С того момента как сержант Иван Егорович Иванов получил приказ занять позицию для стрельбы прямой наводкой, прошло всего несколько минут. Тягач с пушкой двигался по просеке, посеребренной луной. Вот и село, рубеж, указанный ему на карте. Передний край рядом. Ракеты взлетают, кажется, над самой головой.
— Стоп! — скомандовал Иванов водителю. — Ищи место для укрытия.
Артиллеристы бесшумно спрыгнули в снег, сняли станины с буксирного крюка машины, развернули пушку в сторону противника и поволокли ее по целине, тяжело дыша, проваливаясь по грудь...
Навстречу вышел пехотный офицер в полушубке, перепоясанном ремнями. На фланге его боевых порядков должно было встать орудие Иванова.
— Привет, пушкари! — Он ухватился за щит, чтобы помочь. — Направление правильное, осталось уже немного. Как на пригорок выберетесь — начинайте окапываться. Утром покажу цели. На рубеже не шуметь. От вас до немцев — полторы сотни метров.
Иванов прикинул: хорошо, зимняя ночь некоротка, успеем и зарыться по возможности глубже в снег, — земля промерзла, в полутораста метрах от врага не окопаешься — услышит, осветит ракетами, обрушит мины.
Едва стало светать, к пушке пробрались по ходу сообщения командир батареи и давешний пехотинец в полушубке.
— Вот твои цели, сержант, замечай. Всего их было восемь. Восемь огневых точек врага. Замаскировались гитлеровцы хорошо.
— Сигнал на открытие огня — зеленая ракета, — сказал командир батареи. — Ждать уже недолго.— И ушел к расчету сержанта Петрушкина, стоявшему справа. Зеленая ракета прочертила небо.
— К бою!
Иванов вызвал артиллеристов из крохотной землянки, где их приютили пехотинцы, и сам стал наводить пушку. Вот уже в перекрестии видна первая огневая точка. Похоже, там какое-то движение. Поняли фрицы, что зеленая ракета над нашим передним краем не к добру. И тут черный фонтан разрыва закрыл вдруг панораму. Комья земли хлестнули по щиту, провизжали осколки. «Хотят опередить, — подумал сержант. — Но наводить можно и по ориентирам...»
Первый снаряд разорвался чуть ближе вражеской огневой точки. Поправим.... Быстрые движения маховичком подъемного механизма.
— Огонь!
Над целью сверкнуло желтоватое пламя разрыва. Взлетели бревна и доски. Прямое попадание.
И сразу же в ответ заговорила артиллерия фашистов, стоявшая в ближнем тылу вражеской обороны. Завыли мины. Немцы решили расправиться с пушкой Иванова. Снаряды и мины ложатся все ближе к огневым позициям, обнажая черную, неласковую землю. А ведь артиллеристам надо еще поразить семь целей противника. Вот уже совсем рядом упал снаряд. Очень хочется лечь прижаться к земле. Но Иванов подавил это желание. Шесть человек, в основном молодые бойцы, учились сейчас у своего командира, как надо держаться под огнем врага.
Уступив место у панорамы наводчику, — пускай парень привыкает, — Иванов громко командовал: — Фугасным, по огневой точке! Два снаряда потребовалось, чтобы расстрелять цель номер два. Два снаряда ушло на цель номер три... Всего на восемь огневых точек Иванов затратил шестнадцать Снарядов.
Именно в этот момент показались танки с крестами.
— Бронебойными! — приказал Иван Егорович и вернулся снова к панораме.
Сильная оптика приблизила вражескую машину. Один танк, шутя подмяв гусеницами проволочное заграждение и поднимая клубы снежной пыли, двигался прямо на пушку Иванова.
По танкам Иванов стрелял впервые. Подумалось:
«Только бы не промазать! Вроде все сделал, как надо, как учили. Движущаяся цель не в самом перекрестье, а с упреждением... Но танк тоже водит пушкой. Кто же выстрелит первым?»
Выстрелы раздались одновременно. Фашистский снаряд провыл, казалось, над самым щитом, а снаряд Иванова угодил в танк. Высоко поднялся лохматый черно-бурый столб дыма. Вторая машина двигалась на окопы. Иванов только повернул к ней пушку, как рядом хлопнуло орудие сержанта Петрушкина и танк загорелся. Стреляли и другие пушки.
