Быстро и легко поднялась Нина Павловна на небольшой холмик, прикидывая, где ей лучше пристроиться со своей снайперской винтовкой. Место казалось пустынным, безлюдным. На самом же деле Петрова была здесь не одна.
— Доброе утро, мать, — услышала она негромкий голос.
Петрова повернула голову. За вывороченным с корневищем деревом лежал артиллерийский разведчик Григорьев, около него обосновался телефонист.
— Доброе утро, сынки, — откликнулась Нина Павловна. — Как обстановка? Мне дело найдется?
— Найдется. Фрицы тут еще не пуганные. Без опаски по переднему краю ходят.
С лесистого бугра открывался отличный вид на Эльбинг — большой город на правом берегу Вислы, чем-то напоминавшей Неву у Дубровского бумажного комбината. Так же широка, полноводна, величава.
У самого берега реки теснились серые здания — чинные, казенные, одноликие — нисколько не похожие на ленинградские дома. Впрочем, и есть ли где-нибудь на земле город прекраснее Ленинграда, где она родилась, выросла, провела большую часть своей жизни?
А вообще Нина Павловна побывала во многих местах. Окончив еще до революции коммерческое училище, попала на другой край России, во Владивосток.
С берегов Тихого океана перебралась к Балтийскому морю, в Таллин. Он тогда еще назывался Ревель. Затем все ближе и ближе к родному городу — Свирьстрой, древний русский городок на Чудском озере Гдов. И отсюда уже в отчий дом, ставший за годы странствий особенно близким и дорогим...
С Балтики дул свежий ветер. Утренняя дымка быстро таяла. Все четче обозначался вражеский передний край, проволочные заграждения, извилистые ходы сообщений, обледенелые наросты брустверов над траншеями. Нина Павловна не раз повторяла себе и другим, что у снайпера должен быть цепкий глаз художника — нельзя упустить из поля своего зрения ни одной, пусть даже самой незначительной, мелочи. А руки у него должны быть, как у музыканта, — гибкие, чуткие, воедино слитые со своим снайперским инструментом — винтовкой.
Так Нина Павловна Петрова наставляла своих учеников, парней и девчат, стремившихся открыть собственные счета мести гитлеровским захватчикам. И сама старалась, чтобы не потерять форму, каждый день тренировать глаза и руки.
Метрах в ста от вывороченного дерева Петрова облюбовала довольно удобную позицию — неглубокую воронку — и начала в ней устраиваться...
Сзади послышались шаги, негромкие голоса. Нина Павловна недовольно обернулась. «Кого это черт несет?»— собиралась она сказать, но прикусила язык. Подошли командир дивизии Сергей Петрович Демидов, командир их 284-го полка Григорий Иванович Семенко и еще несколько офицеров. Были они в белых халатах, генерал Демидов вместо папахи надел невзрачную, замызганную солдатскую ушанку. И другие командиры оделись так, чтобы не привлекать внимания.
«На рекогносцировку пришли», — определила Петрова, приподнимаясь.
Ее заметили, генерал приветливо кивнул головой:
— Уже на посту. Как говорится, охота пуще неволи?
— Да, Сергей Петрович, ее не нужно по команде поднимать, — не без гордости за своего бойца заметил Семенко. — Я никогда не видел, чтобы Петрова сидела руки сложа. И не только эта снайперская охота. Вечно Нина Павловна хлопочет, обо всех печется. Сколько она одних гимнастерок перештопала. Если говорят, что командир — отец для бойцов, то она настоящая мать всему батальону.
— Отец у них больно молодой, — усмехнулся Демидов.— До двадцати дотянул?
— Двадцать три года Сидорову, — сказал Семенко.
— Ну ладно. Кончили. Приступим к делу.
Адъютант комдива расстелил у гребня холма брезентовую плащ-палатку. Укрываясь за деревьями, генерал и офицеры опустились на колени, разглядывая карту.
Тем временем Нина Павловна покинула свою воронку и, пригнувшись, уходила с холма. Надо было отыскать новое укромное местечко: здесь ничего не получится, да и на командиров нельзя навлекать опасность.
Часа через полтора в полукилометре от бугра, где расположились офицеры, сухо щелкнул выстрел. Негромкий, винтовочный, утонувший в злом клекоте пулеметных и автоматных очередей.
Артиллерийский разведчик Григорьев его не слышал. Но, наблюдая за вражескими позициями, он увидел, как один фашист, исправлявший телефонную линию, плашмя свалился на снег.
