Моросящая мгла. Идешь, то хлюпая по воде, то скользя по обледеневшим камням мостовой. Тускло светят в тумане желтые огни автомобилей. С крыш капает, как в апреле. С реки слышен глухой бас буксира. Где же зима? Теплый ветер, налетая с моря, нагибает голые черные ветки.
Это декабрь в Ленинграде.
Облокотившись на перила моста, следит прохожий за тем, как движется сквозь ледяную кашу буксир, качает головой и вздыхает.
— Хоть бы мороз поскорей ударил. Это ведь что же такое, ни на что не похоже. Это не годится.
Он не договаривает своей тайной мысли. Если не придут морозы, Ладога не замерзнет. Не замерзнет Ладога — не наладится дорога к «большой земле», нельзя будет перебрасывать грузы, нужные юроду.
И не только случайный прохожий неодобрительно качает головой, наблюдая эти капризы природы. В прошлом году в эту пору птицы замерзали на лету, а в этом декабре можно гулять без пальто, как в Тбилиси. Но ленинградцы не рады теплу, и простая женщина в платке, утопая в лужах, ворчит сердито:
— Вот вред-то какой еще свалился на нас. Кто это так организовал?
Ей, привыкшей к ленинградской организованности, все это представляется чьей-то распущенностью, не ко времени. Но старые моряки, кряхтя, натянув дождевики, всходят на мостики своих пароходов и отправляются в тяжелое плаванье во льдах, тоже награждая озерного бога нелестными словами.
Идет семнадцатый месяц блокады. Стоят самые темные Дни, самые короткие. Вечер наступает так рано, что кажется, будто звезды не уходят с неба и только на какое-то время закрываются низко висящими облаками. Это делает город еще более мрачным, еще более фантастическим. Можно вспоминать стихи Блока, рожденные такими вот туманами, когда город исчезает вдруг или появляется в Диковинном освещении случайных огней случайной машины. Вырастает освещенный фонариком пешехода дом с колоннами. Типичный ленинградский дом. В таком доме могла жить «Пиковая дама». Рядом звучат подковы конного патруля. Радио передает симфонию Бетховена. Дальние прожекторы расплываются желтыми вспышками над крышами, и вдруг скрежещет танк, как заблудившийся стальной зверь, мокрый, тяжелый, новый — он идет на фронт. Может быть, можно забыть, что рядом фронт, тоже закрытый туманом, пронизанный сыростью, с размокшими траншеями, с сырыми блиндажами, с ночными схватками и огневыми налетами?
Нет, этого ленинградцы не забывают никогда. Они не забывают этого потому, что вся их жизнь посвящена одной цели: работе на оборону. Эта жизнь похожа на жестокую, красочную и правдивую до боли книгу. В ней все самое разное существует сразу! В цех огромного завода входит приезжий фотограф, человек, за время войны бывший на пяти фронтах, видавший много, но и он поражен отсутствием рабочих в этом работающем, брызжущем искрами полутемном цехе. Только приглядевшись, видит он маленькие головы, старательно наклонившиеся над станками. Эти рабочие стоят на ящиках, на скамейках, чтобы можно было достать им до верхнего края станка. В их глазах столько сосредоточенности, в их руках, маленьких и быстрых, столько уменья, в их маленьком сердце столько недетского спокойствия. Они относятся к работе так, как будто много детей собралось играть, собирать на скорость металлические детали, вынутые из коробок, купленных в игрушечных магазинах.
Фотограф не совсем уверен в этой быстрой детской игре. Что они могут сделать? И ему торжественно показывают бесконечные ряды автоматов, новеньких, блестящих, готовых к бою. Это работа детских рук. Эти автоматы выбросят смертельный ливень, уничтожат новые тысячи врагов великого города.
Переверните страницу этой книги, и вы увидите, как в расплывшихся сугробах крадутся грязные, спотыкающиеся фигуры, которые будут покорно подымать руки, когда штыки преградят им дорогу. И паши красноармейцы увидят смуглые лица, перепачканные грязью и копотью, увидят рваные полосатые одеяла на плечах, слезящиеся от ветра глаза и дрожащие руки, поднятые над головой. Они не понимают ни по-русски, ни по-немецки. Это испанские перебежчики из остатков голубой дивизии. Это выходцы из чудовищного лагеря, расположившегося перед Ленинградом. Вся шпана Европы сидит там, дуя на окоченевшие пальцы. Они похожи на изголодавшихся, мокрых, запаршивевших волков, залегших в поле перед человеческим жильем.
Перед ними тигр из ленинградского зоосада — благородный и прекрасный зверь. Этот тигр — единственный в лире. Такого второго нет нигде. Он стал вегетарианцем. Он ест постные щи и лежит, часами раздумывая о том, почему он до сих пор не ел такого непонятного и вкусного блюда.
Какие странные времена, когда тигры становятся вегетарианцами, а перед великим городом второй год лежит лагерь людоедов! Эти людоеды бросаются к орудиям и начинают неистовый обстрел города, как будто за несколько часов хотят стереть его с лица земли.