К низко стелившимся облакам. Полетела вторая, теперь белая ракета. Прокатилось «ура». Пехота выбралась из окопов и рванулась в атаку. Ни одного выстрела не раздалось в ответ. Фашисты удрали, а огневые точки их были разбиты.
— Представлю вас к ордену Славы третьей степени,— сказал сержанту командир батареи.
Теперь Иванов немного жалеет, что не считал на войне, сколько же раз он выкатывал свою пушку на прямую наводку.
...Прямая наводка — это наводка непосредственно в цель. Невидимая линия должна в такой момент соединить ствол пушки или с танком врага, или с его огневой точкой. Прочертив в воздухе эту линию, промчится снаряд, неотвратимый и грозный.
Прямая наводка — значит впереди всех, порой впереди пехоты, счет на секунды, пот, заливающий глаза, жестокая огневая дуэль, проверка, кто лучше стреляет, чьи нервы крепче, чья техника лучше. Это удаль, помноженная на мастерство. Вот что такое прямая наводка!
В конце сорок третьего года Иванов — тогда он воевал на Волховском фронте — прикрепил к гимнастерке первый орден Славы — сверкающую серебряную звезду с изображением Спасской башни Кремля в центре... Поглядел на черно-оранжевую колодку и подумал, что когда-то уже видел такую или очень похожую. Память подсказала: правильно — очень похожая лента у отцовского георгиевского креста.
Не спалось. Поздравив награжденного и выпив положенные сто грамм, ребята уже похрапывали, а Иванов все сидел в землянке, подкармливал жадную печурку, и мысли, разбуженные знакомой ленточкой, унесли далеко из Приволховья в родную Генераловку, под Белгород. Там он родился, там вырос.
Деревня называлась Генераловкой, как объясняли старики, по той причине, что принадлежала какому-то богатому генералу-помещику. Места наигибельнейшие. Земля — одна глина, родила худо. Генерал ссылал сюда из других своих поместий провинившихся. В основном «за строптивость и непослушание». Так оказались в Генераловке прадеды Ивана Иванова.
Мальчишкой Иван любил рассматривать фотографию под стеклом в красном углу избы. На ней отец в бескозырке. На ленточке надпись: «Императрица Мария». Егор Павлович Иванов служил машинистом-турбинистом на этом, трагически погибшем черноморском линкоре. После взрыва, от которого линейный корабль затонул, попал Егор Иванов в госпиталь с обожженными руками и лицом. Как-то пролетел слух: едет к раненым сам царь. Санитары до блеска вымыли полы в палатах. И вот открылась дверь, сквозь щелочки, оставленные в повязках, Егор Иванов разглядел невзрачного полковника. Царь остановился возле Егоровой койки.
Поглядели они друг на друга. Мог Егор приподняться чуть-чуть, чтобы хоть этим отдать честь царю. Но даже и не пошелохнулся машинист. Многое понял уже Егор Иванов с тех пор, как на корабль пришел. Царь, что-то пробурчав, положил матросу на грудь, прикрытую одеялом, георгиевский крест. Егор сделал вид, что ничуть не обрадован царской наградой. Поправившись, черноморский матрос встретил одного комендора, про которого поговаривали, будто он большевик. Улыбнулся комендор, услышав всю историю: «Чудак! При чем тут царь? Ты считай, что это тебе — солдату от простого народа награда. Ею гордиться надо!»
После революции послали матросов в родные места порядок наводить, молодой Советской власти помогать. Егора Иванова в Генераловке выбрали председателем комитета бедноты. А потом одним из первых вступил в колхоз... Сына, уезжавшего служить, Егор Павлович провожал строго. Впервые вдвоем сидели за бутылкой. Открыли ее больше для порядка.
Так, чуть-чуть пригубили. Тогда Егор Павлович н сказал Ивану:
— Ты помни свою фамилию. И соблюдай ее строго. Основная у нас с тобой фамилия на Руси... А Ивановы никогда плохо не служили. Понял? Какого бы лиха на службе ни принял, а все равно держись крепко...
