Вторая блокадная осень Ленинграда. Темные ночи, пасмурные дни, тяжелая, валкая волна на Неве. Река, как и город, живет двойной жизнью. В граните набережных течет она, как в мирное время, и только громады кораблей у берега представляют необычное зрелище. Но за пределами города, выше по течению, ближе к истоку, она уже не та. Над ней взлетают ракеты, в ее быстрой воде рвутся снаряды, идут бронекатера, разведчики крадутся в лодке под покровом тумана за «языком» на занятый немцами берег. Не стихает гул канонады.
Город тоже не похож на прошлогодний, осенний. Исчезло многолюдье, улицы заметно опустели. Уменьшилось движение машин и трамваев. За зиму прибавилось развалин в городе.
Тогда в зиму вошли не готовыми к ее трудностям — теперь горожане готовятся к зиме, как к долгому, трудному походу. Заранее каждому ясно, что нужно сделать, чтобы его дом выдержал натиск вьюг и холодов. Заранее известно, как нужно использовать дом на всякий случай как опорный пункт. Поэтому, построив пулеметные гнезда, амбразуры, дзоты, ленинградцы выступили на заготовку топлива.
Кончается деревянный Ленинград. Если вы увидите деревянные дома без крыш, без стен, без полов и потолков, не принимайте это за разрушения от снарядов или бомб. Деревянные дома разбирают во множестве. И особенно обнажаются окраины. Скопления целых улиц исчезают. На мостовых лежат жестянки с номерами и названиями переулков, которые отныне будут пустырями. Толпы ленинградцев с пилами, ломами, топорами ломают стены, простоявшие немалое количество лет. Есть жильцы, по сорок лет жившие в уютных, теплых домиках, в ветхих, некрасивых, серых домах, которым пришел конец.
Работать надо аккуратно: кирпичи складываются отдельно, имущество отсутствующих сдается по списку в райсовет, стекла вынимаются, дверные ручки отвинчиваются, железо идет в отдельную кучу. Ничто не должно пропасть. Уже научились ценить металлический лом, каждую мелочь. Население должно переселиться в каменные дома, где есть пустые квартиры.
Таким образом множество людей переселяются в другие районы города, оживают пустые квартиры, новые хозяева начинают приводить в порядок заброшенные жилища. Ленинградцы как бы смыкают ряды. Грозная опасность не снята с города — она висит над ним, но в эти дни все думы направлены к другому городу на великой русской реке, где идет неистовый бой, где сталинградские улицы рушатся в огне сраженья, в дыму пожаров.
Ленинградец невольно прикидывает: отстоит ли он свой город в случае, если враг снова попробует пойти на отчаянный штурм. И, оглядывая свои укрепления, прислушиваясь к гулу батарей, к голосу кронштадтских фортов, к биенью собственного сердца, отвечает: отстоит! Если сравнительно маленький Сталинград борется, как великан, то Ленинград с его пересеченьем каналов, с огромным пространством, с могучей проверенной артиллерией, с опытом больших боев, с домами, превращенными в форты, со своим ленинградским упорством может противостоять самому сильному натиску врага.
Он уже пригнал сюда легионы фашистов со всей Европы: испанских, голландских, норвежских, датских, французских, бельгийских, невесть еще каких. Тут они получают наконец высшую меру за всю свою бандитскую жизнь. Сюда перебросил он остатки дивизий, уцелевшие от севастопольских боев, тыловиков из Германии и эсэсовцев.
Может быть, отчаявшись в тщетных попытках захватить Сталинград, враг бросится на штурм приневской твердыни? Пусть попробует! Ленинград бодрствует.
Низкий берег, песчаный, промываемый холодным, шквалистым ветром. Старинное место, где когда-то бросали якоря галеры и галиоты Петра. Бурьян ржавый и крепкий, как проволока. Зенитные пушки подняли свои дула к серому небу, где бродит немецкий разведчик.
