В селе Россоховатом, что на Харьковщине, хату Василия Яковлевича Тупкаленко знают все. Есть в ней уголок, чтимый и хозяевами, и многочисленными гостями. Над старомодным комодом висят в рамках фотографии — и старые, и совсем недавние. На них — все семейство Тупкаленко, от первого до седьмого колена. В рамки забраны также памятные вымпелы и почетные грамоты. Их получил хозяин дома за отличную работу в родном колхозе «Заря коммунизма» и на целине.
Но самое интересное — внутри комода, где Василий Яковлевич хранит тисненные золотом мандаты и приглашения на Всесоюзный съезд колхозников, областные конференции, в работе которых принимал участие Передовой механизатор. И письма, присланные со всех уголков страны. Люди, написавшие их, делятся с ним опытом, спрашивают совета. Письма Василий Яковлевич любовно хранит и держит рядом с коробочками орденов и медалей. Иногда Тупкаленко просматривает все это, и руки его, большие, темные, с четко проступающими венами, бережно перебирают документы. Лицо Василия Яковлевича светлеет. За каждым из них — люди, здравствующие и давно ушедшие из жизни. Память воскрешает события, участником которых он был.
Берет из ящика хозяин шапку-ушанку с красной звездой, на уголках которой уже облетела эмаль. В этой шапке сержант Тупкаленко когда-то шагал по фронтовым дорогам, в ней часами лежал на снегу, находясь в разведке. Теперь Василий Яковлевич ждет, когда рядом с его ушанкой ляжет пилотка сына. Анатолий сейчас служит в армии. Отец знает: и его шапка, и сыновья пилотка будут достойны того, чтобы лежать рядом с красноармейским шлемом Якова Савельевича.
Шлем принес с гражданской войны отец — Яков Тупкаленко, красный боец, участник штурма Перекопа. Вернулся он в Россоховатое опаленный битвами, с горячим желанием переделать жизнь на селе так, как учили этому командиры-коммунисты. Трудная это была задача. Шастали по степи недобитые банды, диверсии и поджоги совершало притаившееся кулачье.
В бедной хате Тупкаленко собирались мужики и вели беседы о гражданской, о том, как воевали за новую жизнь и как ее теперь строить. Затаив дыхание слушал взрослых Василий, первенец в семье. И уже не хату, а степь с пыльными шляхами видел он и скачущих всадников в буденовках. Видел себя на лихом коне.
Отец был среди первых организаторов колхозов в Золочевском районе. И запомнил Василий, как говорил он крестьянам на сходе: «Хлеб — наша жизнь, наша кровь. Объединимся в одно хозяйство — будет хлебушко».
Четырнадцатилетним парнишкой посадил Яков Савельевич своего сына за руль трактора. «Что мускулы не окрепли — не беда. Созрела бы голова». Вошел в силу, на курсы поступил. В колхозе хвалили молодого механизатора. Мужики часто говорили:
— В отца пошел. Таким сыном гордиться можно.
Война для Василия Яковлевича началась в тридцать девятом. Призванный на действительную службу, он попал в отдельный саперный батальон. Первые навыки приобрел, ликвидируя минные ловушки. Устройство переездов, гатей, переправ — все это лежало на плечах саперов. Была трудная зима, с неглубоким снегом, хлябью, бездорожьем. Запомнил Тупкаленко первую атаку. Потом, за пять трудных лет, было их много, по эта, первая, врезалась в память особенно.
Тупкаленко вместе с другими бежал в цепи с двумя гранатами наготове. Ворвались в траншею, кто-то из врагов в ужасе кричал, кто-то заслонялся рукой. Не выдержав, противник побежал.
Когда схлынула горячка боя, увидел Василий опрокинутые повозки, трупы, и стало ему жутко. Опытный сапер Петр Сапоженко, похожий на отца степенностью, выдержкой, подошел, тронул за плечо:
— Держи себя в руках, хлопец, умей маскироваться, ползать и чтоб руки не дрожали. Чтобы честь солдатскую сберечь, наряду с храбростью выдержку нужно иметь.