Осторожно, чтобы не разбудить спящих, Иван Егорович вышел из землянки. Ветер раскачивал сосны... Далеко, ох и далеко родная Генераловка. Там когда-то из бочек и досок строил «Аврору», там играл в Чапаева...
В каждом мальчишке, едва он начинает что-то соображать, уже кроется будущий воин. В детстве любая палка легко превращается то в саблю, то в винтовку, то в лихого коня. Попозже мальчишки начинают мечтать — одни о море, другие о танках. Иван Иванов мечтал о самолетах.
Он тогда работал помощником машиниста турбины Новокузнецкой ТЭЦ, допризывную подготовку проходил в военно-морской школе Осоавиахима. И, уже научившись вязать узлы, грести, вызубрив «семафор» и прочую морскую премудрость, твердо заявил начальникам: — Все равно прошу направить в авиацию.
Одному комиссару, приехавшему в Новокузнецк с Тихоокеанского флота инспектировать школу допризывников, доложили об упрямом помощнике машиниста. Комиссар вызвал Иванова для беседы.
— Значит, хотите обязательно в авиацию? Однако здесь, в Новокузнецке, вас призовут именно во флот.
Иванов молчал. О чем-то раздумывая, комиссар потянулся к портсигару. На рукавах его кителя сверкнули широкие нашивки.
— Можно, наверно, сделать так, хотя это и не очень с моей стороны хорошо, что я вам такие идеи подбрасываю. Ну, да ладно, сам когда-то в небо рвался... Семья в Кузбасс недавно прибыла? А где раньше жили? В Валуйках? Вот и возвращайтесь в свои Валуйки, а когда призовут, проситесь в авиацию.
Совет не помог. В ноябре 1938 года только что призванный рядовой Иванов нацеплял на черные петлицы шинели золотистые стволы. Эти пушечки словно перекрестили мечту о самолетах. Комиссар оказался прав лишь наполовину. Всего он предусмотреть не мог. В Валуйках Иванова, уступив его настойчивому желанию, и впрямь послали в авиацию, но не оказалось вакансий, попал Иван в артиллерию. И за плечами у него не парашют, а тяжелый металлический ящик переносной рации. Хоть и на широких она ремнях, а плечи оттягивает основательно. Потому у него на учениях и в походах все время рация за плечами, что Иванов — радист взвода управления и его дело передавать команды с НП дивизиона на батареи.
Идут чередой солдатские дни. Специальность, уставы, караульная служба. Благодарности и наряды вне очереди... Ломка характера. Круговорот, хорошо знакомый каждому, кто хоть немного служил в армии.
Иванов уже успел стать настоящим солдатом, когда началась война.
22 июня артиллеристов подняли по тревоге.
Полк был вооружен гаубицами БМ — большой мощности, калибр орудия — 203 миллиметра. Снаряды — в половину хорошей бомбы. Гаубицы очень берегли. Поэтому несколькими боями на отходе и исчерпывалось крещение полка. Даже под Москвой, куда попали в декабре 1941 года, пострелять не удалось. Погнали фашистов из-под столицы — полк БМ двинулся вслед за наступавшими. Но тут пришел приказ: «Под Ленинград, на Волховский фронт!»
Приехали на станцию Волховстрой, разгрузились и по глубоким снегам направились к огневым позициям. По всему, что делалось вокруг, по оживлению на прифронтовых дорогах, по многим другим признакам солдаты чувствовали — предстоят жаркие бои. Так оно и получилось.
...Если между Спасской Полистью и Мясным Бором свернуть с шоссе, идущего над берегом Волхова, вы попадете на места, которые когда-то фронтовики называли «Долиной смерти». Минуло с той поры почти три десятилетия, а следов войны осталось немало. В лесах где еще сохранились полуистлевшие бревенчатые дороги — гати, почти нет старых деревьев — сплошь молодая поросль, поднявшаяся уже довольно высоко. В кустах — ряды проржавевшей колючей проволоки. На полях — оплывшие противотанковые рвы, окопы, ходы сообщения, траншеи, обвалившиеся старые блиндажи, землянки, дзоты. И уже совсем не диво найти пробитую каску, изгрызенные ржавчиной пулемет или винтовку. Много лет подряд саперы очищают эту израненную землю. Не счесть, сколько уничтожено или обезврежено снарядов, мин, бомб, гранат...