Сзади, в двадцати шагах, городские дома, пустые, разбитые снарядами. Передний край города. Впереди виднеется купол кронштадтского собора, и каждый вечер видно, как стреляют немецкие батареи с того берега неширокого Залива. Снаряды летят через морской канал, к порту, к городу. Здесь же лежит та дорога катеров, морских охотников, которые идут из города по своим делам в море, не обращая внимания на огонь, или влепляют немецким батареям так, что те смолкают, спрятавшись за прибрежные холмы.
Труд зенитчиков скромен и не нашел еще своего описателя. Они работают с первых дней войны. Они исколесили весь город и все его окрестности. Они наготове день и ночь. Они не спускают глаз с облачного осеннего неба, и враг хорошо знает, что такое их меткость. На первый взгляд покажется однообразной эта непрерывная, утомительная работа, но когда вы знакомитесь с ее результатами, то уже по-другому смотрите на батареи, через которые в иных местах проезжают трамваи, как по сцене, между ящиками со снарядами и часовыми, мокнущими под дождем.
Люди, которые кажутся простыми горожанами, не простые люди. У каждого есть свой счет ненависти, свои жертвы и такие перенесенные страдания, что их трудно изобразить во всей силе. Это не мирные, легкомысленные жители большого города, чередующие труд и отдых. Это свидетели страшных событий, тяжелейших испытаний. С виду они остались такими же, как и до войны. Только у одного прибавилось седины, у другой черты лица стали жесткими и суровыми, но так же смеются девушки с моряками, так же копошатся дети на песчаных кучах.
То же и с людьми у зенитных орудий. С виду они все одинаково точны в движениях, быстро исполняют команды, молоды и бодры. Но каждый может рассказать свою повесть о замученных немцами семьях, о разоренных врагами родных углах, о жестоком годе испытаний. Многие потеряли близких, и вид кружащегося немецкого хищника приводит их в холодное бешенство. Вот лежит на песке у блиндажа девушка, круглолицая, спокойная. Ее волосы треплет ветер взморья. Поговорите с ней. Это дочь боевой семьи, один брат погиб под Минском в бою, другой погиб летчиком, отец тяжело ранен под Москвой, сама она ранена трижды. Она убила шесть немцев, одного задушила своими девическими руками на поле боя. Ее зовут Вера Ткаченко. Ее жизнь превратилась в военный поход. В северном городе она помнит шумную, веселую, родную Одессу, путь к которой лежит только через сраженья и схватки.
Вот входит в комнату высокий, стройный юноша, как будто сделанный из красноватого металла. Он лейтенант, но он принес стихи. Это стихи о войне, написанные в блиндаже, на полевой сумке, строки, полные молодой страсти, Они могут быть еще неотделанными, незаконченными, но характер бойца закончен. Когда осколок вражеской мины вонзился ему в грудь, и он сам вырвал его, и хлынула кровь, то он стиснул зубы, чтобы не проронить стона. Он из далекой Хакасии, и он долго сражался за город Ленина, ни разу в жизни его не видев. Потом он ходил по его улицам со странным чувством, точно он родился в нем и все ему знакомо с детства. И когда он читает об упорстве красноармейца, он читает о собственном упорстве:
Красноармеец бьется так:
Пред ним громады вражьих тел.
Диск автомата опустел...
Встает обрадованный враг.
Красноармеец бьется так:
В подсумке две гранаты есть —
Голов фашистам не унесть!
С землею смешан черный враг.
Красноармеец бьется так:
В руке один клинковый штык.
С размаху заколол троих!
Четвертый?! — Поднял руки враг!
У лейтенанта, пишущего стихи в короткие часы отдыха, громкое имя — его зовут Георгий Суворов. Он молод, но он видел битвы и схватки в количестве, достаточном для старого бойца.
Од знает, как отбивают у врага родную землю. Она не похожа на ту, цветущую, которою она была до того. В грохоте разрывов, в темных полосах дымовых завес, в черных столбах бомбовых ударов мы отбиваем разоренную пустыню, где торчат трубы и обгорелые стены, сожженная трава перемешана с глыбами земли. Враг обескровлен на этом участке, он отступает. В этих сраженьях родится новая молодость советских людей, родится новый голос песен и стихов.
Ничего, что его строки еще не все хороши. Он хорошо бьет врагов, уверенно и точно.