Эти слова Тупкаленко запомнил и повторял молодым саперам своего отделения не раз, воюя под Ленинградом.
Спокойствие и выдержка пригодились во время шквальных бомбежек на Ладожском озере, где саперы наводили и стерегли «Дорогу жизни», минировали подходы к ней.
В январе 1943 года началась операция по прорыву, блокады. 142-я дивизия, в которой служил Тупкаленко, наступала во втором эшелоне. Особенно яростное сопротивление бойцы встретили в районе 8-й ГЭС. Враг превратил ее в неприступную крепость. Первыми продвигались саперы. Где пригнувшись, а где и ползком, они проверяли, нет ли на пути мин. Сколько их в дни наступления обезвредил каждый — подсчитать трудно. Саперы обеспечивали безопасность пехоте иногда ценой собственной жизни.
В районе 8-й ГЭС Тупкаленко ранило. Эвакуировали его в Череповец.
— Как там, браток? — первое, о чем спросили его больные в палате.
— Что — как? Бьем их в хвост и в гриву.
— А с хлебом туго?
— Нормально. Вот насчет махорки, это точно, трудновато.
В глазах Василия, обведенных темными кругами, появилась усмешка.
После госпиталя попал Тупкаленко в 46-ю стрелковую дивизию. Командиры присматривались к обстрелянным бойцам: нужны были люди в разведку. Предложили и Василию, так сказать, переквалифицироваться.
Его опыт сапера мог пригодиться. Разведчику тоже надо уметь обезвреживать, а то и ставить мины. Василий согласился.
В морозную декабрьскую ночь сорок третьего года на одном из участков фронта группы захвата и прикрытия вышли на задание. Долго ползли. Когда во мраке обозначились укрепления врага, был дан сигнал и на передовую противника обрушили огонь наши артиллерийские расчеты. В образовавшуюся брешь устремились смельчаки. Тупкаленко видел, как по траншее убегает фашист. Он нагнал его и ударом приклада уложил на дно. И вдруг услышал слабеющий голос товарища:
— Вася, не бросай!
Оказалось, в схватке ранило Волкова. Дотащив перепуганного немца до группы прикрытия, Тупкаленко вернулся обратно, поднял на руки Волкова и опять поспешил к своим. Взвилась красная ракета — сигнал отхода. И тут жаркая боль пронзила спину. «Ранен»,— пронеслось в голове.
Сцепив зубы, продолжал идти вперед. Подбежали товарищи. Подхватили Волкова.
— Кажется, и ты, Василий, ранен.
— Потерпи, браток. К своим выйдем, а там тебя враз на ноги поставят.
Рана была неопасной. Через три недели Василий вернулся в свою дивизию. В полк он прибыл в тот день, когда отличившимся в боях вручали награды. Полковник С. Н. Борщев прикрепил к гимнастерке Тупкаленко медаль «За отвагу». Командир дивизии посмотрел на стоявшего перед ним старшего сержанта и улыбнулся. Вспомнил, что в полку этого украинца окрестили Василием Буслаевым. «Похож,— подумал Борщев.— И хваткой, и удалью».
Наступил январь 1944 года. Войска Ленинградского фронта начали операцию по снятию блокады. Дивизия Борщева вместе с другими по пятам преследовала противника. Из боев почти не выходили. Освобождены были Павловск, Пушкин, Гатчина. В начале февраля полки вышли к реке Луге, форсировали ее и продвигались к поселку Осьмино. В нем уже хозяйничали разведчики 49-й роты, в которой служил Тупкаленко. Совершив 25-километровый бросок, они заняли Осьмино еще утром. Отдохнуть им не пришлось. Не успели бойцы расположиться на отдых, как дозорные сообщили, что на Осьмино движется большая колонна.