Это печальное зрелище. Снаряды свистят, воют, дребезжат, несутся по улицам, залетая в подвал, вонзаясь в башенку над домом, ломая стены третьего этажа, ударяя в асфальт, в рельсы, в деревья.
Улицы пустеют, дождь стекол сыплется отовсюду, свистят кирпичи, вырванные по кускам, летят оконные рамы, кое-где вспыхивает неяркий огонек пожара.
Обстрел длится два, два с половиной часа, упорный, страшный, глупый. Снаряды ударяются перед театром, где все слышат грохот разрыва, но театр живет своей жизнью. И только артисты, невольно прислушиваясь к взрывам, еще старательней играют свои роли. И зритель следит с неослабевающим вниманием за тем, что происходит на сцене. Он пришел отдохнуть в театр, и его не может вывести из себя рвущийся рядом снаряд.
Артисты в театре — на своем боевом посту, как и машинистка, не имеющая ничего общего с пушками или самолетами. Она сидит, стуча на машинке, и на какой-то запятой красное пламя закрывает перед ней комнату, и когда дым рассеивается, она сидит, держа руку на валике машинки, с оторванной снарядным осколком головой. Она погибла на боевом посту. Другая машинистка садится на прибранное место и, переменив бумагу, продолжает начатую работу. Как смена часовых — произошла смена машинисток.
Архитекторы шли посмотреть разрушения, причиненные дому недавним немецким обстрелом. Они нашли возможности восстановить здание. Когда они возвращались, новые снаряды уже гудели над головой. Через минуту они простились на углу. Следующий снаряд убил старого архитектора, как бы мстя ему за то, что он своей работой побеждает варварство бомбардировки. И что же — разве завтра же не приступят к работе новые архитекторы?
Враги, бессильные взять город, злобствуют, не понимая, что для каждого жителя города его дом стал как боевой корабль, где он знает свое место. И как моряк красит в белое свое судно, чистит его, таскает в тяжелых мешках уголь для своих котлов, дежурит на палубе, песет вахту, хотя вокруг него не бушующее море, а уже второй год тихие, гранитные берега и заснеженные линии домов на набережной, так и простой житель предан своему бытию, как самой строгой службе.
По городу выкинут лозунг, необычный в блокадное время, но своевременный и глубоко советский: «Любовь к своему жилищу!» Даже кают-компания есть на этом огромном ленинградском корабле-доме. В подвале, где бомбоубежище, устроен красный уголок. В другом доме он в другом месте. Это место — помещение, где собираются все, кто свободен, кто хочет поговорить с соседом, пошить, отгладить белье, выслушать лекцию о международном положении.
И у себя наверху, в квартире, ленинградец с осторожным вниманием повертывает выключатель, и — о чудо! — горит маленькая электрическая лампочка, и этот ровный мягкий свет гонит прочь кошмар прошлой зимы, голодной и темной.
Лампочка в квартире ленинградца — победа, достигнутая трудом изобретательства и настойчивости. Она — не простая лампочка, какая горит в любом городе любой страны. Когда-нибудь мир узнает, как изобретателен и стоек в своих поисках был ленинградский человек, какие он сделал открытия, внеся их как новое оружие в свою оборону.
Лозунг «Любовь к своему жилищу!» подразумевает и второй — «Внимание к человеку». Для этого ленинградцы создали новый тип работника — политорганизатора каждого дома. Это человек, который для каждого дома является как бы его полпредом. Он поможет сменить управхоза, если тот оставит жильцов без воды и света, он поможет дому в любой нужде, он посоветует, как лучше отдохнуть, он ответит на вопрос, как доставить домой дрова, как эвакуировать в больницу заболевшего жильца.
Ленинградцам, проведшим в городе всю блокаду в трудах и борьбе, кажется, что они не изменились, что они остались такими же, как были в мирное время. Нет, они изменились, как изменяется человек, совершивший путешествие сквозь все препятствия, выдержавший множество бедствий, в которых потребовалась вся воля и вся сила духа. Когда снова соберутся все рассеянные по стране и находящиеся в армии ленинградцы, тогда этот славный гарнизон, стоявший столько времени на своем посту, почувствует наконец великую усталость и великое удовлетворение.
И медаль из нержавеющей стали, на которой будет сверкать шпиль Адмиралтейства, медаль на шелковой зеленой муаровой ленте с надписью «За оборону Ленинграда», будет знаком самой чистой доблести, самой большой признательности советского народа защитникам великого города.
Эта скромная медаль, переходя из поколения в поколение, расскажет потомкам о том, каковы были их неистовые в любви и ненависти предки, и она без слов будет свидетельствовать о том, что делал гражданин в дни Великой Отечественной войны.
Потому с таким почтительным вниманием и гордостью говорят ленинградцы об этой медали.
Ленинградский фронт. Это фронт, который страшен врагу даже своей неподвижностью. Второй год немец, кутаясь в потертую шинель, всматривается в туман, за которым лежит, как заколдованный, Ленинград.