Инженер конструкторского бюро товарищ Евстафьев как будто штатский человек. Ему полагается сидеть над чертежами, и если он изобрел новую пушку, то дело военных сказать ему, хороша ли она. Но он ленинградец. И они вместе с инженером Радкевичем, работавшим с ним, берут свою пушку и отправляются на передовые. Тем более что это не так далеко от того места, где лежат еще свежие чертежи. Там, на передовой, они сами испробовали действие своего изобретения. Они не нуждались в опытном полигоне. На вражьей шкуре они проверили действие своей пушки. Потом они обучили расчет обращению с ней и отправились снова в свое конструкторское бюро.
Кроме множества взрывчатых веществ, употребляемых на войне, в огромном количестве требуется порох. Но порох тоже бывает разный, и когда остаются не те сорта пороха, то часть артиллерии просто замолкает. Это но дело!
И вот, когда иссяк нужный сорт, интендант 1-го ранга Александр Михайлович Черныш по собственной инициативе отыскал и взял на учет все имеющиеся сорта пороха к другим орудиям и минометам. Он стал «колдовать» с образцами пороха, как артиллерийский маг и волшебник.
С упорством истинного ленинградца он составлял новые сорта пороха, чтобы получить заменитель. И он нашел формулу пороха-заменителя. Заряды-заменители с его порохом дали фронту ни много ни мало — четыреста тысяч выстрелов.
Не было еще крепости в мире с таким огромным гарнизоном, как Ленинград. Недаром враг в бессильной ярости угрожает ему всеми ужасами, вплоть до того, что он попытается стереть его с лица земли. Это легко написать в паршивой эсэсовской газетке, но пока есть ленинградцы — город неприступен.
Ленинградцы не боятся ни зимы, ни штурмов, ни бомбежек. Они не суеверный народ, но у них есть свои приметы. В прошлую осень, сухую, холодную, зловещую, зеленые листья слетали целыми пачками, устилая землю.
— Это к большим трудностям и большим потерям,— говорили ленинградцы.
Сейчас кончается сентябрь. Стоят тихие, теплые вечера. Сады зелены, как в августе. Кое-где едва-едва появилась первая желтизна.
— Добрый знак, хороший знак,— говорят ленинградцы.
Но они без всяких примет уверены и бодры. Через месяц с небольшим они будут отмечать день двадцать пятого Октября в своем городе, который прозван колыбелью революции. Даже родившемуся в тот год ленинградцу уже двадцать пять лет. Это возраст зрелого мужества. Это молодость человека, умеющего отстоять свою свободу свою семью, свою родину от врага.
И пусть город справит этот великий юбилей не в блеске огней и празднеств, а в трудной фронтовой работе, в боях, в блокаде, но он не опустит великое знамя, поднятое в нем в день Октября, он еще крепче будет держать его, еще выше подымет в ночь, освещаемую вспышками жестокого сражения.
Я слышу глухой раскат орудий, я вижу красные вспышки в темноте сентябрьской ночи. Это бьют наши морские и сухопутные орудия по немецкой нечисти, окопавшейся у стен Ленинграда. Но сквозь этот гул я слышу далекий рев канонады над предгорьями Кавказа, зарево залпов сливается с заревом пожаров — горящих станиц и селений над бурными водами Малки, Баксана и Терека.
Я вижу каменистые дороги, по которым медленно идут толпы беженцев, мохнатые буйволы, склонив до земли головы, волокут арбы с имуществом; плачут дети, женщины устало бредут, окаменев от горя. Я вижу злые зеленые низкие танки с черными паучьими знаками. Они давят виноградники, мнут кукурузу, мечутся по степи, ища пути вперед. Враг пришел в твои благословенные края, Кавказ!
Немецкий автоматчик с распухшей от перепоя и усталости мордой тупо смотрит, как розовые лучи зари играют на ледяных высотах твоих неприступных великанов.
В братской семье советских народов мы все едины и в дни радости, и в грозные дни смертельной опасности. Немец рвется к Ладоге и к Волге, за Терек и к Черному морю. Кровью обливается сердце ленинградского рабочего, кубанского казака и горца. Наша битва едина, наша боевая дружба едина, да будет едина наша месть! Месть варварам, пришедшим все разрушить, все испепелить.