— Машин двадцать с пехотой!
— Приготовиться к бою! — приказал командир роты старший лейтенант Лахов. — Огонь открывать по моей команде!
Связавшись со штабом дивизии, Лахов доложил обстановку и добавил:
— Принимаем бой. Постараемся задержать колонну до подхода основных сил.
Фашисты двигались походным порядком, без какой-либо осторожности.
— Уверены, что нам сюда так быстро не добраться,— сказал Тупкаленко сержанту Злобину. — А мы тут.
Колонна вошла в поселок. Как только машины с пехотой поравнялись с засадой, в них полетели гранаты. Открыл огонь и экипаж Т-34. Танк был придан роте для поддержки. Танкисты били прямой наводкой по орудийным расчетам. В короткое время они разнесли четыре пушки. Тягачи попытались развернуться на узкой улице, но из этого ничего не вышло. Один подорвался на мине, второй повредили танкисты. Горели машины, между домами метались солдаты.
Придя в себя, гитлеровцы решили отойти. Тупкаленко находился в засаде у самой дороги. Он подпускал Гитлеровцев поближе, затем бросал в них гранаты. После чего брал автомат и бил короткими очередями по убегающим.
Второй час длился бой, но успеха гитлеровцы так и не добились. Они попытались прорвать заслон еще раз, но их опять прижимал к земле дружный автоматный огонь.
— Тупкаленко, фрицы слева! — крикнул Злобин.
Немцы подобрались к разведчикам по овражку. Василий быстро сменил диск, приготовил гранаты. Враги поднялись во весь рост, побежали. Тупкаленко сорвал предохранительную чеку и метнул гранату в гущу врагов. В воздух полетели вместе с землей клочья одежды.
К Осьмино подошел посланный на подмогу разведчикам 383-й артиллерийский полк. Развернувшись, батареи открыли огонь по врагу. Противник понял, что сопротивление бесполезно, и сдался.
— Раньше надо было это делать, дурни, — сказал Тупкаленко. На снегу, возле окопчика, в различных позах лежало около тридцати гитлеровцев. Василий не испытывал к ним жалости. Не он пришел к ним с оружием в руках. Они сделали это, мечтая покорить великую землю и людей, живущих на ней. Они принесли смерть и горе. И теперь расплачиваются.
Ночью разведчики старшего лейтенанта Лахова оставили Осьмино. Им было поручено под прикрытием темноты проникнуть в район деревень Сара-Лог и Сара-Гора. Там базировалась 24-я немецкая пехотная дивизия. Место было крайне выгодное. Враг решил здесь дать бой. Надо было установить, где проходит его линия обороны.
Деревню Сара-Лог обошли с тыла. Лахов приказал Тупкаленко выяснить обстановку. Василий взял с собой сержанта Злобина. В белых маскхалатах, они поползли к домам. На окраине заметили орудия. Подползли поближе. Возле пушек, постукивая нога об ногу, расхаживал часовой.
— Батарея тут у них, — шепнул Тупкаленко.
Две белые фигуры выросли рядом с гитлеровцем. Сняли его разведчики без единого звука.
— Беги к нашим, — сказал Василий. — Я побуду здесь. Мало ли что.
Вскоре подошла рота.
— Товарищ старший лейтенант, в деревне все спокойно, — доложил Тупкаленко. — Спят, подлюги.
Разведчики двинулись по улице. Вдруг из бани вышла женщина. Увидев солдат, испугалась, но, узнав своих, бросилась обнимать командира роты:
— Дождались! Дождались!.. Житья от них, окаянных, не было. Измывались над нами, как хотели.
— В каких избах немцы расквартированы?
— Идемте скорее.
