Николай промучился всю ночь. Он зарывался в подушку, натягивал на голову одеяло, затыкал уши, чтобы не слышать бесконечной возни в палате, стонов, скрипа кроватей, чьего-то сердитого голоса, тяжелых шагов. Но едва впадал в томительное забытье, как его снова будил какой-нибудь звук. Тогда начинала кружиться голова, ныли раненые ноги. Казалось, этому не будет конца.
Стихло все только под утро. Лучи раннего летнего солнца выступили квадратами на истоптанном ночью полу и словно вычистили его. Сон к Николаю так и не пришел. Он медленно обводил взглядом палату. На соседней койке неподвижно лежал новенький. Николай никогда не думал, что человека можно так забинтовать. У раненого виднелись лишь кончики пальцев да темнело отверстие для глаз и рта. «Живой ли?» — засомневался он. И, лишь увидев, как поднимается на груди соседа простыня, успокоился.
Откинувшись на подушку, Николай уставился в потолок и вдруг услышал безалаберный, мальчишеский гомон птиц за окном. Он был таким громким и ликующим, что Николай удивился, как не заметил его сразу.
Он закрыл глаза. Воскресенье, понедельник... Всего пять дней назад, пять дней! Они были в Брест-Литовске с концертом художественной самодеятельности. Как всегда, их хорошо принимали. Солдат любят в этом городе. Ну, и они, конечно, постарались. Николай исполнил танец четко, красиво. А потом шум аплодисментов. Уходил, возвращался, снова кланялся... В часть вернулись они в три часа утра 22 июня. Усталые, завалились спать. Потом... Потом началась война. Николай не мог последовательно восстановить в памяти события этих нескольких дней... Проносились самолеты, сбрасывая бомбы. Зияли огромные воронки. Горели подбитые танки. Наши части вели ожесточенные бои.
На пятый день войны Николая ранило в обе ноги, и он попал в госпиталь.
...От неожиданной резкой боли Николай не смог сдержать стон.
— Тьфу, черт! — выругался он. Сосед пошевельнулся.
— Тебе чего, браток? — потянулся к нему Николай.— Сестричку позвать?
Тот помолчал, потом внятно произнес: — Надо держаться.
И больше ни звука, ни движения. Тут Николая прорвало.
— Послушай, ты послушай меня, — он что есть силы потянулся к соседу, громко зашептав: — объясни мне, как же так можно?! Я спортсмен, физрук сто двадцать пятого полка шестой стрелковой дивизии, может знаешь? Сколько себя помню, не ходил, а всегда бегал. Ну, понимаешь, спорт люблю. Награды разные имею, да дело-то не в этом. Я что хочу сказать, ведь еще в ту субботу танцевал, а в эту ногами пошевелить не могу. И завтра не пошевелю, и послезавтра тоже, а может, и никогда! — Николай почти кричал. — Так ты мне объясни, зачем же это?..
Он уставился на бинты, ища глаза лежавшего перед ним человека. Что же он ему скажет? Но тот молчал.
В госпиталь поступали все новые раненые. На тревожные вопросы «старожилов» отвечали:
— Не понятно, что ли? Отступаем.
Услышанному верить не хотелось.
Шли дни. Николай не знал минуты покоя. О ногах уже не волновался. Заживут, ничего с ними не сделается. Стыдно, что разнюнился тогда перед парнем. Где его товарищи по части? Надо же такому случиться. Всегда и всюду, сколько служили, были вместе. А теперь они сражаются с врагом, а он тут разлеживается. Надо быстрее к ним, пока в тыл не отправили.
По палате пролетел неуловимый шорох, и все замерло — верный признак приближения главного врача госпиталя. За ним, как всегда, двигалась многочисленная свита в белом. Осмотр раненых начинался с Николая, он лежал у входа.
На вопрос, как себя чувствуете, ответил:
— Отлично, доктор!
Врач, откинув одеяло, прощупал ноги. Потом что-то сказал по латыни своим коллегам и тяжело поднялся.
— Доктор! — Николай привстал. — Выпишите меня на фронт.
Он ждал от начальника госпиталя какой угодно реакции, но только не этой. Не остановившись, даже не повернув головы, будто не слыша его слов, тот направился к другому раненому.