— Спекся, — сказал Григорьев своему напарнику.— Нина Павловна дело знает... А вот и еще один готов... На этот раз пуля Петровой уложила вышедшего из дзота гитлеровца. Он, видимо, хотел узнать, что случилось с телефонистом. Узнал!
* * *
У штаба батальона Нина Павловна лицом к лицу столкнулась со своей лучшей подругой Татьяной Константиновой.
— А я пришла и огорчилась, — сказала Татьяна.— Говорят, с винтовкой мать ушла. Ну, коли так, ждать нечего. К вечеру вернешься — хорошо. Повидаться же очень хотелось, соскучилась по тебе...
— А я решила не задерживаться. Завтра, видимо, день жаркий будет.
Они очень привязались друг к другу — Константинова и Петрова. Большая разница в возрасте — Петрова была на двенадцать лет старше Татьяны — дружбе не мешала. Познакомились, когда дивизия формировалась. Тогда, в июле сорок первого года, она называлась 4-й дивизией народного ополчения, вошли в нее добровольцы Куйбышевского, Дзержинского и Смольнинского районов. Оглядеться не успели, как пошли в бой.
Бои под Кингисеппом, потом в предместьях Ленинграда... Редели ряды ополченцев. Кто уходил из жизни навсегда, кто попадал в медсанбат, на стол к хирургу, в брезентовые палатки с красными крестами. Здесь работали опытные врачи и медицинские сестры. Здесь, у носилок, заменявших кровати, проводили дни и ночи Петрова и Константинова. Они видели кровь, слышали стоны и не раз украдкой вытирали набегавшие слезы.
Пришла зима. Первая блокадная зима, косившая людей без разбору и на фронте, и в засугробленном осажденном городе. Ежедневно тысячи смертей.
Немецко-фашистское командование надеялось, что Ленинград выбросит белый флаг, сдастся на «милость победителей». Но вместо этого у защитников города росла решимость отстоять его любой ценой. В ту зиму и родилось на Ленинградском фронте движение снайперов-истребителей. Ведь каждый уничтоженный фашист означал, что в армии врага, охватившей город, стало на одного солдата, офицера меньше.
4-я дивизия народного ополчения была преобразована в 86-ю стрелковую. Она держала оборону на правом берегу Невы, от Ивановских порогов до Бумажного комбината. Один из полков находился на крохотном левобережном плацдарме — Невском «пятачке». Здесь зимой прогремели первые выстрелы снайперов-истребителей Николая Федоровича Семенова и Николая Васильевича Никитина. Первый из них вырос в Сибири, до войны занимался охотой. Второй — ленинградец, мастер завода коньков — тоже немало походил с ружьем по лесам и болотам, с семи лет дед пристрастил его к стрельбе. Семенов в первый же день застрелил трех гитлеровце».
— Вот и занеси их в свою охотничью книжку, — посоветовал политрук роты. — К медведям.
Николай привез эту книжку с собой на фронт. В ней значилось, что он добыл восемнадцать медведей!
— Что вы, товарищ политрук! — не согласился Семенов. — Как можно поганых фашистов помещать рядом с благородным зверем.
Слова Семенова облетели всю дивизию. Докатились и до медсанбата.
— Верно, поганые они. И истреблять их надо без всякой жалости, без всякой пощады, — говорила подруге Петрова. — Мы с тобой тоже должны это делать.
И Петрова, и Константинова до войны славились в своих коллективах меткой стрельбой, не раз завоевывали призовые места на соревнованиях. Как можно теперь это свое мастерство держать под спудом? Пошли к начальству. Командир выслушал и руками замахал. Никуда он их не отпустит. В дивизии достаточно молодых, здоровых солдат, чтобы по переднему краю на животе ползать. Так что там и без них обойдутся. Здесь же, в медсанбате, они просто незаменимы.
В медсанбате их продержали до одного случая. В январе сорок третьего года дивизия участвовала в прорыве блокады. Семь дней и ночей шло сражение в лесах и на торфяниках южнее Ладожского озера. Одну группу бойцов командир 284-го полка направил в обход Шлиссельбурга. С ней шла и Петрова с медицинской сумкой через плечо. Неожиданно группа натолкнулась на взвод немецких солдат. Они собирались улизнуть из Шлиссельбурга, почти полностью окруженного нашими войсками.