В окна домов, на которые указала женщина, полетели гранаты. Гитлеровцы выскакивали в одном белье. Из сада вдруг ударил крупнокалиберный пулемет. Бил длинными очередями. Тупкаленко огородами бросился к месту, откуда строчил пулемет, обошел избу и увидел фашистов. Не мешкая, Василий метнул гранату, а затем из автомата ударил по фашистам, бегущим на выручку пулеметчикам. Несколько человек замерло на снегу. Остальные юркнули за угол дома.
Подбежал с группой бойцов командир роты. Руки у Лахова были забинтованы.
— Ты здесь хозяйничаешь, Тупкаленко?
— Так точно!
— Спасибо. Не угробь ты этот пулемет — многих недосчитались бы мы этой ночью. Утром же подпишу наградной. Орден Славы заслужил.
Обещание свое Лахов сдержал, а через два дня его не стало. Погиб в бою за Струги Красные.
В разведке нужны люди с крепкими нервами, а бывает трудно, ох как трудно удержать себя, когда видишь врага рядом, когда жжет сердце весть из дому. Сколько месяцев не было ее, а прочел боец и почернел от горя: родное село сожжено, близкие замучены. А взять себя в руки обязан. Не выдержишь в разведке, дашь волю гневу в момент операции — и, считай, пропало дело. Подведешь себя и всю группу. Об этом не раз напоминал подчиненным Тупкаленко перед выходом на задание. Иногда даже не брал кого-нибудь в разведку.
— Не владеешь собой, — объяснял он. — Сорвешься — всех погубишь и приказ невыполненным останется.
— Выдержка, выдержка! А ты видел, что они сделали в деревне, которую мы отбили вчера? Видел? — горячился Волков.
— Не слепой.
Василий понимал товарищей. Им нелегко было смотреть на злодеяния фашистов. Деревню Лужки Псковского района освободили в полдень. Страшная картина предстала взору бойцов. Догорал сарай. Тлели головешки, а среди них лежали обугленные трупы...
— Утром налетели каратели, — рассказывала крестьянка. — Кто из нас успел, в лес подался. Согнали сюда фашисты стариков, женщин и детей, заперли всех в сарае, постройку облили керосином и подожгли... Я тут неподалеку схоронилась... Слышала все... Как люди кричали! И дети...
Глаза солдат были полны ненависти.
— Расквитаемся мы с ними за это! Запомним!
И не раз; когда приходилось трудно или полк не мог взять населенный пункт, кто-нибудь вспоминал: «Может, в эту минуту гитлеровцы жгут там наших людей как в деревне Лужки...»
Да, в открытом бою ты можешь дать волю своему гневу. В разведке обязан молчать. Огромной выдержкой обладал Василий Тупкаленко. Командование поэтому сложные и рискованные операции поручало его группе. А горе тоже не обошло его. Постоянно ходило оно за ним. В Эстонии получил он весточку от матери: угнали в неволю всех братьев и сестер.
Читал разведчик письмо в землянке при свете коптилки, сделанной из гильзы, и сжимал кулаки. Товарищи спали, укрывшись кто шинелью, кто плащ-палаткой, и не видели, как горюет их командир. Невеселые раздумья разведчика прервал вестовой Борщева.
— Товарищ старшина, вас срочно вызывает генерал.
Тупкаленко спрятал письмо в нагрудный карман гимнастерки и молча зашагал за вестовым.
Задачу командир дивизии, казалось, поставил не такую сложную. Надо было проникнуть во вражеский тыл, к дороге Тарту — Пярну, и добыть «языка». Партизаны и воздушная разведка заметили в расположении противника большое передвижение. Ясно было, что происходит перегруппировка, но на каком участке враг сосредоточил силы?
Днем разведчики отдыхали, а ночью, когда передовая успокоилась и глухую темень лишь изредка прошивали очереди трассирующих пуль, группа из тринадцати человек отправилась на задание. Погода благоприятствовала. Шел дождь. Он то переставал, то припускал с новой силой. Изредка отряд останавливался. Тупкаленко накрывали плащ-палатками, и он сверял маршрут по карте и компасу. На рассвете вышли к дороге.