Глядя в сутулую спину врача, Николай чуть улыбнулся. Потом сел на кровати, потянулся за костылями, вышел на середину палаты. «Свита», недоумевая, расступилась перед ним. Он пристально посмотрел на главного врача и увидел, как тот нахмурился. Тогда, замерев на секунду, Николай разом отбросил костыли, перевернулся на руках через голову и встал. Теперь в прищуренных глазах главврача Николай заметил любопытство. И, не отрывая от них своего взгляда, глухо отбивая ногами в носках чечетку, улыбнулся.
Никто бы не поверил тогда, что он готов был кричать от боли...
Через несколько дней сержант Николай Чередниченко, совсем неузнаваемый в военной форме, весело обходил палаты, прощался с товарищами по госпиталю.
* * *
Засвистело над головами и ухнуло совсем рядом. Все, попадав на землю, продолжали лежать. Следующий снаряд разорвался дальше, в лесу. И несколько минут продолжало грохотать уже далеко от широкой просеки, где вновь закопошились в снежной земле люди.
— Пристрелялся гад или случайно? — спросил кто-то из подошедших к свежей воронке солдат.
Только что сделанная ими железнодорожная насыпь и уложенные на ней шпалы были разворочены и дымились. Люди задерживались у воронки. Смотреть там было не на что, но от нее тянуло теплом.
— По местам! — раздался голос командира. Группа разошлась. И опять тупо застучал о мерзлую землю лом, заскрежетали лопаты, заурчал трактор, волоча шпалы. Никто не разговаривал. Дышали трудно, открыв рот.
«Лучше не думать об усталости, — твердил себе Николай. — Руки пусть работают, а я буду вспоминать. О чем-нибудь приятном, конечно... В Таганроге сейчас тепло, хоть и январь, а все равно тепло. Может, со смены как раз братва наша возвращается. А может, и нет. Теперь смены, наверное, другие стали — завод как-никак судоремонтный. И они там, видать, как и мы здесь, безостановочно гонят и гонят. Всё для фронта... Кто же, интересно, на моем верстаке столярничает?»
Руки ощутили рубанок: р-раз, раз, легко, быстро... «Не-ет, это тебе не рубанок». Николай всей тяжестью своего тела наваливается на лопату, она лениво подается. Снег, земля, камни — глаза не видят больше ничего, воспоминания пропали, остались камни, земля, снег...
Из забытья Николая вывел крик:
— Переку-ур!
У костра хмуро и неподвижно стояли солдаты. Красные, обожженные морозом, заросшие колкой щетиной усталые лица, распухшие руки протянуты к огню. Молчали. Николай пристроился к ним, посматривая на стоявших. «Худо дело», — подумал он. Взгляд его упал на сидевшего на корточках тщедушного красноармейца. Лицо синее, полузакрытые глаза не то что смотрят, а просто направлены на огонь.
Николай потер руки, нахлобучил поглубже шапку и шагнул к сидевшему.
— Позвольте, — с шутливой серьезностью произнес он и поднял паренька под локотки. Тот ошалело глянул на Николая и, встав, замер.
— Прошу.
Никто еще ничего не успел понять, а Николай, обхватив парня за талию, закружил его в вальсе.
— Трамм — тамм-пам-памм... — напевал он, буквально волоча за собой оторопевшего красноармейца.
— Да шевелись же ты! — не выдержав, тряхнул его Николай.
Крутнув, он отпустил его, а сам расставил широко ноги, поднял руки и... пустился в пляс. Он шел вприсядочку, хлопал себя по груди, по сапогам, подпрыгивал, ухал, свистел, гикал и наконец, хватив об землю шапкой, стал, преклонив колено.
Мгновение — и к нему бросились все разом. Один заботливо натягивал на Николая шапку, другой, свернув щедрую цигарку и раскурив ее, настойчиво протягивал ему:
— Отведай, из дому табачок-то.
Кто-то молча, будто любуясь им, похлопывал по плечу. Кто-то, весь сияя, допытывался:
— Случаем, не из Воронежа будешь?
А один, смеясь, попробовал повторить понравившееся ему коленце. Рядом пожилой красноармеец неуклюже притопывал валенками, разминая ноги, — тоже танцевал. Тщедушный красноармеец, с блестящими от возбуждения глазами, подошел к Николаю и виновато произнес:
— Вы бы мне сразу сказали...