Гитлеровцы открыли огонь из автоматов. Командир нашей группы был тяжело ранен. Петрова не растерялась, взяла его автомат, приняла командование. Застрелила немецкого офицера, трех солдат. Бойцы, видя, как действует Нина Павловна, энергично разделывались с остальными гитлеровцами. Из всего взвода уцелел один обер-ефрейтор и два солдата. Они подняли руки кверху, и Петрова привела их в полк.
Вскоре после боевой стычки у Шлиссельбурга в медсанбат заглянул начальник штаба дивизии Николай Сергеевич Тутуров. В последнее время он нередко наведывался к врачам, — тяжелая, напряженная работа в штабе, порой круглыми сутками, давала себя знать. Увидев Нину Павловну, Тутуров сказал:
— Не ожидал, что вы такая решительная. Умеете, оказывается, и раненых перевязывать, и фашистов бить без промаха.
— Удивляться нечему. Городскую снайперскую школу кончила, — отозвалась Петрова. И, набравшись смелости, попросила: — Разрешите мне в стрелковую роту перейти, на передний край. Я там больше пользы принесу.
Тутуров в тот день ответа ей не дал. Но недели через две и Петрову, и Константинову назначили инструкторами огневой подготовки прибывшего пополнения. Как они радовались, получив снайперские винтовки!
На дивизионных соревнованиях метких стрелков Петрова заняла первое место, Константинова выбила очков поменьше, но тоже вошла в четверку лучших снайперов.
С увлечением обучали подруги молодых солдат, «дергунов» и «моргунов», выходили со своими учениками на передний край, в снайперские засады. И на деле показывали, как надо истреблять фашистов.
Когда обучение кончилось, о возвращении в медсанбат не было и речи. Петрову направили в 284-й полк, а Константинову — в 169-й. Подруги поддерживали тесную связь между собой. Вот и теперь, воспользовавшись тем, что полки расположены рядом, Татьяна Лаврентьевна отпросилась у командира, прибежала к Петровой.
— Сильно вас артиллерия обстреливала, — говорила она. — Мы не заколдованные, всякое может случиться.
— Брось ты, Танюша, об этом думать...
Нина Павловна верила в свою счастливую звезду. Четвертый год на войне — и ни разу не ранена. Чудо просто! А ведь не раз была на волосок от смерти. Однажды немецкий снайпер всадил ей пулю в шапку, опалил волосы. Другой раз мина совсем рядом разорвалась. Оглушила на время, и все.
Нина Павловна, обнимая Константинову, повторила:
— Брось о плохом думать. Расскажи, что из Ленинграда пишут.
* * *
Вечером 9 февраля майор Комиссаров, тяжело дыша, ввалился на командный пункт полка. Семенко, взглянув на него, покачал головой. Полушубок у его заместителя был изорван в нескольких местах, шапка сбита набок. Из расстегнутой кобуры торчала рукоятка пистолета ТТ, в правой руке майор держал трофейный парабеллум.
— Ну и сабантуй, — заговорил Комиссаров, едва переводя дух. — В городе все перемешалось. Где немцы, где наши, и не разберешь...
284-й полк уже второй день вел в Эльбинге уличные бои. Противник оказывал яростное сопротивление. Отвоевывать приходилось квартал за кварталом, дом за домом.
— Ты, Николай Иванович, внятно обрисуй обстановку...— попросил Семенко.
Несколько успокоившись, Комиссаров начал торопливо рассказывать. Побывал он во втором и третьем батальонах. Дерутся наши крепко. Задачу дня выполнили. Отставала несколько артиллерия, — улицы завалены, не проехать — он, Комиссаров, принял меры, подтянул...
— А как с первым батальоном? — поинтересовался в свою очередь майор.
— У него спроси, — кивнул Семенко в сторону радиста.— Не свяжется через пять минут — придется ему одевать каску, брать автомат и отправляться выяснять, где сейчас Сидоров.
Радист, пунцовый от волнения, лихорадочно крутил ручки настройки, чуть не умоляюще твердил:
— «Заря», «Заря»... отвечай же... я —«Звезда»... я — «Звезда»... «Заря», «Заря»... слышите меня?..
Из наушников неслось потрескивание и писк. И в эфире тоже, видно, все перемешалось... Вдруг радист вскочил с места:
— Есть, товарищ подполковник, «Заря» отозвалась... Донесение капитана Сидорова было кратким, — первый батальон занял судоверфь.