Замаскировались на обочине, в кустах. Долго ждали. Медленно тянулись минуты. Дождь окончательно утих, все вокруг было сырым, серым и неуютным. Вдруг послышалось натруженное чавканье копыт по дорожной грязи, стал различим силуэт подводы. Следом за ней шли два фашиста.
«Будем их брать?» — глазами спросил лежавший рядом с командиром Степан Бурматов. Тупкаленко отрицательно покачал головой: «Не торопись...»
Затихло чавканье, и снова напряженное ожидание. Низкие тучи расступились, над головой появился клочок голубого неба. И тут разведчики уловили приглушенный расстоянием немецкий говор. Показалась группа: десяток, другой, третий. Их было около сотни. Остановились на перекрестке на отдых. Спустя несколько минут подошло еще несколько человек в болотно-серых мундирах. Можно, конечно, и этих пропустить, но слишком удобный момент. Беспечно курят папиросы, переговариваются, оружие отложили. Некоторые переобувались. Очевидно, прошли не ближний путь. Тупкаленко оценил обстановку, оглядел товарищей — они понимали командира с полужеста, — достал гранату, то же самое сделали разведчики. Секунда на то, чтобы сделать полный вдох, затем тринадцать гранат полетело в скопище фашистов. Не дав врагу опомниться, бойцы открыли автоматный огонь. Немцы в панике. Не теряя ни минуты, Тупкаленко поднял бойцов.
— Не стрелять! — крикнул он нарочито громко. — Первый взвод справа, второй слева — держать гадов на прицеле. Третий взвод — за мной!
С автоматом наперевес Тупкаленко выскочил из кустов, а за ним двинулся к гитлеровцам, которые стояли с поднятыми руками, «третий» взвод — двенадцать смельчаков. Окружив пленных кольцом, разведчики погнали их в глубь леса.
С заданием группа справилась отлично. Выслушав доклад, командир дивизии сказал:
— Я просил одного «языка», а ты мне целую роту привел. — Генерал обнял разведчика. — Спасибо, старшина, можете отдыхать.
Вся группа за эту операцию была представлена к наградам. У Василия Тупкаленко засверкал на груди второй орден Славы.
И опять бои, рискованные вылазки в тыл противника, когда не знаешь, что тебя ожидает впереди. Во время короткого отдыха Василий Яковлевич перечитывал письма из дому. Украина была освобождена, но вести из Россоховатого доходили неутешительные, о сестрах и братьях никаких сведений пока не было. Потом стало известно, что Шура находится в концлагере на острове Свинемюнде.
Затеплилась в душе надежда, когда узнал, что как раз их дивизии предстоит брать этот остров. Бой за него был коротким. После артобстрела пошел в наступление десант. Увидев баржи русских, немцы поспешили выбросить белый флаг. Как только Тупкаленко ступил на каменистую почву, он стал присматриваться к каждому человеку, спешившему навстречу.
У походной кухни сгрудились освобожденные узники. Но и здесь Шуры не оказалось. Тупкаленко стал обходить бараки, помертвевшими губами звал сестру. И дозвался.
— Васыльку, тут я... — откликнулась тихо лежавшая на нарах женщина в полосатой лагерной одежде.
Василий с ужасом вглядывался в лицо сестры и едва узнавал ее. Схватил на руки высохшее тело, поспешил на воздух. Он задыхался в этом каземате.
Они вышли к морю. Как сквозь папиросную бумагу, светило солнце. Волны перекатывались у ног. Не свежий воздух и не солдатский хлеб взбодрили пленницу, придали ей силы, а ласковые слова брата о том, что скоро, скоро увидит она и дом родной, и вишни в цвету.
Склонив голову Василию на плечо, Шура смотрела на мутную воду.
— Боюсь я, братику... Не доеду до нашей Украины и садков не увижу...
Девушка заплакала.