Кто-то сбегал за дровами, и жарко затрещало, заметалось пламя костра.
Говорливой толпой направились к насыпи. Разошлись по местам, но той прежней, давящей тишины больше не было. Всё так же стучал лом, бились, отскакивая от обледенелой земли, лопаты, захлебывался трактор. Время от времени все это накрывал свист и грохот разорвавшихся снарядов. Но кончался обстрел, и прежние звуки возобновлялись, да еще звонко летело в морозный воздух: «Поднажмем!», «Раз, два — взяли!», «Не отставай!», «Эх, братцы, где наша не пропадала!».
И упрямо ползли вперед два черных рельса. Они обрывались у берега Ладожского озера, на станции Лаврово. Обрывались рельсы, но не дорога. Она шла дальше по льду озера к осажденному Ленинграду. По ней везли продукты, боеприпасы, топливо. Железнодорожная ветка Войбокало—Лаврово, построенная в зиму сорок второго года, была одним из немногих путей которые питали ледовую дорогу, спасшую жизнь великому городу.
* * *
После строительства железной дороги сержанта Николая Чередниченко направили в 13-й гвардейский пушечный полк и назначили командиром орудия. Полк входил в состав 54-й армии, сражавшейся на Волховском фронте. Там Чередниченко стал коммунистом, Участвовал в боях по снятию блокады. ...В феврале сорок четвертого 54-я армия, переданная Ленинградскому фронту, стала действовать на его левом фланге.
— Послушай, четвертый день ведь идем, и почти без остановок.
— А ты че, мозоль натер?
— Да при чем тут мозоль? Здорово, говорю.
— Рано радуешься. Немец, видать, неспроста отбежал. Встречу готовит.
— Ну что ж, если и так! Под Ленинградом вон полтора года пироги пек, а «угощенья-то» не хватило.
— Ладно, расхрабрился, ты вон лучше смотри, куда едешь. В этой грязище и не заметишь, как все колеса растеряешь. Ну и дорожки!..
Холодный туман, как густая липкая паутина, опутал движущуюся колонну. Был февраль, но внезапная оттепель испортила дорогу. Ноги разъезжались, орудия, булькая, вязли в колдобинах.
Но как ни труден был путь, каждый солдат всем своим нутром ощущал — это наступление.
Николай, лавируя между рытвинами, шел рядом со взводом, которым он теперь командовал. В ногах чувствовалась прежняя упругость и легкость. И далекими, почти нереальными казались дни, проведенные в госпитале, на пятые сутки после начала войны. «Подумать только, три года почти прошло... — удивился Николай.— Ну, теперь не та война. Теперь наша берет. И зададим же мы жару этой фашистской нечисти».
Соединениям 54-й армии Ленинградского фронта и 1-й ударной армии 2-го Прибалтийского фронта предстояло освободить город Дно. Наступление должно было начаться 24 февраля.
Стоя у замаскированных орудий, Николай поминутно смотрел на часы. Тишина перед боем. Как бешено колотится его сердце в эти мгновения!
Наконец началось. Запела, завыла, загрохотала дальнобойная артиллерия. «Еще, еще!..» — просило все в душе Николая. Это была грозная музыка, и он не хотел, чтобы она кончалась.
Но вот поднялась пехота. Николаю хорошо было видно, как короткими перебежками солдаты приблизились к фашистским окопам. Казалось, еще миг — и они там.
Вдруг будто лезвием скосил первых пулеметный огонь. Остальные залегли.
— Приготовиться! — Николай отбежал чуть в сторону, чтоб ему был виден весь взвод. — По окопам — огонь!
Вздрагивая, откатывались назад орудия, и эхом, будто связанная с ними, вздымалась над окопами земля.
— Огонь!
— Огонь!
В горле у Николая все пересохло.
— Отбой... — наконец прохрипел он.
Пехота опять ожила. Но не успела она подняться, как ее накрыл сильный минометный огонь. На этот раз, кажется, гитлеровцы решили разделаться с пехотой, даже не дав ей встать:
Николай схватил бинокль. «Где же они, гады, сидят? Железнодорожное полотно, окопы и один каменный дом сиротливо торчит на этом совершенно открытом месте. А ну-ка проверим».