Здесь в 1942 году дрались с врагом дивизии Волховского фронта. За ходом Любанской операции с надеждой следили ленинградцы. Это была третья по счету попытка деблокировать город. Проводили операцию войска Ленинградского, Волховского и правого крыла Северо-Западного фронтов. Но основная роль отводилась волховчанам, и в частности 2-й ударной армии.
Утром 13 января 1942 года над Волховом загремели залпы. Сломив сопротивление противника, наши части двинулись вперед. К 25 января была прорвана вражеская оборона в районе Мясного Бора. В образовавшуюся брешь командование ввело 13-й кавалерийский корпус генерала Н. И. Гусева и некоторые соединения 2-й ударной армии. За пять дней наши части продвинулись на сорок километров и перерезали железную дорогу Ленинград — Новгород. Вслед за ними, не отставая, совершая изнурительные марши по снежной целине, двигалась артиллерия большой мощности. Помогая кавалеристам и пехотинцам, расчеты БМ молотили долговременные укрепления фашистов, крошили их оборону. До хрипоты кричал в телефонную трубку связист Иван Иванов, передавая с НП на батарею команды на открытие огня...
Всего пятнадцать километров не дошли тогда наши солдаты до Любани. Стараясь любой ценой залатать брешь, пробитую в их обороне Волховским фронтом, фашисты перебросили из Европы шесть дивизий и одну бригаду. А осажденный Ленинград зимой сорок второго еще не мог помочь волховчанам сокрушительным ударом по гитлеровцам со своей стороны. И 2-й ударной армии, которая осуществила прорыв, пришлось отходить с боями.
Снова — к Мясному Бору, через узкую, не шире километра, горловину, четко обозначенную разноцветными хвостами ракет, трассами пулеметных и автоматных очередей, разрывами мин и снарядов. К своим, к Волхову, оставался только один путь — сквозь огненный ад горловины. Но и до нее еще надо было дойти.
Прочная зимняя колея с мартовскими оттепелями превратилась в мешанину из темного, ноздреватого снега и липкой, вязкой глины.
Гаубицы спасти любой ценой — таков был приказ командования.
Орудия разобрали. Ствол ехал на специальной повозке, гусеничной, как и лафет. Повозку эту тащил свой тягач. Как только разобрали орудия и сошли с утоптанных площадок огневых позиций, сразу попали в сплошную глиняную кашу. Вода в радиаторах тракторов закипала буквально через несколько минут. Огневики, телефонисты, радисты, вычислители — вся батарея валила деревья под гусеницы тракторов, лафетов, повозок, «подвешивала», казалось намертво влипшие в глину, тяжелые стволы.
Пройдет больше четверти века, и старшина запаса, слесарь Ленинградского витаминного комбината Иван Егорович Иванов в книге бывшего командующего Волховским фронтом Маршала Советского Союза К. А. Мерецкова найдет строки, посвященные Мясному Бору: «Мне довелось многое повидать за годы войны. И вот сегодня, перебирая в памяти увиденное, полагаю, что те недели были для меня самыми трудными. По накалу событий, по нервному напряжению, им сопутствовавшему, вряд ли можно их с чем-нибудь сравнить...»
Прочитав это, Иван Егорович подумал, что, пожалуй, и он не помнит на войне времени труднее. Сколько тогда двигались без остановок? Приказ получили рано утром. Значит, день, ночь и еще день. Да, без остановок. Есть все равно было нечего. А об отдыхе и не помышляли. Тракторист Плахотнюк — его трактор тащил лафет — к концу совсем черный стал. Да они и все не лучше выглядели. С ног валились от усталости, мокрые, голодные. И все время, пока горловину не миновали, — обстрел. Жестокий, методичный. Снарядов фрицы не жалели. К вечеру наконец пробились к Волхову, приткнулись у какой-то полусгоревшей сторожки и, выставив часовых, завалились спать.
* * *
Вскоре после этих событий нескольких самых опытных артиллеристов из полка БМ направили в соседнюю часть, сильно поредевшую в боях. Она была вооружена 76-миллиметровыми пушками. Там Иванов и узнал, что такое прямая наводка.