— Что ты, что ты! Самое страшное позади.
Не думал Василий, что предчувствие не обманывает сестру, что видит он ее в последний раз. По дороге на родину она умерла. Дала знать длительная голодовка. Здоровье оказалось сильно подорванным. Врачи не смогли уже спасти ее.
В январе 1945 года развернулись бои в Восточной Померании. Гитлеровцы сосредоточили здесь крупные силы. Командование группой армий Гитлер возложил на Гиммлера.
2-я ударная армия под командованием генерал-полковника И. И. Федюнинского наступала на Данциг. В этот город стекались остатки разбитых частей восточно-прусской группировки. Они надеялись собраться здесь с силами и дать отпор.
Накануне наступления на Пултуск Василия Яковлевича неожиданно вызвали к командиру дивизии.
— Видать, бойкое дело предстоит, коль в такой поздний час нами заинтересовался Борщев, — сказал, наматывая обмотки, Степан Бурматов.
Во дворе Тупкаленко поджидала машина. Василий Яковлевич сел рядом с офицером из штаба, и «газик», фыркнув синим дымком, покатил по разбитой проселочной дороге. Только что прошел дождь. В низинах блестели лужи талой снеговой воды. Деревья по обочинам стояли мокрые, полные покоя.
— Оттепель, — сказал Тупкаленко офицеру, продолжая думать о причине вызова: «Очевидно, снова в тыл врага пойдем».
— Что? Ах, да-да, оттепель. Весна скоро... Подъехали к покалеченному снарядами особняку.
Офицер повел разведчика по длинному коридору. Остановились они возле массивной двери, искромсанной автоматной очередью. Вошли в большую комнату. За столом сидело несколько офицеров. Тупкаленко сразу узнал среди них Борщева. Командир дивизии вышел из-за стола, поправил накинутую на плечи шинель:
— Как настроение, старшина?
— Нормальное, товарищ генерал.
— Дело к тебе вот какое. Завтра мы начнем штурм Пултуска. Ты со своей группой пойдешь в тыл противника. Будете продвигаться вместе с его частями на Данциг. Нужны точные сведения о его технике и живой силе на этом участке. Данные требует командование фронта и лично товарищ Рокоссовский. Прорываться будете севернее города. Танкисты помогут вам пройти без потерь, а дальше действуй исходя из обстановки.
— Постараемся оправдать доверие.
— Осторожность и еще раз осторожность. Не впервой идете на такое задание, но на родной земле вам каждый кустик помогал, а тут... Бедный человек примет, укроет, верный путь укажет, а кто с достатком — сам постарается пулю в спину пустить вам. Ну, как говорится, с богом.
Борщев передал разведчику карту с обозначенными на ней главными дорогами, опорными пунктами врага, его базами. На прощанье пожал Василию Яковлевичу крепко руку и проводил до порога.
На следующий день наши войска начали наступление. Вслед за артподготовкой в атаку пошли танки.
На одной из машин, прижавшись к броне, сидели Тупкаленко, Степан Бурматов, Николай Иваськов, Михаил Струк, Виктор Егорычев. С ними была рация.
Прорвав оборону, танки уходили все дальше и дальше в тыл врага. Никто из разведчиков не знал, как сложатся обстоятельства. Накануне ухода они простились с друзьями и товарищами, передали командиру роты документы и ордена. Мало ли что приключится. Не на свадьбу отправились и не к теще на блины.
Танк остановился на опушке леса. Командир его, молоденький старший лейтенант, высунулся из люка, сверкнул белозубой улыбкой:
— Дальше, братцы, следуйте одни. Ждем вызова!
Разведчики соскочили на землю и, пригибаясь, побежали к лесу. Всю ночь шли в глубь вражеской территории. На пути попадались речки. Переходили их в стороне от переправ. Наконец приблизились к основной магистрали. По ней нескончаемым потоком двигались танки, катила артиллерия, шла и ехала пехота.