— Наводи на дом, — отдал команду Николай. — Огонь!
Дом вздрогнул и осел.
— Ур-ра-а! — в третий раз поднялась пехота в атаку и пошла, пошла.
Вот уже город. Пустынные улицы, полусожженные дома. Пригнувшись, стреляя на ходу, перебегают от стены к стене первыми вошедшие в город солдаты.
И вдруг — танки. Они выворачивают из-за угла, один, второй, третий. Спокойно ползут их стальные туши, медленно вращая стволами.
Николай припал к орудию: «Не спеши. Пока враг тебя не видит. Только бы не промазать!» Черный, с огненным нутром шар вдруг выкатился из танка и потянул за собой длинный шлейф дыма. Артиллеристы этого будто и не заметили. Без слов, быстро и четко заряжая орудия, они снова замерли. Второй танк пытался развернуться, хищно направив на них ствол, но так и не выстрелил.
— Готов! — вырвался у кого-то вздох облегчения.
— Смотрите, и третий жарится! Как же это? — артиллерист от изумления даже вытянулся во весь рост, вглядываясь в третий, дышавший дымом, танк.
— Ишь, обрадовался. Думаешь, ты один такой молодец! — засмеялся кто-то из товарищей. — Вон, гляди, это наши стрелки постарались.
По улицам, уже не прячась, бежали бойцы, двигались орудия. А в штабе красный карандаш, зажатый в чьей-то руке, плавно огибал на карте кружок с надписью «Дно», включая его во все увеличивающуюся на востоке освобожденную территорию. Спустя несколько дней, лихо расправив грудь, гвардии старший сержант Николай Чередниченко следил краем глаза, как заместитель командира по политчасти гвардии подполковник Петухов прикалывает к его гимнастерке рядом с медалью «За отвагу» орден Славы III степени.
* * *
г Полтора месяца непрерывных боев. Враг, отступая, все же успевал подготавливать свои оборонительные рубежи. Каждый город освобождается нашими войсками с большим напряжением сил. И изматывают дороги. Здесь, в средней полосе России, они почти сплошь болотистые, их пересекают бесконечные реки и речушки.
— Чудное у него название — Остров. Кому это вздумалось город островом назвать?
— Я вот не про то думаю. Чего это мы ждем? Под самым носом у него стоим, а дальше не идем. Ну, поначалу, ясно, отдыхали. Но я считаю, уже пора. Ведь люди там наши как стонут, под немцем этим. Ждут небось, дождаться нас не могут. А мы стали и стоим. Ты как думаешь?
Николай прислушивался к разговору солдат. Он-то давно считал, что пора. Уж лучше по болотам шагать, чем вот так сидеть и ждать неизвестно чего.
И вдруг:
— Чередниченко, срочно в штаб бригады.
— Смотрите сюда, сержант, — генерал-майор Краснокутский жестом подозвал Николая к карте. — Вот здесь у них вал. Крепкий, из земли и дерева. За ним — траншеи. Посылать на него пехоту бессмысленно. Бессмысленно до тех пор, пока он будет оставаться таким, каков есть сейчас. Со своим взводом вы должны прямой наводкой разрушить вал. Это главное. А когда пехота пойдет в атаку — поддержите ее. Ясно, сержант?
— Так точно, товарищ генерал.
— Идите, готовьтесь.
Шел щедрый июньский дождь. Гимнастерки не просыхали. Насквозь пропитанные грязью, они липли к телам, делая их похожими на бронзовые скульптуры. Взвод Чередниченко готовил огневые позиции. Под проливным дождем, по уши в грязи, лежа, сидя на корточках, стоя на коленях, люди рыли землю. В шестистах метрах от них возвышался вал — внушительное сооружение, при помощи которого гитлеровцы надеялись надолго задержать русских. И хотя вряд ли немецким снайперам удалось бы заметить слившихся с землей советских солдат, нужно было быть крайне осторожными. Засекут — погибнут люди, пропадет отличная позиция.
Наконец все было готово. Ночь выдалась сухая. Установили орудия, запаслись боеприпасами и присели на ящики, вытирая рукавами вспотевшие лица, отплевываясь от грязи.
— Закурить бы, — тоскливо протянул кто-то.
— Цыц! Чего душу тянешь. Помолчали.