Семенко редко кого хвалил во время боя, вечно находил в действиях офицеров какие-нибудь упущения. Нельзя ни на минуту размагничиваться, считал Григорий Иванович, вояка бывалый и опытный. Но на этот раз он изменил своему правилу.
— Вы нас порадовали, капитан. Хорошо сработали. Доложу об этом наверх. Закрепляйтесь и посматривайте на правый фланг, сосед, по-моему, несколько отстал.
— Пускай с представлениями к наградам не тянут,— подсказал замполит полка.
— Вот тут комиссар говорит: раз хорошо воевали, людей надо обязательно отметить, — продолжал Семенко. — Станет спокойнее, составляйте список на отличившихся, на лучших...
— У нас все лучшие,— донесла радиоволна возбужденный голос комбата.
— Ну и что из этого? Значит, никого не нужно награждать?
— Вы не так меня поняли...
— Кончаем. Нужно вашего соседа поторопить.
До рассвета на командном пункте полка никто не сомкнул глаз, хотя с каждым часом спадало напряжение боя. Меньше громыхала артиллерия, реже слышались пулеметные очереди. К утру только в отдельных местах раздавались выстрелы.
— Неужели кончилось? — проговорил, ни к кому не обращаясь, Комиссаров.
Да, бой завершился нашей победой. 10 февраля город Эльбинг был полностью занят советскими войсками. И вечером Москва салютовала им двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати орудий.
Командир батальона Сидоров, один из тех, в честь кого гремели залпы и в столичное небо взлетали ракеты, в это время крепко-крепко спал. Свалился часа три назад на жесткий кожаный диван в разбитом бомбами и снарядами здании управления судоверфи, и ни до чего ему теперь не было дела, в конец измотанному, обессилевшему человеку. Спать, спать и спать! Но война с этим, таким естественным, желанием не считалась. Нужно было идти вперед, навстречу снарядам и пулям, гнать врага дальше.
Младший сержант, клевавший носом у рации, вскочил, подошел к Сидорову, стал его тормошить.
— Погоди, — остановила сержанта немолодая женщина, что-то писавшая у стола. — Зачем будишь?
— Командир полка требует.
— Дай-ка я с ним переговорю.
Семенко сильно удивился, услышав женский голос, но потом узнал его. Все же с языка как-то невольно сорвалось:
— Что, теперь не Сидоров, а вы батальоном командуете, Нина Павловна?
— Никак нет, товарищ пятый. Спит наш комбат. Вымотался страшно за последние дни. Дайте вы ему передохнуть немножко, а то ведь свалится совсем.
Радиоволна добросовестно донесла до судоверфи командирский вздох. Нина Павловна поняла: Григория Ивановича тронула ее забота о комбате.
— Ладно. Пусть еще час поспит. Больше нельзя. Понимаете, нельзя, Нина Павловна. А кстати, почему вы не отдыхаете?
— Ну, это другой вопрос. В моем возрасте спится меньше.
— Ложитесь и вы отдохните, может, соснете малость.
— Это приказ?
— Добрый совет.
Нина Павловна, окончив разговор, выразительно посмотрела на радиста. Мотай на ус, парень, как надо заботиться о своем командире. Объяснишь по-человечески — поймут.
Бросила взгляд и на спящего комбата. Он лежал все в том же положении: на правом боку, как был в ватнике и сползшей на лицо шапке, Его в батальоне любили и, несмотря на молодость, уважали, как хорошего, знающего ратное дело командира. Почтительно называли Семен Алексеевич. Для нее же Сидоров — просто Сеня, сынок. Комбат и впрямь годился Петровой в сыновья. Война рано заставила повзрослеть, взвалив на юные, еще не окрепшие плечи груз необычно тяжких и ответственных дел. Он не надломился, выдержал почти четырехлетнее испытание огнем и кровью, не очерствел душой, один из ее многочисленных сынков, капитан Сидоров, комбат.
Нина Павловна порадовалась, что выторговала у командира полка для Сени еще час сна, ставшего особенно дефицитным теперь, на закате войны.
* * *
После занятия Эльбинга 86-я стрелковая дивизия, в которую входил 284-й полк, повернула на юг, продвигалась вдоль Данцигской, или, как ее называли поляки, Гданьской, бухты. То и дело приходилось отбивать многочисленные и отчаянные атаки вражеских войск.