Тупкаленко подал знак. Бойцы залегли. Василий Яковлевич подполз к радисту:
— Свяжись с командиром танковой части. Передай: на дороге, ведущей на Цеханув, наблюдаем большое скопление.
Наши танки выскочили из леса так неожиданно, что немцы не успели сделать по ним ни одного выстрела. Колонна была уничтожена полностью.
— Удачно начали! — сказал разведчикам знакомый уже лейтенант, — Садитесь на мою «тридцатьчетверку». Подвезу. Топать вам еще вон сколько.
К вечеру колонна углубилась километров на сто в тыл врага. Последовал приказ остановиться и подождать главные силы. А группа Тупкаленко продолжала свой путь, огибая деревни, минуя кордоны. Они кружили возле железнодорожных станций и разъездов, терпеливо высматривали всё и выжидали. Передаваемые ими сведения ложились на стол командующему фронтом маршалу К. К. Рокоссовскому.
Миновала неделя, на исходе была другая. Бойцы устали, обросли бородами. На коротких привалах они мечтали о котелке горячего супа и чистом белье. Костры не жгли, боялись, что враг может их обнаружить.
Наступил март. Вовсю таяли снега. По утрам накатывались густые туманы. В лесу было тихо, и солдаты слышали, как падают в лужицы, срываясь с веток, холодные капли.
Ночью группа вышла к шоссейной дороге. Она проходила возле городка Прауста. Залегли разведчики на холме. Вдалеке вспыхнули огоньки.
— Деревня, наверное, — тихо сказал Бурматов.
— Кажись, машины, — ответил Егорычев.
— Машины. К Праусту торопятся...
— Вот бы встретить их здесь. Ночью нас засечь непросто, а страху мы бы нагнали на фрицев.
Колонна приближалась.
— Разреши, командир, а?—попросил Бурматов.
— Ладно. Место удобное. Только не увлекаться. Отходить будем в лес, — ответил Тупкаленко.
Колонна поравнялась с засадой. Гитлеровцы теперь были совсем близко. Даже в темноте отчетливо видны были на фоне звездного неба их фигуры. И тут из кустов ударили автоматные очереди, полетели на дорогу гранаты. Полыхнули взрывы, в щепы разнося машины, калеча и убивая врагов. Кто-то звал на помощь, кто-то кричал. Уложив более сотни фашистов, разведчики скрылись в лесу. От быстрой ходьбы на спинах взмокли гимнастерки. Но Тупкаленко не разрешил передохнуть, он вел группу дальше, заметая следы. Только на рассвете, когда на востоке порозовело небо и утренняя звезда повисла над лесом, бойцы устроили привал.
— Какие мы сутки мотаемся по тылам? — вытирая подолом гимнастерки пот, спросил Виктор Егорычев.
— Пятнадцатые.
— Эх ты! Будет что вспомнить, если останусь жив.
— Прихвастнешь немного, — сказал Степан Бурматов, зная слабинку товарища.
— Чего хвастать-то? Может, у меня доказательство будет? Орден, к примеру.
Через два дня, получив приказ, группа Тупкаленко соединилась с передовыми частями на подступах к Данцигу. Разведчиков поздравляли с благополучным прибытием. Подъехал командир дивизии. На виду у всех он расцеловал каждого из них, радуясь, что все закончилось хорошо, что все живы и здоровы.
— Двое суток на отдых. Мойтесь, брейтесь и — спать, — сказал Борщев. — Устали ведь, а?
— Немного есть, товарищ генерал, — ответил Тупкаленко.
Старший в группе, Василий Яковлевич отдыхал меньше всех. Он отвечал за бойцов и не позволял себе расслабиться. Только теперь, оказавшись среди своих, почувствовал, как сильно устал.
Вручать героям ордена прибыл маршал Рокоссовский. Василию Тупкаленко маршал прикрепил орден Славы I степени и вручил лейтенантские погоны.
