перемен, происшедших с городом за время войны, но для нее все было ново и странно.
Улицы ей показались как бы прозрачными и дома как во сне. Каждый дом был отмечен знаками войны. Прохожих в этот час было мало. И вот она подошла к дому, где жила до войны. Она поднялась на свой этаж и с трепетом постучала в дверь. Никто ей не открыл. Она взялась еще раз за ручку, и дверь распахнулась. Она вошла в знакомую квартиру. В разбитые окна врывался холодный осенний ветер. С потолка свисали разбитые балки. Известка, кирпичи лежали вокруг.
Но она все шла вперед и дошла до последней комнаты. Открыв дверь, она остановилась на пороге. Она узнала свой старинный буфет, разорванные книги на полу, стол и кровать. На кровати было одеяло, на столе скатерть, но все же комната была необычной. Она шагнула, и пол закачался под ней, как будто она шла по натянутой проволочной сетке. И тут она увидела, что буфет полуобгорел, а у буржуйки лежит свернутая знакомая гравюра, которой разжигали печку.
Она вышла из дому на улицу, и слезы стояли в ее глазах. И она не могла понять, почему ей и грустно и радостно вместе. Поток смешанных чувств охватил ее. Она только догадывалась, каких трудов стоило не только жить и бороться в этом городе, но медленно и неуклонно копить энергию для его возрождения.
И в этот вечер она выступила перед защитниками Ленинграда так, как она давно не выступала. И она поняла, что ей не жаль ни полуобгорелого старинного буфета, ни разорванных книг, ни свернутой для растопки гравюры, которую она любила, что есть нечто, что сильнее обычных привязанностей, что наступило время служения высшим чувствам, перед которыми все остальное мелко и преходяще.
И когда она увидела у проходящей женщины с седыми волосами и молодым лицом медаль «За оборону Ленинграда», ее сердце сжала гордость за родной город.
В садах облетели все листья. Черные ветви тонут в молочном тумане. Серые очертания домов дрожат в зыби черных каналов. Низкое небо окрашено багрянцем заката, как далеким отсветом пожарища. Элегическая грусть над пустыми улицами и площадями. Тусклый звон трамваев. Тяжелый грохот грузовиков, накрытых мокрыми брезентами.
Южанину город в такое время показался бы краем света, полюсом безмолвия и уныния. Но это не так. В осенних красках Ленинграда неповторимая сила, и если проникнуться ими, то и в мирное время наша осень — вдохновляющая пора. Пушкин любил в Петербурге именно осень. Достоевский и Блок — певцы туманов, посвятили осеннему городу прекрасные, восторженные страницы. Гоголь упивался его чарами.
Нет, краски нашей осени не поблекли. И они вовсе не болезненны. Они суровы, и война придала городу еще больше суровости, но жизнь в городе не притихла, не остановилась.
В детском доме готовятся к празднику Октября. Нарисованы огромные картины домашними художниками. Одна изображает салют победы у стен Кремля, с разноцветными ракетами и залпами, другая представляет Украину, с широким Днепром, с кленами и тополями, с белыми мазанками и синим небом.
Первый снаряд ударяет в тротуар возле детского дома. Детей спешно, как обычно, отправляют в бомбоубежище. Никакой паники, как всегда. Второй снаряд пробивает крышу, проходит через два этажа, задевает зал, где картины, и ложится на детскую постельку в спальне. Головка снаряда отрывается, и он разбрасывает огненные брызги во все стороны.
Одна из женщин спешно выливает на него ведро воды.
Снаряд извергает облако густого белого едкого дыма. Начинается пожар. Все бегут тушить. На помощь приходят военные моряки. Огоньки бегут по одеялам, по простыням. Открывают окна, выбрасывают вещи на улицу, засыпают песком. Две женщины хватают снаряд, который не поднять одной рукой, и волокут его вон. Он неуклюжий, тяжелый, скользкий.
Дым заполняет помещение. Хотят надеть противогазы, но кто-то опытный кричит: «Не надевайте! Это фосфорный снаряд. Вы отравитесь!»
Тогда мокрыми полотенцами перевязывают лица и бросаются тушить.
Школьники были в школе. Услыхав, что горит их дом, они пробираются к дому, их не пускают. «Я же сестренке за папу и за маму»,— говорит восьмилетний карапуз. Сестре его четыре года. Его хватают, говоря: «Сестренка в бомбоубежище».
Пожар потушен. Вонь стоит такая, как будто злой дух пролетел сквозь все этажи. Кое-где еще блестят ядовитые фосфорные огоньки. В зале разгром. Все оглядываются. Картина с Кремлем цела вся, украинский пейзаж весь пробит осколками, а прилипшая к свежей масляной краске кирпичная пыль превратила синее небо в багровое зарево.