В этот суровый час встает былая слава гордого, непокорного Кавказа, встают воспоминания, проносятся тени героев, заново звучат слова вождей, как будто на вершинах трепещет не пурпур восхода, а красные знамена незабвенных лет борьбы за свободу. Знамена твоей славы, Кавказ, снова сзывают племена на бой со смертельным врагом. Снова горят костры в пещерах. В поход седлают коней и проверяют оружие для схватки.
Снова звучат среди ночного лагеря вдохновенные слова Кирова: «Мы должны сказать, что не только красота скрывается в горах Кавказа, но что эта цепь гордых скал явится той могучей преградой, о которую разобьются все силы реакции...»
Всюду был он, неутомимый, вездесущий вождь и полководец, друг и любимец трудового народа, посланец Ленина и Сталина,— на высоких горных лугах над Золкой, на вершине Казбека, на отрогах Эльбруса, на бурных съездах Моздока и Пятигорска. Все народы Кавказа видели его и шли за ним. Не было для него невозможного. Когда нужно было перейти горы, чтобы прийти на помощь трудящимся братьям, он повел по заваленным лавинами ущельям смелые отряды, и они одолели неприступный, снежный Мамисон; защищая Астрахань, он не порывал связи с горами, он сказал, что вернется к горцам, и он вернулся через битвы и степи, освободил народы гор от вражьей неволи.
На Тереке поют о нем песни, в глубине Балкарии его помнят старые пастухи, железнодорожники Владикавказа навсегда сохранили его образ.
И он снова говорит сегодня: вольные орлы гор! Обнажите ваши шашки, проверьте ваши винтовки, бейте врага насмерть, не щадите его, он несет погибель вам и вашим семьям, он несет позор и рабство. Никогда Кавказ не будет порабощен, никогда не примирится горец с деревянной биркой на шее, вспомните слова старой песни: «Сегодня будет такой жаркий день, что только на одну тень от наших шашек мы можем надеяться». Это день битвы за свободу, день гибели ненавистных врагов!
Балкарцы и кабардинцы, вы, окружившие его тесной толпой в те дни, вы, первые провозгласившие вместе с ним советскую власть на Кавказе, а значит, и свою свободу, вы, сокрушавшие своих угнетателей железной рукой, вы, построившие чудесную страну счастья и радости, куда люди приезжали изумляться вашей природе и вашему трудолюбию, вы, которые умели идти в бешеную атаку, презирая смерть, взяв батарею, затыкали пушки врага своими шапками, вы, вплетавшие в гривы своих коней гирлянды погон с белого офицерья, вспомните свои героические дела и повторите их. Не пустите врага в глубину своих наследственных долин Баксана, Чегема, Черека. Не допустите, чтобы фашистский убийца топтал розы Нальчика и хвалился вашими кровными конями, гарцуя среди кабардинских садов. Не для вшивого немецкого захватчика вы строили города-сады и разводили тонкорунных овец, растили виноградники и открыли молибденовые шахты Торнауса.
Труден путь войны, жесток враг, неизмерима опасность. Но и в минуту смертельной опасности храбрецы остаются храбрецами.
Все горцы помнят прекрасного сына солнечной Грузии, железного большевика, друга и брата горцев Серго Орджоникидзе. Никогда в горах не угаснет память о нем. Сегодня, когда враг рвется снова к городу, который носит его славное имя, рвется в пределы Ингушетии, доблестные ингуши встанут, как один. Тогда под голубым небом вольной Ингушетии, в Назрани, седой ингуш Саид сказал Серго от имени всего ингушского народа: «Ты никогда не забывал ингушей, верных твоих друзей. И тебе мы никогда не изменим. Мы тебя будем защищать до последних наших сил, как нашу свободу».
