Снег лежит на крышах, на улицах. На Неве плывшее сало смерзлось, остановилось, превратилось в чешуйчатое серое поле. Нет больше пути буксирам и пароходикам. Черной тушью нарисованы деревья. Зима. Вторая блокадная. Ленинградцы уже таскают дрова на санках. По утрам убирают снег закутанные в платки женщины. На окнах слабые ледяные узоры. Нет-нет пахнет теплым ветерком — и уже липкая грязь на тротуарах, и Неву развезло — промоины блестят свинцовым блеском.
Странны открытые окна в квартирах. Это владельцы жилищ ушли на производство, перешли на казарменное положение и не возвращаются домой неделями. Старые развалины, к которым пригляделся глаз, не привлекают больше внимания пешеходов.
Ленинград в ноябре всегда мрачен. Стоят темные дни. В мирные времена при раннем освещении витрин и разноцветном сиянии окон, в грохоте и гуле уличной сутолоки, в звоне бесчисленных трамваев и автомобилей ранние сумерки не были так заметны. Они во всяком случае были обыкновенными, как лондонские туманы. Сейчас эти туманные, холодные вечера по-особому значительны.
Если писать день за днем летопись города, то как будто ноябрь не очень отличается от октября, однообразная осень сменяет однообразное лето, и даже война не представляет особых трагических эффектов. На самом деле это не так. Как солдат на фронте из новичка делается ветераном, гордится рубцами и ранами, подвигами товарищей, втягивается в походную жизнь — так втянулись жители Ленинграда в свою необыкновенную каждодневную работу. Повесть жизни каждого очень разнообразна. Когда-нибудь тысячи дневников лягут на стол историка, и тогда мы увидим, сколько замечательного было в незаметных биографиях простых русских людей.
Какое трогательное внимание друг к другу родилось в первую военную зиму среди мрака и холода. Оно осталось и сейчас. Профессор колет дрова за больную уборщицу и отдает ей продукты из своего пайка. Почтальон на вопрос: «Что-то писем давно нет? Вы не теряете ли их?» — испуганно отвечает: «Что вы, что вы! Да разве можно сейчас письма терять. Ведь пишет-то кто? С фронта пишут, родные наши, уехавшие наши пишут — мы ведь понимаем, какое это дело». Маленькая девочка, вернувшаяся из школы, не может дотянуться до звонка своей двери. По соглашению с соседями она звонит к ним, у них звонок ниже, и они уже звонят в ее квартиру. Стали бы в другое время возиться с маленькой соседкой! Но сейчас люди понимают, какое это нужное дело.
В трамваях в послеслужебные часы неимоверная давка, но вы редко услышите крики, истерические вопли, ругань. Нервы подтянуты, все держат себя собранными, и уж лучше помучиться, да не ходить пешком, как в прошлую зиму. Хватит, находились. Представитель милиции через газету извиняется перед гражданами за невольные строгости, за придирки с проверкой документов. Война, осада, надо понимать, граждане.
И граждане понимают. Их политическое сознание выросло. Их ежедневное общение с бойцами и командирами, приезжающими с фронта, с родными и знакомыми превратило всех в одну огромную семью. Неожиданно приходят вести о подвигах, совершенных близкими, и тогда люди радуются шумно; прибывают вести о смертях,— тогда выходят в соседнюю комнату, чтобы гость не видел затуманенных глаз.
Ленинградцы всегда были сильны своим особым чувством коллектива. И приход праздника великого Октября чувствовался еще задолго до самого 7 ноября. Приятно было сказать: в нашем городе родился Октябрь, вся страна вспоминает сегодня Ленинград, не может не вспомнить. Рабочие, делавшие Октябрь, отправились в части, как живые свидетели событий, бывших двадцать пять лет назад. Новая сила вспыхнула в воспоминаниях, особая гордость звучала в словах: я помню, как брали Зимний, я лично видел Ильича, я стоял в карауле у Смольного, от нас все пошло — от питерцев, с этих вот улиц...
Подняли старое славное знамя Петросовета, врученное городу вместе с орденом Красного Знамени за его героическую оборону в 1919 году М. И. Калининым, сказавшим тогда: «Вручая это знамя, я могу сказать, что все рабочие и крестьяне могут быть вполне уверены в том, что питерские рабочие, закаленные в борьбе, никогда не отдадут этого Красного знамени. Они привыкли брать, но не отдавать знамена».
Это знамя привезли на митинг в одну часть, и бойцы клялись под этим знаменем отстоять город революции, разгромить врага. Старые питерские рабочие и работницы с жадным любопытством, пытливо и любовно всматривались в лица этой молодежи, что проходила мимо знамени. Шли молодцы с загорелыми, обветренными лицами, научившиеся в долгих боях бить немцев. Они шли с винтовками наперевес, печатая шаг. Они были одеты скромно, их шинели поистерлись, ботинки у иных поизносились, но это шли настоящие фронтовики.
Война стала бытом города, и уже вспоминали прошлогоднее: наверно, немец со злости перед праздником начнет снова бомбы бросать. И действительно, начались налеты. С привычным хрипением и свистом падали бомбы на жилые дома, на пустыри, в воду. Воздушные разбойники спешили и не старались выбирать цель. Мрачно разбирали завалы ленинградцы, быстро ликвидировали последствия, копошились, как в муравейнике, молча и упрямо. Да, в больницах прибавилось раненых, в детских домах появились новые сироты, на Аничковом мосту — решетка другого рисунка, кое-где выросли новые руины, но праздник остался праздником да еще с неожиданным подарком: городу дали свет во все квартиры. Два дня при электрическом свете сидели ленинградцы за скромными праздничными столами.