В артиллерии БМ Иванов был радистом, телефонистом. Об этом и доложил Иван Егорович, когда явился на новое место службы в легкоартиллерийский полк. Командир батареи расспросил сержанта, как да где воевал, что умеет делать. А потом сказал:
— Пожалуй, сержант, выйдет из тебя лихой командир орудия. Мы ведь все время на прямой стоим. Знаешь, какая это веселая работа?
— Так я же связист!
— Значит, сегодня же сядешь за учебники и наставления. Иди принимай пушку.
В первом бою командир батареи не забыл, что Иванов — новичок. И когда пушка вышла на прямую наводку, старший лейтенант Ермак оказался рядом с новым командиром орудия.
— Давай, сержант, действуй, на меня не гляди, а в случае чего — помогу!
Запомнился разбойный посвист снарядов и мин, которыми фашисты хотели уничтожить расчет, кровь заряжающего на круглой трубе станины.
В сорок третьем году легкоартиллерийский полк, ставший уже родным, занимал позиции в районе приладожского села Путилово. Здесь коммунисты принимали Иванова в партию. Коптила «лампа», сделанная из приплюснутой снарядной гильзы. Секретарь партбюро полка зачитал заявление, анкету, рекомендации. Голосовали единогласно. Через несколько дней начальник политотдела артиллерийской бригады подполковник Баландин вручил Иванову партийный билет и, поздравляя, сказал:
— Знаю, пушкарь ты добрый...
Заглянем вперед. В сорок пятом Баландин поздравит Иванова с третьим орденом Славы. Но это будет уже под Берлином. А сейчас они стоят друг против друга в политотдельской избушке недалеко от Ленинграда и подполковник продолжает разговор:
— Когда вступил в комсомол?
— В тридцать шестом, в Новокузнецке, на ТЭЦ работал...
— С Кузбасса?
— В первую пятилетку семья туда переехала из-под Белгорода, на стройку.
— А год призыва?
— Тридцать восьмой.
— Выходит, кадровый? Ну, тогда держись. С нас, кадровых, — особый спрос. Примером для других должен быть.
* * *
...Как всегда, огневую позицию заняли ночью, незаметно для фашистов. Майская ночь на Волхове короткая. Не успели окопаться, как уже рассвело. Поплыло по ясному голубому небу солнце. Все обещало жаркий день.
Командир батареи поставил задачу, двухчасовая артподготовка. На нее 150 снарядов. Указал цели.
— Не хватит — еще сто приготовлено, — сказал офицер.— Пришлешь в тыл людей.
В точно назначенный час заговорили все пушки. Передний край противника заволокло дымом и пылью. Но тут подул ветерок. Завесу разнесло, и за несколько секунд сержант успел поразить «закрепленный» за ним наблюдательный пункт врага. Потом перенес огонь на другую цель, поближе к опушке леса, черневшего вдали. И тут надвинулись неведомо откуда густые свинцовые облака, засверкали молнии, и хлынул ливень. Солдаты мгновенно промокли до нитки.
Дождь прекратился так же внезапно, как начался. От гимнастерок заряжающих и подносчиков повалил пар. Тяжелые ящики со снарядами, словно по воздуху, летели от одной пары сильных рук к другой.
Уже всю опушку изрыло снарядами орудие Иванова. Дзот врага разбит. И тут сержант заметил неладное. Упало дерево, стоявшее довольно далеко от цели. «Так не бывает, — мелькнуло в голове, — слишком далеко. Похоже, дерево давно подрублено. Не ловушка ли?..»
Поднял к глазам бинокль. Так и есть. Рухнувшее дерево скрывало немецкую противотанковую пушку. Расчет ее уже суетился, ствол смотрел, как показалось Иванову, прямо на него. Один снаряд послал сержант, другой, третий... Фашисты так и не успели открыть огонь...
Прибежал связной от командира пехотного батальона.
— Дайте еще огня по лесочку, похоже, там фашисты скапливаются.
— Снарядов у нас маловато. Надо поберечь. Вдруг танки появятся.
— Да снаряды есть. В овраге метрах в трехстах машина со снарядами стоит. Только пробраться к ней можно лишь через бугор, а он весь простреливается.
Иванов поглядел на своих:
— Кто пойдет?
Первым отозвался заряжающий Плотников. Потом еще двое. Встал и сам Иванов.