Дорогие братья ингуши! Хороши теснины Ассинского ущелья, и если подлый немец надумает в них проникнуть, в ледяной пене он найдет свою смерть, как нашли ее все, кто пробовал покорить ингушей. Стоят еще боевые башни, есть еще порох в пороховницах, и никакие танки не смутят бесстрашного ингуша. Снайпер — ингуш, бронебойщик — ингуш, твою отвагу и меткость испытает подлый пришелец на своей шкуре. Как в те годы, когда ты сражался, окруженный врагами, опираясь на свои отвесные скалы, станешь ты как неодолимая преграда, потому что ты не можешь поступать иначе. Разве ты был когда-нибудь рабом, разве ты не вышел из нищей, голодной жизни дорогой борца, трудным путем борьбы; славный Серго жил под твоим кровом, русский красноармеец был твоим братом, с которым ты делился последним куском, зная, что вы бьетесь за общее дело, справедливое и гордое, под знаменем великого Ленина. И ты победил всех своих врагов не для того, чтобы надеть немецкое ярмо.
Вы — неутомимые в труде, выносливые в лишениях и крепкие в бою, осетины, вы, которые свергли черную власть продажных правителей Гаппо Баева и Хабалова и всех маленьких тиранов — князей-баделят, смотрите, идет новый поработитель, который уже приготовил для вас кличку дикарей, который зарится на ваши земли и ваши богатства, на свинец и серебро Мизура и Садона, на пшеницу плоскостных полей и на прекрасные стада Дигории. Опять вы грузите свои арбы имуществом и увозите жен, стариков и детей в оставленные старые селения, в глушь, к ледникам Майлихоха, в ущелья Фиагдона и луга Уруха, как во времена нашествия древних варваров. Пришли новые варвары, которые умеют летать и водить танки. От них нет пощады, и им да не будет пощады!
Вспомните, как боролся с врагами народа юный и грозный к врагу Георгий Цаголов, как ворвался в полночный Ардон презирающий смерть Хадзимет Рамонов, чтобы убить палача осетинского народа Сосланбека Бигаева. «Обуглись, но выстой, выхода нет — за кровь керменистов встает Хадзимет». Встаньте за пролитую кровь осетин, потомки партизан Черного леса, защитники Христианского, герои Дигории. Против кровавых банд Шкуро даже женщины брали в руки оружие. Вспомните старую Кябу Гоконанаеву, что защищала родное село Христианское, как настоящая женщина своего народа. Вспомните походы через ледяные выси Гебивцека, борьбу не на жизнь, а на смерть. Вы победили, а не враг. Вы сделались хозяевами своей жизни и свободы.
Ваши братья стали прославленными героями Великой Отечественной войны: Мюльдзихов, Карсанов, Цоколаев, Остаев! Встаньте в ряд с ними! Не пройдет немецкий унтер вольными тропами горной Осетии, сгниет его прах в пропастях ваших непобедимых гор. Сыны Дигории, Иронии, Тиулетии останутся верными себе в своей народной славе.
Впереди грозных чеченцев помчится в своей боевой бурке с обнаженной шашкой легендарная тень неистового рыцаря свободы Асланбека Шерипова, того, о ком Киров сказал от всего сердца: «Замечательный орел прилетел к нам из чеченских ущелий».
Чеченцы, свободные из свободных хозяева густых лесов и хозяева пастбищ, грабитель фашист хочет захватить нефть Грозного, сожрать ваши стада, вырубить ваши вековые леса, а вас заставить работать на себя. Он силен своей техникой, но он дурак, этот немец. Слыхал ли кто, что чеченец — сын советского народа, не терпевший над собой никогда никакого хозяина, отдаст немцу свою страну? Он сбросил путы суеверий, которыми его опутывали разные Узун-Хаджи, он сбросил наглого паука, пившего народную кровь,— Тапу Чермоева, не для того, чтобы склониться перед черным пауком свастики. Он помнит битвы у Грозного, битвы на Тереке и Сунже, битвы в предгорьях и битвы в горах. Горели фонтаны нефти, плыли, качаясь в стремнине, трупы врагов, шашки были красны от крови в тот день, когда погиб храбрый Асланбек у селения Воздвиженского и чеченцы не предали дела свободы.
Сегодня немцы мечутся у границ Чечено-Ингушетии, ищут переправ на южный берег Терека, рвутся в глубину, чтобы через горы добраться до Грозного и получить путь к Хасав-юрту и Каспию.