Вскоре после этого памятного события войска начали форсирование Одера. И опять Тупкаленко со своим взводом первым переплыл реку, разведал обстановку и корректировал огонь артиллерии. Полный кавалер ордена Славы, он получил из рук командующего за бои на Одере орден Красной Звезды.
На Эльбе закончил войну отважный разведчик. С берегов этой реки уезжал он в Москву, участвовал в параде Победы на Красной площади. После демобилизации вернулся в родное Россоховатое. Село бедовало. Многие семьи ютились в землянках. От всего богатства осталось в колхозе несколько худых коровенок. На них пахали забурьяненные в трудные военные годы поля, на них сеяли и вывозили урожай. Таких коров заносили в списки беспородных. Но вот перестали на них пахать и сеять, начали вдоволь кормить сеном — и куда подевались сухие кострецы, спрятались ребра.
Запомнил Василий Яковлевич еще день, когда пригнали в колхоз первую грузовую машину. Затем приобрели комбайн. На нем Тупкаленко и убирал послевоенный хлеб. С той поры не покидает штурвал. Сейчас Василию Яковлевичу за пятьдесят, но выглядит он гораздо моложе. Может, оттого, как он сам говорит, что стареть некогда — работы много. Труд он любит, как землю свою. Особенно приятна и радостна для него пора уборки. Выйдет в степь, остановится в двух шагах от созревшей пшеницы, и волнение пронизывает все его существо. Он готов косить с утра до поздней ночи. Руки не заноют, не устанут.
Но нет-нет, да и приснится ему война. Мечется тогда разведчик, зовет кого-то на выручку.
— Василь, проснись же ты! — тормошит его жена.— Вийна двадцать пять рокив тому кинчилась, а вин все за «языками» ходить.
Я попросил рассказать мне о Тупкаленко председателя колхоза «Заря коммунизма». Виктор Степанович Серый оказался в затруднении.
— Чтобы рассказать о нем, нужно время. А откуда оно у «головы»?
Виктор Степанович торопливо перечисляет общественные поручения Тупкаленко: депутат районного Совета, член партбюро, член колхозного комитета профсоюза. И вдруг у председателя вырывается еще одно слово: учитель!
— В самый раз. Лучше педагога, чем наш Тупкаленко, и не сыскать.
— Позвольте, но ведь Василий Яковлевич землепашец от деда-прадеда!
— Нет-нет, учитель, — настаивает на своем Серый.— Всем опытом, знаниями он всегда делится с молодежью.
По вечерам в доме Василия Яковлевича шумно. Похоже, у соседских ребятишек один «деда» на все село. Старшие держатся степенно и уважительно. Собираются иные сельчане у семейного музея. Василий Яковлевич показывает, объясняет. Подчас тут разворачиваются целые дискуссии.
В заключение хочется прочесть отрывок из письма, которое написал Тупкаленко сыну в воинскую часть. На наш взгляд, оно к месту, и заглядывать в такие письма можно, не боясь быть заподозренным в невоспитанности, нетактичности. Вот эти строчки:
«Весной нынешнего 1970 года, Толя, — пишет Василий Яковлевич, — решили начать пахоту мы необычно. Выйдут в поле все колхозники — доярки, скотницы, все механизаторы, конечно, ребятишки из школы... Виктор Степанович, председатель, зачитает Ленинский декрет о земле, и после этого пойдет трактор делать первую борозду. Лучшие наши люди будут говорить о делах своих. Попросили и меня выступить. И я расскажу о твоем дедушке, своем отце Якове Савельевиче, о том, как он Мечтал о достатке и говорил: хлеб — наша жизнь, наша кровь. Ты, Толя, эти слова не забывай тоже. Будет трудно, помни, что Тупкаленко перед трудностями не отступали и чтобы не краснеть потом, когда придется положить пилотку рядом с дедушкиной буденовкой...»
А. Ярошенко
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