Стремглав пролетел февраль. Зима, попугав напоследок легкими морозцами и мокрым снежком, ушла на отдых. На свой пост заступила весна. Дивизия встретила ее новыми боевыми успехами в марте, уже на подступах к Данцигу.
Утром 14 марта на КП батальона Сидорова появился рослый, подтянутый офицер. Взглянув на него, капитан определил — из штабных. И не ошибся. Это был адъютант командующего армией Федюнинского.
«Зачем он к нам пожаловал? — недоумевал комбат.— Проверку какую-нибудь собирается учинить? Тогда с ним был бы еще кто-нибудь из полка. Такой уж в армии порядок».
Но офицер, оказалось, приехал с особым поручением командующего: разыскать старшину Петрову и сопровождать ее в штаб армии.
Всю дорогу Нина Павловна терялась в догадках, стараясь понять, чем продиктован этот неожиданный вызов. Пыталась дипломатично выведать у адъютанта. Тот пожал плечами, сказал:
— Да я и сам не знаю, товарищ старшина.
Нет, конечно, он знал, в чем дело, но молчал как рыба. Умение молчать считалось обязательным достоинством адъютантов больших начальников. Они много видят, много слышат, им известно многое, что не дано знать другим. И если человек не умеет держать язык за зубами, ему не место там, где сам воздух насыщен военными тайнами. Поэтому адъютанты придерживались железного правила: лучше недоговорить, чем сказать лишнее.
О Петровой командарм узнал несколько дней назад. Принесли на подпись наградные листы. Один из них поразил генерала Федюнинского. Командарм прочел: «Старшина Петрова Нина Павловна, снайпер первого батальона 284-го стрелкового полка, рождения 1893 года, член ВКП(б), в армии с 1941 года.
Товарищ Петрова — участница всех боевых операций полка. Несмотря на возраст (52 года), она вынослива, мужественна и отважна. Во время передышек ею подготовлено 512 снайперов. В боях за Эльбинг тов. Петрова истребила из снайперской винтовки 32 фашистских солдата и офицера, доведя личный счет до 100. Достойна награждения орденом Славы I степени».
Командарм отложил наградной лист в сторону. Тысячи представлений подписал он за годы войны. В том числе немало и на женщин. Это он считал в порядке вещей. Помнилось генералу, что еще Наполеон, говоря о России, воскликнул: «Удивительная страна! Здесь даже женщины воюют». Да, так искони повелось на Руси. В трудный для Родины час и женщины брались за оружие.
И в эту Великую Отечественную войну тысячи, десятки тысяч женщин он встречал на фронте. И не только врачей и сестер милосердия, санинструкторов, что издавна культивировалось в армии. Были среди женщин и летчицы, и танкисты, и снайперы, и артиллеристы, не говоря уже о таких воинских специальностях, как дорожная служба, противовоздушная оборона.
Поразило генерала Федюнинского, как он позднее написал в своей книге «Поднятые по тревоге», другое: в наградном листе указывалось, что Петровой пятьдесят два года.
«Я не хотел верить своим глазам, — писал генерал.— Неужели ей действительно больше пятидесяти?
Спрашиваю начальника штаба:
— Может, машинистка допустила опечатку?
— Нет, товарищ командующий, все правильно: Петрова уже не молодая.
— Ничего себе, не молодая. Она, можно сказать, пожилая! Вызовите ее ко мне, надо познакомиться. Воюет-то она лучше иных молодых».
Петровой тоже было интересно познакомиться с командармом. Генерал Федюнинский пользовался большой популярностью в осажденном Ленинграде. Осенью сорок первого года он командовал 42-й армией, остановившей врага у стен города. А сколько светлых надежд связывали с именем Федюнинского в первую, страшную блокадную зиму! Дети и те знали фамилию Федюнинского, в то время командующего уже 54-й армией, слали ему трогательные, наивные письма: «Прорывай блокаду, приходи к нам скорее, спасай нас».
В сорок втором году сделать это нашим войскам не удалось. Зато в сорок третьем срезали «бутылочное горло» — шлиссельбургско-синявинский выступ, соединили Ленинград с «Большой землей». И с этим долгожданным успехом связано имя генерала Федюнинского, заместителя командующего войсками Волховского фронта. В январе сорок четвертого генерал руководил ударом наших войск с Ораниенбаумского плацдарма и после разгрома гитлеровцев под Ленинградом повел 2-ю ударную армию на запад.