— За меня останется наводчик. В случае если мы не дойдем — снаряды доставить любой ценой и заявку пехоты выполнить, как положено.
Где пригнувшись, а где ползком миновали опасное место. В овраге держались свободнее. Сюда только мины залетали. Машину уже разгружали артиллеристы других орудий. Обратно сначала двинулись в полный рост, пока шли по зоне, недоступной для наблюдателей врага. Каждый тащил на горбу тяжелый ящик со снарядами. Но вот пора ложиться, — снова над головой засвистели пули и осколки. Иванов первым снял поясной ремень. Изловчился, привязал к ноге ящик, пополз, потащил его за собой. Скользили руки по мокрой траве, пропитанная влагой земля пригоршнями влезала за голенища сапог... Дотащили...
Опять заговорила пушка Иванова.
И еще не один опасный рейс за снарядами совершили артиллеристы. Самому Иванову солдаты больше не дали ходить. Едва первая четверка доставила ящики на огневую, тут же поползли трое других.
С января сорок четвертого, когда погнали немцев от Ленинграда, легкоартиллерийский полк почти не выходил из боев. Выбыл из строя Плотников; отправились в госпиталь еще два артиллериста из расчета Иванова.
Дали ему молодых солдат. Учил их, ободрял. Когда самому бывало страшно, вида не подавал. Пускай верят в командира хлопцы.
Как-то отдыхали вечером в землянке, накануне отбитой пехотинцами у фашистов. Еще не выветрился в ней чужой противный дух, хотя и глушили его старательно крепчайшей махрой. Иванов невольно прислушивался к тому, как приближаются разрывы немецких снарядов. Потом встал и вышел в сырую темноту. Подошел к соседней землянке, занятой отделением сержанта Валентина Петрушкина. С того вечера, когда назначили связиста Иванова командиром орудия и Петрушкин вызвался ему помочь, понравились они друг другу. Всегда держались вместе. Даже в боях их пушки, как правило, стояли рядом.
Постучал в тоненькую дверь. Появилась голова друга.
— Заходи, Иван.
— Нет, давай ты сюда... Петрушкин вышел из «тамбура».
— Что случилось?
— Послушай, как стреляют. Помолчали. Потом Петрушкин сказал:
— Ясно. Пристреливаются.
— А к вечеру всыплют. Надо идти к своим молодым. Как бы чего не вышло.
Но ждать вечера не пришлось. Не успел отойти Иванов, как на огневой позиции взвода стали рваться десятки снарядов. Ныли осколки, летела земля, какие-то щепки, куски проволоки...
— Прыгай! — крикнул Петрушкин, толкнув Иванова в ход сообщения.
И вовремя. В соседнее колено траншеи, которая вела к расчету Иванова, попал снаряд. Взорвался он так, что исковеркал все это колено и завалил вход в землянку.
— Петрушкин, лопату!
Тот мигом сунулся в свое убежище, вернулся с лопатой.
Не обращая внимания на разрывы, Иванов расчищал завал, яростно вонзая в землю лопату. Свету вполне хватало, — загорелся подожженный снарядами лес. Багровые блики плясали по свежей черной земле, вздыбленной фашистскими «чемоданами», как называли наши солдаты тяжелые снаряды врага. Стало жарко. Скинул ватник. Расстегнул гимнастерку. Лопата уперлась во что-то твердое. Дверь. Прислушался. Галдят.
— Все живые?
— Все, товарищ сержант, — услышал ответ паренька, который прибыл в отделение только накануне. — Живые, только дышать тяжело.
— Терпи.
Когда открыл наконец дверь, едва руки разжал, чтобы передать лопату какому-то бойцу:
— Ступайте, верните сержанту Петрушкину!..
И устало плюхнулся на земляные нары, закиданные еловыми лапами, чувствуя на себе благодарные взгляды ребят, которые поняли, что на войне действительно один за всех, все за одного.
* * *
Вот примерный боевой путь командира 76-миллиметровой пушки, сержанта, старшего сержанта и наконец старшины, кавалера трех орденов Славы Ивана Егоровича Иванова по дорогам войны. Приладожское село Путилово, бои за Новгород, Дно, Остров, Елгаву, Сандомирский плацдарм, бои за освобождение Польши. И долгожданная ночь, когда лучи двухсот могучих прожекторов указали нашим артиллеристам цели за Одером. Бои в Берлине. Марш к Праге. В эфире тогда звучал голос какого-то участника восстания, который звал русских братьев: «Помогите, мы сражаемся из последних сил!»