От близости нефти у них выступает пена на кровавых губах. От жажды грабежа дрожат руки. Но они скоро почувствуют ваши удары, удары «мюридов революции». До плеча рубили в старину врагов, рубите их пополам, как рубил Асланбек, бейте их меткой пулей, как бил Зелим-хан, не пускайте врагов чеченского народа в сердце своей страны. Не должны они увидеть перед собой черные драгоценные вышки Грозного. Вся страна с вами в этот час битвы, чеченцы. Все народы Кавказа с вами. Слава прошлого взывает к вам сегодня. Вспомните песню о Гамзате и его воинах: «Сдавайтесь»,— враги им кричали, их пули в кольчуги стучали. «Довольно сверкать вам очами, нет крыльев у вас за плечами, чтоб в небо взлететь бы ретивым, когтей нет, чтоб в землю уйти вам!» — вскричал им Гамзат: — «Вы забыли, что крымские ружья нам крылья, что когти нам шашки кривые и мы не сдаемся живые!»
Теперь у нас крылья в небе и танки на земле. Пусть наглый немецкий захватчик узнает, что такое чеченцы, покажите ему — вору и разбойнику, что он пришел в край своей погибели!
Дети Дагестана, аварцы, даргинцы, лаки, кумыки, ногайцы, лезгины, дети великой советской семьи народов, много тысяч кавказцев борются на всех фронтах Отечественной войны, на земле, на морях и в воздухе, и ныне враг грозит плодоносным долинам Дагестана черным нашествием. Над геройскими могилами павших храбрецов войны за свободу, над прахом Махача Дахадаева, Уллубия Буйнакского, Саидова, Сафара Дударова, Алибека Богатырева, Мусы Карамбудагова, Омара Чохского и многих Других вы сегодня клянетесь в том, что сотрете врага с лица земли, будете сражаться так, как сражались они, не боясь смерти. Махач Дахадаев, умирая, говорил: «Убивайте меня, но знайте, палачи, что вместо меня одного народ выделит из своей среды сотни и тысячи мне подобных, которые доведут до конца дело его освобождения».
Дагестанцев нечего учить сражаться в родных горах. Они — прирожденные воины. Прошлые враги их: Нажмудин Гоцинский, князь Тарковский, а также белые генералы испытали их удары на себе. Были в те времена продажные твари, что кланялись в ноги немцам, пришедшим на Северный Кавказ. Ничтожный Арсамаков даже писал на своей визитной карточке: «Уздень-фюрст-Арсамаков-Газават!» Не будет предателей сегодня среди дагестанцев. Они вставят ногу в боевое стремя, они укрепят свои неприступные ущелья, и немецкий бандит умоется кровавыми слезами.
«Трусу и на том свете нет жизни», — говорит горская пословица. Не будет трусов среди дагестанцев. Они вспомнят бой под Ая-Кака, когда горцы, не имея ни одного орудия, разгромили отряд белого генерала Попова и взяли восемь пушек и свыше пятидесяти пулеметов. Они вспомнят защиту Петровска Махачом Дахадаевым, бой у Салтынского перевала, партизанские набеги, осады Дербента и Шуры, они вспомнят партизанские экспедиции Оскара из Кизляра в горы и оттуда в Астрахань, к Кирову, они вспомнят свои партизанские уловки и хитрости — и горе немцам! Горе гитлеровским палачам! Не обрадуются они Дагестану!
Думали они, что встретят рознь в среде советской могучей семьи, но в окопах под Ленинградом их встретили дагестанцы, а в предгорьях Кавказа русские люди с Невы и Волги, вместе с казаками Кубани, Дона и Терека, вместе с горцами, грудью закрыли им дорогу к Грозному, путь на Баку, в Закавказье.
Разве ленинградские курсанты не сражались уже за Дагестан в Араканской долине в гражданскую войну? Разве терские казаки не шли вместе с ингушами против банд Шкуро? Разве железнодорожники Владикавказа не помогали в борьбе осетинам против белых? Все сражались за одно общее дело и били общего врага. Рабочие Садона и моряки Петровска вместе с дагестанцами отбивали приступы врагов народа, а по ледникам Твиберского перевала шли русские красноармейцы вместе с балкарцами и кабардинцами на выручку вольных сванов — в Сванетию.