Об Иване Ивановиче Федюнинском Нина Павловна много наслышалась. И теперь, сидя в машине, с нетерпением думала о предстоящей встрече.
Увидев входящую Петрову, Федюнинский, рослый, плечистый, поднялся из-за стола. Нина Павловна, невысокая, худенькая, рядом с генералом казалась совсем миниатюрной. Простое, открытое русское лицо, коротко подстриженные, с густой проседью волосы. Гимнастерка, перехваченная широким солдатским ремнем, сидит ладно, а вот ватные брюки ей великоваты, к тому же изрядно прохудились на коленях...
— Садитесь, Нина Павловна, — сказал генерал, показывая на большое кресло рядом со своим столом.
Разговор сначала не клеился. Командарм задавал вопросы, Петрова отвечала. Верно, что она уничтожила сто фашистов? Да, это так. Еще до войны была классным стрелком, работала инструктором в Осоавиахиме. Очень увлекалась спортом. И плаванием, и баскетболом, и лыжами, и хоккеем.
Улыбнулась чему-то, призналась:
— Знаете, товарищ генерал, если бы мне кто раньше сказал, что я в мои годы смогу так много ходить пешком с полной выкладкой, я бы не поверила! Посчитала за шутку. Но вот, оказывается, хожу, и ничего. Здоровье у меня крепкое. Иной раз приходится по многу часов, а то и сутками, лежать в болоте, в грязи, а то еще хуже — в снегу. И не болею. Вообще никогда не простужалась.
Беседа постепенно оживлялась. Вспомнили о Ленинграде, с которым у обоих было связано немало и радостных, и горестных переживаний!
Отобедали вместе. Перед тем как распрощаться, командарм спросил:
— Солдаты вас не обижают?
— Что вы, товарищ генерал. Они меня мамашей зовут, относятся с уважением. — Петрова усмехнулась и добавила: — Сказать откровенно, меня и ротные побаиваются. Молоды еще.
— Нина Павловна, я прикажу, чтобы вам выдали новое обмундирование. И пусть подгонят его в здешней мастерской военторга.
— Зачем? Щеголять я стара, а ползать по передовой мне и в этих брюках удобно. Привыкла к ним. Вот новую винтовку я бы хотела получить. В моей нарезы в канале ствола поистерлись.
Провожая Петрову, генерал взволнованно говорил:
— Будьте осторожны, берегите себя, Нина Павловна.
— Жизнь каждому дорога, товарищ генерал. Да ведь война идет, в сторонке разве отсидишься? Что сынки скажут?..
Нина Павловна покинула старинный помещичий замок, где разместился штаб, а командарм долго еще молча вышагивал по своему большому кабинету.
Капитан Сидоров сильно нервничал, ожидая возвращения Петровой. Зачем ее вызвали к командарму? Может, собираются куда-нибудь перевести? Нет, он будет решительно противиться этому. Она очень нужна в батальоне, просто необходима.
Однажды, говоря о Петровой с заместителем редактора дивизионной газеты Соцковым, капитан сказал: — Знаешь, Александр Иванович, очень мы привыкли к Нине Павловне. Где она — там порядок, там и успех. Ну понимаешь, живой пример. Батальон, скажем, на марше. Десять километров отмахали, двадцать... Люди начинают выдыхаться. Скажешь: поглядите на Нину Павловну. Идет ровно, шаг не сбивает, ни жалобы, ни вздоха, только губы покрепче сожмет. Ну и другие подтягиваются... Или в атаку бойцы пошли. Ничто их не остановит, если они рядом с собой видят нашу батальонную мать.
Да, пример Нины Павловны действовал порой сильнее любого приказа. К тому же была она еще и отличным, умным, расчетливым и бесстрашным бойцом.
Февраль сорок четвертого года застал батальон у поселка Ляды, что на Псковщине. Сюда с боями пришла от Ленинграда 86-я дивизия. Неподалеку от Ляд дорогу батальону преградил вражеский заслон. Под пулеметным огнем пришлось остановиться, развернуться в цепь.
— Разрешите, товарищ капитан, я пулеметчика уберу,— сказала Петрова комбату.
— Действуйте.
И Петрова, определив по звуку и по вспышкам выстрелов, где засели немецкие пулеметчики, взяла их на мушку. Она уничтожила два расчета, с остальными расправились ее ученики. Нина Павловна за этот бой была награждена орденом Славы III степени.