— Смотрите,— говорят люди,— символ прямо получается. В Кремле «Салют победы» — цел, а на Украине сейчас идут битвы, как на картине...
Вечером, перед тем как уснуть, приходят мальчики — целая делегация. В чем дело? Они запинаясь говорят, что раз спальня девочек попорчена и они ночуют в бомбоубежище, то они готовы уступить девочкам свою спальню и поменяться с ними. У них и одеяла целы... Они просят разрешения.
— Лучше мы будем в бомбоубежище, им там неудобно...
На другой день все спрашивают: «А как же праздник?»
Им отвечают: «Праздник будет и все будет — и танцы и песни — назло немцам, и если дыру не успеем заделать, будем на немцев плевать в эту дыру. Наш праздник, мы будем праздновать».
И, отплевываясь от фосфорного чада, начинают мыть полы. Школьники уходят, как всегда, в школу. Жизнь продолжается.
Ленинград — город кипучей молодости, и Сегодня он справляет великий день — двадцатипятилетие Ленинского Комсомола. В величественную эпопею Ленинградской обороны эти юноши и девушки вписали бессмертные страницы. Никогда молодежи не выпадали такие трудности, и ни одному поколению не приходилось так работать, как работали и работают комсомольцы Ленинграда.
Они — будущие хозяева жизни — показали на деле, как надо защищать это будущее, как надо бороться за него и побеждать. Не было такого дела, которое бы они не делали. Не было такого задания, которое бы они ни исполнили. Город-фронт доверил им все самое сложное. Нужны целые тома, чтобы шаг за шагом описать весь путь их тяжелого труда, чьим делам удивились бы отцы и братья, ушедшие на фронт с оружием в руках.
Город был в сражении — они узнали бомбы, пожары, обстрелы, Они стали солдатами МПВО, пожарными, дружинницами, связистами.
Город надо было очищать от грязи и развалин, они, шатаясь от усталости и истощения, работали чернорабочими и очистили город.
Город восстанавливался — они преобразились в печников, водопроводчиков, трубочистов, плотников, стекольщиков, маляров.
Город и фронт были связаны нераздельно. Все, что нужно было фронту, давали они, став стахановцами-двухсотниками, изобретателями, инженерами, техниками, конструкторами, кузнецами, сверловщиками, электромонтерами.
Они стали донорами, санитарами, огородниками, учителями, агитаторами. Они возводили укрепления, рубили лес, добывали торф, строили зимние и летние дороги, спасали сирот, утешали больных, ухаживали за ранеными, собирали металлический лом, тушили зажигательные бомбы, разбирали дома, показывали примеры доблести и геройства. Большевистский дух жил в их юном теле и давал им силы для богатырских дел. Это не слова. Когда мы придем на праздник победы, они предъявят список своих дел, и это будет удивительная летопись. Одно можно сказать, что будущее получит в лице этого поколения закаленных мастеров всех видов труда и прекрасные человеческие характеры, прошедшие настоящую школу героизма. По их делам будут учиться поколения.
Для них не было мелочей. Все было нужным, все было значительным. Возраст не играл роли. Шестнадцатилетняя Антонина Кузасева бессменно могла работать под дождем бомб. Восемнадцатилетняя Раиса Бутрова, которой оторвало ноги снарядом, до ранения спасла свыше ста человек раненых, вынося их своими руками из-под огня. Пятнадцатилетний Жора Горин — бригадир бригады однолеток, которая имеет звание фронтовой, каждый месяц выполняет программу досрочно.
Россия славилась самоучками, но когда было, чтобы шестнадцатилетний мальчик — Иван Здоров, стал мастером важнейшего цеха электрообжига, опытнейшим руководителем, у которого есть чему поучиться и старым инженерам. Токарь-комсомолец Павел Шимушкин изучил за войну четыре специальности: строгальщика, долбежника, расточника, фрезеровщика. Комсомолка Элла Горенштейн стала сверловщицей, слесарем, фрезеровщицей, токарем и в честь двадцатипятилетия комсомола — штамповщицей и перевыполняет нормы на четыреста — пятьсот пятьдесят процентов.
А что это за работницы, откуда они взялись, девушки, подобные Элле? Это пришли девушки, не видавшие никогда станка, не бывавшие на заводе. Они пришли на заводы, они стали токарями, шишельницами, фрезеровщицами, они встали за руль парохода, взяли лопату кочегара, «баранку» грузовика, лопату торфяника, топор дровосека.
Работы были черные, работы были опасные, но комсомольцы их не испугались. Нужно было под огнем сделать срочно дорогу для танков. Доски и бревна надо было брать из разбираемого дома и носить их на семьсот метров. Это делала бригада Василия Семенова. Все надо было сделать за ночь. Три раза увеличивали нормы задания. Три раза семеновцы перекрывали задание. Их сбивали воздушные волны со стен дома, и они снова взбирались на стены. Прораба Крупенева контузило. Он выбыл из строя. Распоряжаться стал молодой рабочий Виктор Соловьев. К утру дорога из полутора тысяч бревен была готова. Танки пошли в атаку.