Легенда о непобедимости врага была уже в прошлом, зима не пугала неизвестностью, не было непреодолимых трудностей, не было тревоги и тягостного ожидания. «Будет и на нашей улице праздник!» Будет! — как эхо, повторяли все.
Красные флаги развевались на домах. Кино и театры были переполнены. Странно было, что в нескольких километрах в блиндажах и дзотах сидят немцы и всматриваются в туман, за которым лежит недоступный город, где люди сидят в театре, ездят на трамвае на службу и даже ходят в гости. Снаряды падали в темноте. «Это в соседнем квартале»,— спокойно говорил хозяин гостю и продолжал беседу. Ленинградцы покупали в комиссионных магазинах старинные вещи и делали подарки.
В зале, где на трибуне четверть века тому назад стоял Ленин, объявляя новую эру в жизни России, звучали слова доклада, и зал встречал бурной овацией выступление руководителя ленинградской обороны товарища Жданова. И то, что этот исторический зал был тот самый, с такими же широкими колоннами, залитый светом, наполненный представителями города, армии и флота; то, что в нем повторялись слова, сказанные тогда, запоминалось навсегда, проникало в самую глубину души, трогало до слез.
Так хотелось выйти из прекрасного здания и увидеть иллюминированный город, нарядные толпы, танцы на площадях, безудержное народное веселье. Но люди шли в темноту и расходились на боевые посты, на дежурства, на срочную и непрерывную работу. Не было безудержного веселья, но была спокойная уверенность в завтрашнем дне, в своих силах, в могуществе великой партии, великого народа, в том, что мы победим, не можем не победить.
Всюду проходили собрания, читались доклады, делились воспоминаниями. Перед молодыми бойцами, пришедшими из самых дальних концов страны, вставало ясное видение прошлого, претворенное заново. Октябрь! «Мы не отдадим его завоеваний! — говорили делегаты с фронта, рассказывая о своих боевых делах. Патруль спрашивал у группы красноармейцев, почему они долго стоят на одном месте на площади перед дворцом.
— Да подождите, братки,— отвечали красноармейцы,— мы ведь не здешние. Надо же все рассмотреть, где что было в Октябре. Ведь мы город-то защищаем, а города не знаем. Первый раз видим.
— А! Ну, тогда смотри и запоминай, чтоб на всю жизнь,— говорили патрульные.
Ленинград защищают представители всех народов Советского Союза. Тут и опытные охотники, сыны севера — якуты и ненцы, и люди с горячего юга — абхазцы и грузины, и белорусы, и украинцы, и казахи, и узбеки. Среди них есть поэты, которые пишут стихи о великом северном городе, с которым они породнились, пролив свою кровь в боях на его подступах.
Приехавший с делегацией узбекский молодой поэт написал стихотворение о том, как Ленинград на его родине любят и прославляют, не делая разницы между родным краем — Ферганой и городом Ленина. «В нашем сердце Ленинград — это Фергана»,— писал он.
И вдруг, когда дни шли один за другим, наполненные темпом будничной усиленной работы, над всем городом прозвучало слово: победа! Оно появилось, это первое известие, так неожиданно, как будто было рождено силой народного желания.
Будет и на нашей улице праздник! Вот он, этот весенний день зимой, малиновый звон невидимых колоколов, раскаты грозы в сумрачном небе. Победа под Сталинградом! В последний час! Что может быть радостнее этих сообщений. Город всколыхнулся, и незнакомые люди разговорились, как старые знакомые. «Немцев побили»,— кричали школьники. «Немцев побили»,— восклицали старики, перебивая друг друга. Многие плакали от радости.
«Они любили окружения,— говорили одни.— Вот оно на их голову!» — «А пленных-то, пленных-то! — восклицали другие.— За пятьдесят тысяч перевалило».— «Да куда их, нехристей, кормить еще такую ораву»,— бормотала старушка. «Что ты, бабушка, понимаешь,— кричал внук.— Мы орудий у них больше тысячи забрали, а добычи-то: складов, машин — не сосчитать. Вот это да!» Ликование, всеобщее и неудержимое, охватило всех от мала до велика.
— Когда же мы, когда же мы начнем? — спрашивали бойцы друг у друга.— Учись хорошенько, готовься, будь начеку — и дождешься! — говорили нетерпеливым командиры.
Весь город живет только известиями со Сталинградского фронта. И, словно символ великих побед, вдруг над зимним городом вспыхнула многоцветная яркая радуга. Ее блестящие, светящиеся концы терялись на горизонте, но она стояла, как великолепные ворота в будущее. Радуга в зимний ноябрьский день в Ленинграде! Никто не помнит подобного. «Вот увидите,— говорят ленинградцы.— Это уже знак такой победы, какой никогда не было».
И действительно, радуга была непонятна и грандиозна. Она стояла над городом, а потом начал тускнеть один ее конец, как будто он удалился туда, в далекую степь, грохочущую разгромом немцев, встал над нашими полками и соединил, протянувшись над всей великой родиной, два города-бойца. Пусть ученые объяснят потом это удивительное явление. Народ же его объяснил так: пришло время нам пройти в ворота боевой славы. Будет и на нашей улице праздник!
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