В передовой цепи шла Петрова при прорыве вражеской обороны севернее Тарту. Ее меткие пули разили неприятельских офицеров, пулеметчиков, артиллеристов, она и ее выученики-снайперы убирали самые серьезные препятствия на пути наступающих бойцов. Помогла Петрова разгромить штаб немецкого егерского полка, захватить важные документы. Грудь Нины Павловны после этого украсил орден Славы II степени.
А как она воевала в Эльбинге, эта неутомимая, бесстрашная женщина!
Нет, капитан Сидоров ни за что не хотел расставаться с Ниной Павловной. И как с бойцом, и как с человеком, ставшим ему близким и родным.
Петрова вернулась от командарма поздно вечером. Сразу же явилась к капитану, словно чувствовала, как тот волнуется.
— Прибыла, товарищ капитан, — просто сказала она.
— Остаетесь у нас или переводят? — озабоченно спросил Сидоров.
— Конечно, остаюсь. О переводе и разговора не было. Да и как я расстанусь с сынками своими?..
А наутро батальон продолжал наступление. Наши войска пробивались к Данцигу — крупному порту на берегу Балтийского моря.
Через несколько дней Нина Павловна отправила в Ленинград дочери Ксении письмо:
«Милая моя, четырнадцатого числа я была на приеме у своего очень большого начальника. Ты его знаешь. Принял он меня замечательно, три часа беседовал со мной по поводу моей работы. Он подарил мне наручные часы и снайперскую винтовку. На ней пластинка с надписью: «Старшине Н. П. Петровой от командующего армией».
Домой приехала довольная, мне захотелось воевать еще лучше. И вот вчера я подняла солдат в атаку. Они меня все уважают и поднялись как один, пошли в наступление. И немец не выдержал, решил, видно, что на него целый полк наступает, сорвался с сопки и бежать, а почва сейчас вязкая, ног не вытащить. Тут уж мы их здорово били.
Я чуть отстала, смотрю — три фрица, целехонькие. Я винтовку на них: «Хенде хох, руки вверх!» Обыскала их и повела к комбату.
Дорогая моя, счет мой понемножечку растет, уже 107, представили меня к ордену Славы I степени, так что твоя мать будет полным кавалером ордена Славы...»
* * *
30 марта яркие флаги освобождения взвились над Данцигом. Отсюда войска 2-й ударной армии были направлены в Западную Померанию. Двигались на запад форсированным маршем; почти не встречая сопротивления, переправились через Одер, овладели городом Штеттин.
Нина Павловна с новенькой винтовкой через плечо вместе со своими боевыми товарищами прошагала еще триста километров. Как-то случилось так, что, когда напряжение боев стало спадать, уже ощутимо чувствовался близкий конец войны, — все чаще стали напоминать о себе и тяжесть вещевого мешка за плечами, полные патронов подсумки на солдатском ремне. Давали, наверное, знать и немолодые годы. В Ленинград она написала:
«Милая моя, родная дочурка! Устала я воевать, детка, — ведь уже четвертый год на фронте. Скорее бы закончить эту проклятую войну и вернуться домой. Как хочется обнять вас, поцеловать милую внученьку. Может быть, и доживем до этого светлого дня... Скоро мне вручат орден Славы I степени, так что бабушка будет полным кавалером, если доносит голову. Но если не доношу, то будешь, доченька, гордиться своей матерью...»
Письмо еще находилось в далеком и долгом пути от Одера к Неве, а в первом батальоне тяжело переживали неожиданную потерю. И не только в батальоне, но и в полку, и в дивизии. Места себе не находила заплаканная Татьяна Лаврентьевна Константинова. Горе было общее, большое. Первого мая погибла Петрова, хотя ее старались беречь, часто идя наперекор характеру этой маленькой, хрупкой женщины, искавшей всегда самых трудных и опасных дел. Она погибла там, где как будто и не могла произойти беда, — от случайной, шальной пули, посланной каким-то гитлеровским фанатиком.
Восемь дней, всего восемь не дожила мужественная ленинградка до нашей великой победы, ради которой она так много сделала. Но подвиги этой замечательной женщины, солдатской матери, героини Великой Отечественной войны, никогда не забудут все ее сыновья, которые сражались рядом с ней, сыновья и дочери тех сыновей, принимающие от отцов вечную эстафету доблести и верности своей Родине.
И. Франтишев
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