Путь к Праге лежал через Судетские горы, через завалы и ущелья, через минные поля. Вместе с танками шла и приданная им артиллерия.
— Зовет Прага, зовет, — говорили бойцам офицеры.— Радио не умолкает, просит Прага помощи!
Сменяли друг друга у рычагов танковых фрикционов и за баранками автомашин, считали оставшиеся километры. А потом — ликующее человеческое море, захлестнувшее танки и грузовики, весенние цветы, летевшие прямо в руки запыленных ребят на броне. И яркое майское солнце в ярком голубом небе.
Тогда в последний раз Иванов вышел на прямую наводку. В каком-то городишке, прилепившемся к склонам Судет, наша колонна остановилась на шоссе. Разведка донесла, что километрах в двух двигается колонна автомашин и бронетранспортеров гитлеровцев.
— Иванов, к бою! — приказал командир батареи. Иван Егорович тут же на асфальте развернул свою пушку. Сам встал к панораме. Бронетранспортеры поджег быстро.
— Хорошо стреляешь, старшина, — сказал ему потом какой-то незнакомый генерал, наблюдавший, как Иванов спокойно, не спеша, расправлялся с фашистами.
— Было время научиться, товарищ генерал, от самого Ленинграда идем...
Вскоре Иванова вызвал командир полка:
— Собирайтесь, старшина, в дорогу, на парад Победы.— И затем уже по-дружески: — Поклонись от нас всех, Иван Егорович, Москве...
И вот он стоит в парадном строю сводного полка 1-го Украинского фронта.
...Иванов знал, что сейчас запоют трубы и зазвучит «Славься», но рвущиеся к небу звуки тысячи четырехсот фанфар все же родились неожиданно, от могучей силы их сжалось сердце, а по спине пополз холодок. И что-то случилось с ним в это мгновенье. Пели трубы, открывая парад Победы, а он и слышал их, и не слышал...
Серебряные голоса труб, звучание литавр, барабанный бой вдруг заглушил возникший в сознании грохот орудий, леденящий вой бомб, он снова почувствовал удары горячей волны, когда у самой пушки рвется фашистская мина, услышал, как дребезжит щит под градом осколков...
А трубы всё пели. Всё выше и выше, к самым облакам, взлетала здравица...
Растаяли в вышине последние звуки «Славься» и отгремели залпы салюта — и по площади прокатилось протяжное: «К торжественному маршу!..»
Двинулись полки. Тронулся и 1-й Украинский. Впереди переливались алые волны знамени фронта, которое нес летчик, еще при жизни шагнувший в легенду,— трижды Герой Советского Союза Покрышкин. Вот уже полк поравнялся с Мавзолеем, с трибуной...
Печатал шаг по брусчатке Красной площади Иван Иванов, печатали шаг соседи. Справа и слева шли пехотинцы, артиллеристы, летчики, саперы, танкисты. Шли солдаты Победы! И эти шаги, порой заглушавшие оркестр, звучали торжественно, грозно.
Моросил дождь. Сводный полк шагал по столице сквозь живой коридор ликующих москвичей, шагал прямо в историю, в боевую летопись, в бессмертие...
* * *
После демобилизации старшина вернулся в родную Генераловку. А в 1950 году откликнулся на призыв Ленинграда и вступил в армию строителей, закладывавших новые районы города на Неве. Иванов пришел на свою площадку, осмотрелся.
— Бери топор, будешь плотником, — сказали Иванову.
— Так я же не плотник, а больше по металлу, — начал говорить Иван Егорович и вдруг подумал, что история повторяется. Точь-в-точь. Тогда, на фронте, ему, связисту, приказали принимать орудие... И уже не спорил, привычно подчиняясь дисциплине.
Тысячи людей живут теперь за Нарвской заставой в домах, что строил Иван Егорович Иванов. А сейчас ветеран войны работает на витаминном комбинате.
Честный, добросовестный, справедливый человек — так говорят о нем на предприятии.
Ю. Стволинский
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