Русские красноармейцы знали горные тропы и ледяные кручи так же, как степные дороги, они знали осады Хунзаха и Гуниба, когда лошадиное мясо считалось лакомством, они ели траву, посыпая ее солью. Под непрерывным обстрелом держались они мужественно и не уступили врагу ни пяди земли.
Русские кавалеристы прошли снежный Мамисон, так что сам Буденный удивился этому подвигу, а военные специалисты не хотели верить этому переходу. Они защищали Грозный в труднейших условиях, они знали, что Грозный нельзя отдавать, и держались как могли стойко.
Русские пехотинцы вместе с осетинскими партизанами совершили неповторимый переход зимой через Трусовский перевал, выходя в тыл белым на Военно-Грузинскую дорогу. Горцы изумлялись, что русские прошли через недоступные даже для свободных пешеходов снежные вершины, после утомительных переходов по глубокому снегу в мороз и вьюгу. Прошли массы людей с тяжелыми пулеметами Максима; при этом отряд сохранил полную боеспособность. Спуск был почти отвесен, люди катились, так как удержаться на подобной крутизне невозможно. Трудности перехода не поддаются описанию. Надо только сказать, что на памяти местных жителей зимой, при лавинах, вьюге и морозе, при глубоком снеге перевал еще никто никогда не переходил. А красноармейцы его перешли. Вспомните, бойцы, защищающие подступы к Черноморью, как шла и боролась Таманская армия. Когда в головной колонне вышли все снаряды и патроны, а позиции, которые нужно было взять, чтоб продвинуться, были на горах, красноармейцы ночью бесшумно ползли по скалам, в кровь раздирая руки, взбираясь при помощи штыков, и они атаковали врага без единого выстрела и в жарком рукопашном бою обратили его в бегство.
Вот она, прошлая слава Кавказа! Она ударяет в сердце бойцов всех племен и народов прекрасного края. Она зовет на подвиг. Она говорит о том, как нужно бить смертельного врага, бить беспощадно, умело, до конца.
«Горе Кавказу!»— вопит обнаглевший немец. «Горе врагу, горе немецкому захватчику!» — отвечает гордый Кавказ. Выси его ледяных громад не дрожат от ударов орудий, как и сердца его сыновей и дочерей, вставших на битву за родную землю.
Ничто не может разъединить братские народы Кавказа в этот час. Недаром они идут в бой под единым знаменем Красной Армии. Недаром они собрались в городе Орджоникидзе над могилой семнадцати тысяч бойцов, павших в годы гражданской войны.
Эти герои заплатили своей кровью и даже своей жизнью за то, чтобы прекрасный, наш любимый Кавказ никогда больше не знал порабощения, чтобы он жил счастливо и богато, как живут все другие народы Советского Союза. И вот пришел час снова отстоять это счастье, снова идти в бой, жестокий и кровавый, чтобы над Кавказом победно развевалось только одно знамя — знамя нашей славы,— Красное знамя!
Сыны великого русского народа вместе с горцами добывали свободу Кавказа. Они отстоят ее сегодня. Прошли годы, и они прочитали золотую книгу жизни — советскую Конституцию. Они трудились на благо своей земли. Исчезла из горных ущелий нищета, расцвели прекрасные сады там, где высились опаленные солнцем скалы. Прошли каналы там, где люди страдали от безводья. Дагестан, самая бездорожная страна Союза, сделал такие дороги, что вышел на Всесоюзном соревновании на первое место. На лугах паслись тысячные стада. Пели народные певцы про славу и искусство народов Кавказа. И все это хочет бросить в тьму средневековья немецкий унтер, выдрессированная фашистская обезьяна.
Гордый человек гор не будет слугой обезьяны. Он раздавит ее с презрением! Вольный Кавказ останется вольным советским Кавказом! Как бы ни была тяжела борьба, народы Кавказа не посрамят чести своих героев, своих могучих отцов и дедов, не выдадут свои семьи, свои дома на разор и гибель. Они должны уничтожить зверя, они уничтожат его!
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