Гремят кое-где батареи, минометы набрасываются на какую-нибудь линию укреплений, иногда пьяные немцы выходят цепью и нестройно идут под расстрел, летят разноцветные ракеты, чтобы нервный гитлеровец, боящийся неожиданной нашей вылазки, мог просматривать снежное пустое поле с мнимыми бугорками, но в душе разбойника невесело. С тоской видит он темный бастион Пулкова и притаившиеся форты Кронштадта, и ясно ему, что этого города ему не взять никогда. Он не хочет только думать о том часе, когда он побежит по скользким дорогам, гонимый по пятам страшными ленинградскими танками, подхлестываемый огнем легендарных орудий и атакуемый неотвязными штурмовиками.
Проходят по переднему краю снайперы в белых халатах, неутомимые истребители вражьей силы. Перед ними совсем близко горят какие-то деревянные постройки в Пушкине. В холодном воздухе дым ложится слоистыми полосами, огонь блестит почти неподвижно. Не узнаем мы своего Пушкина, разоренного, разбитого, пустого. От Екатерининского дворца остались, говорят, только стены. Стена лицея обвалилась, но все еще блестят золотые маковки на дворцовой церкви, темнеют вершины деревьев в старом парке.
День и ночь происходят схватки — короткие, мелкие, упорные. Бойцы ходят на разведку доставать «языка». Война знает могучие сражения, где сталкиваются огромные массы, где конница мчится, сверкая обнаженными клинками, сопровождаемая кавалерией неба — истребителями и новыми кавалергардами полей — тяжелолатными танками, но и в мелких стычках погибают бойцы, рождаются герои.
От случайного снаряда погибают командиры, видевшие весь ад больших сражений, испытавшие самые жестокие штурмы. Так погиб неустрашимый и стойкий большевик-воин Вениамин Оганесович Галстян. Кто на Ленинградском фронте не знал Галстяна? Я помню его еще в лесах Карельского перешейка, перед «линией Маннергейма», в студеном лесу, во вьюгу и свирепый мороз обходящим передний край под убийственным огнем белофинских дотов, я видел его в лесах Шелони, в знойные августовские дни прошлого года, видел его на передовой среди ржаво-темных кустов предневской равнины, где вдали темнели трубы Ижорского завода и воздух рассекали немецкие бомбы, завывая на все лады.
Галстян был из тех людей, к которым привязываешься сердцем. Он был добрый и отзывчивый человек, бесстрашный и решительный. Трусов он ненавидел всей душой. Он говорил просто, и в словах была народная правда, так как сам он был сын простого народа, пришел к нам издалека — из горячей высокогорной Армении; в его словах жил темперамент южного, всегда взволнованного человека. Как он любил храбрых, стойких людей! У него всегда были записаны в книжечку новые имена и особые случаи, и этих имен и случаев у него было немало. Я помню один такой разговор. А рассказчик Галстян был своеобразный, очень задушевный и доходчивый. Он говорил:
— Запиши, пожалуйста, это такой храбрист, каких мало. Смотри, что он сделал. Он первым, понимаешь, первым, ворвался в Сольцы на плечах немцев, первым захватил аэродром. Командира роты ранило, он говорит: «Я — командир!» — ведет их дальше, бьет эсэсовцев, гонит. Это такой человек, пожалуйста, его запиши на память. Он — комсомолец Алексеев, Николай Александрович...
Другой раз, когда разговор шел о мнимой и настоящей храбрости, он сказал:
— А вот ты понимаешь, есть у меня Губко, политрук. Ничего особенного. Что он делает — боеприпасы возит. Невидное дело. Там стреляют — ты вози. Что ты скажешь, молодец он или нет? Поди разгадай. Я тебе скажу — молодец! А почему? А потому, что если боеприпасов нет — операция может остановиться, опоздали боеприпасы — будет беда, дорогой. А если возишь их под огнем — нужен крепкий характер. А если каждый день с утра до вечера под огнем возить — сколько крепких характеров нужно иметь? Подумай и скажи — он никогда, ни разу с боеприпасами не опоздал. Он — молодец, настоящая работа!
Галстяна любили искренне бойцы и командиры, и его нельзя было не любить. Он погиб от прямого попадания снаряда в блиндаж. Это смерть мгновенная, но несправедливая. Он был воин, созданный для боя. Случайный снаряд во время боевого затишья стал роковым для него. Имя Галстяна мы занесем в неистребимые временем списки героев, защитников Ленинграда, и будем вспоминать его всегда как прекрасного патриота нашего великого города.
Кончается год, полный битв и озаренный светом побед нашего оружия. Мы будем праздновать Новый год в кругу Друзей, вспоминая ушедших и отсутствующих. Но мы будем помнить, что там, за чертой наших сторожевых охранений, лежит родная земля, полная муки, где, в темноте, под ярмом, живут советские люди. Их надо спасти, их надо освободить... В этом — задача наступающего года. В этом — наш долг, наша честь, наша клятва. И наша победа!
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