Фронт и тыл неразделимы в Ленинграде. Летчик-истребитель Герой Советского Союза комсомолец Литаврин делает свое дело в воздухе. На земле его друг сварщик Арсений Коршунов тоже делает свое неплохо. Он так упростил технологию процесса обработки деталей, что установил мировой рекорд — двадцать четыре нормы за смену. И, встречаясь, они понимают друг друга без лишних слов.
Если боец не выходит из боя долгими часами, то в бою за военный заказ комсомолка Дуся Изотова не выходила из цеха семьдесят часов, а комсомолец Тимофеев — шестьдесят часов. Это упорство комсомольцев!
В страшную зиму 1941 года комсомолец-машинист Елисеев первым повел в город тяжеловесный состав. Он вез топливо, вез городу свет, вез электроэнергию военным заводам, вез продукты и боеприпасы. Его паровоз тоже оружие победы. После войны его надо поставить в музей рядом с героем боев — нашим славным Т-34.
Но были и другие битвы: битвы с голодом, с болезнями, с одиночеством и заброшенностью усталых, обессиленных людей, замерзавших в своих холодных углах. Комсомольские бригады бросились по городу, они мыли полы, убирали квартиры, топили печки, приносили на себе дрова, выкупали продукты, они были няньками, санитарами, советчиками, опекунами сирот, они были, как сказал о них товарищ Жданов, «ободрителями, вдохновителями, целителями ленинградского населения».
Они спасли тысячи людей, которые всю жизнь будут помнить их имена и благословлять их.
Комсомольцы строили железную дорогу через Ладогу. Невозможно описать адский труд этих бригад. Можно только сказать, что, когда труд их был почти завершен и первый пробный поезд уже собирался в путь, дорога оказалась ненужной. Прорыв блокады дал другой путь, более совершенный и более постоянный.
Они водили грузовики через зимнюю Ладогу под бомбами и снарядами, они возили грузы на пароходах по летней Ладоге, сквозь туманы, бури и обстрелы.
Будет что вспомнить этому поколению Великой Отечественной войны. Думали ли когда-нибудь эти мальчики и девочки, что они займут места своих старших братьев, отцов и матерей на самых сложных участках жизни. Какая ответственность легла на их плечи и какая сила обнаружилась в этих молодых людях! Они не растерялись, они не испугались ответственности. Они сдали исторический экзамен. Вся правда нашей жизни, нашей борьбы за свободное, независимое государство, за человека-мастера, человека-новатора, человека-борца выразилась в их исполинском подвиге, Благо стране, имеющей такую молодежь. Слава великому народу и великой партии, имеющей таких детей.
Вот почему сегодня, встречая в суровой обстановке свой праздник, эта молодежь, оглянувшись на все сделанное его, может гордиться высоким званием комсомольца. Рожденные в огне и буре, они доказали, что для них нет невозможного.
Я не говорю о комсомольцах боевого фронта. Сорок два комсомольца Ленинградского фронта — Герои Советского Союза. Тысячи имеют ордена за боевые подвиги.
И если на заводах великого города день и ночь юноши и девушки работают для фронта, то день и ночь фронт готовится к решающим боям. Приходит пора последних решительных ударов по врагу, приходит конец гитлеровскому зверству под Ленинградом. Довольно! Хватит! Два с лишним года торчит немец под Ленинградом. Пора ему убираться. Мертвый или пленный — такая участь ждет немцев и всех, кто с ними. Они не щадили Ленинграда — и им не будет пощады, мы отомстим за каждую жертву их варварства, за каждый камень, разрушенный ими.
Тревога уже охватила немцев. Они уже создают зону пустыни у себя в тылу. Они уже жгут по плану деревни, уводят в тыл население, делают с лихорадочной поспешностью новые позиции позади существующих укрепленных рубежей.
Волки чуют, что час смертельной облавы близок. Уже отозвана испанская голубая бандитская дивизия. Туда ей и дорога. Шаль, что не удалось добить этих каторжников. Но остались другие — и эти уже не спасутся.
Осенний дождь барабанит по их блиндажам, которые скоро станут их могилами. А если они доживут до снега, то снег напомнит им, что зимний саван тоже подходящее одеяние для разбойников, так долго терзавших нашу землю.
Все шире растут ряды крестов у них за окопами, все чаще оглядываются на них живые немцы. Вести с юга приносят им ошеломляющие новости. Смертельное чудо на юге перенесется и на север. Немцев уже ничто не спасет.
А мы будем праздновать день двадцать шестого юбилея Великого Октября в городе, который еще раз доказал всему миру, что он непобедим и неприступен. На том стояли, на том стоим!
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