— Слышь, лягушка кричит! — Что ей — ее не засекут...
— Утро скоро.
— Братцы, послушайте, братцы!..
— Чего орешь?
— Да ведь сейчас, вот прямо сейчас, три года назад война началась!
— Ишь ты...
— Здорово!
— Да, я помню, тогда...
— Прекратить разговоры, — как можно резче постарался сказать Николай и, чтобы показать своим хлопцам, что он их очень даже хорошо понимает, улыбнулся. — Скоро начнем.
На командном пункте генерал Краснокутский смотрел в бинокль. Он следил за действиями артиллерийского взвода, окопавшегося почти перед самым валом. Артиллеристы били прямой наводкой. Когда фонтаны земли накрывали их, у генерала чуть дергался уголок губ.
Но земля оседала, и люди в траншее опять приходили в движение.
— Товарищ генерал, взвод Чередниченко уничтожил три дзота.
Не отрываясь от бинокля, генерал кивнул.
Проход в земляном валу рос на глазах. Артиллерийские снаряды теперь разрушали переднюю линию вражеских траншей. И вот разрывы смолкли. В проход устремилась пехота.
О выполнении боевого задания Николай Чередниченко докладывал в штабе бригады: — Взвод потерь не имеет. Все орудия в боевой готовности.
Генерал, улыбаясь, пожал ему руку и, обращаясь к кому-то в сторону, сказал:
— Представить к награде орденом Славы второй степени.
— Служу Советскому Союзу!
* * *
Советская Армия перешла восточную границу Венгрии. 2-й и 3-й Украинские фронты теснили группу армий «Юг». Потерять Венгрию и Австрию для фашистской Германии было равносильно самоубийству. Восемьдесят процентов нефти, питавшей ее промышленность, поступало из этих стран. Главный контрудар немецкое командование решило нанести в районе озера Балатон. Контрнаступление началось в ночь на 6 марта.
8 марта в бой была введена 2-я танковая дивизия СС.
8 и 9 марта — 9-я танковая дивизия СС.
14 марта — последний резерв — 6-я танковая дивизия СС.
В результате огромных усилий фашистам удалось прорвать две линии нашей обороны и углубиться в расположение советских войск на 24 километра.
Часть, в которой воевал Чередниченко, двигалась со всеми предосторожностями, — коварство врага было известно. Вернувшиеся после очередной вылазки разведчики сообщили, что путь впереди свободен.
И вдруг артиллерийская стрельба. Она донеслась из тыла, откуда ее меньше всего ждали. Получив приказ, Николай отправился выяснять, в чем там дело. На всякий случай пошел в обход, — не встретиться бы ненароком с фрицами.
Наметанный глаз артиллериста легко разглядел замаскированную вражескую батарею. Она оказалась в тылу нашей части.
Обратно бежал бегом. «Сейчас мы ее, гадину, изловим, с десяток ребят хватит», — прикидывал Николай.
Солдаты, вооруженные автоматами, с изрядным запасом гранат и ручным пулеметом, неслышно окружили батарею. А несколько минут спустя тридцать шесть фашистов во главе с офицером плелись понурой толпой, подгоняемые нашими солдатами. Для них война была кончена.
Отбросить наши армии за Дунай гитлеровцам не удалось.
16 марта Советская Армия вновь перешла в наступление.
...В этот день артиллерийский взвод Николая Чередниченко уничтожил четыре орудия противника. Ему удалось засечь передвижение его самоходок. Гитлеровцы готовились открыть огонь по наступающим на их укрепления подразделениям 297-го гвардейского стрелкового полка, но... не успели. На участке действия полка, в районе северо-восточнее озера Балатон, вражеская оборона была прорвана.
За успешные боевые действия в этой наступательной операции командир взвода 35-й гвардейской бригады гвардии старшина Николай Чередниченко был награжден орденом Славы I степени.
Николай Илларионович Чередниченко живет в Таганроге. Вернувшись с фронта домой, он не встретил отца: Илларион Семенович, комиссар бронепоезда, погиб в бою 7 ноября 1942 года. Не увидел и своего младшего брата: вместе с другими подпольщиками он был расстрелян гитлеровцами в Петрушанской балке.
Сейчас Николай Илларионович работает в жилищно-коммунальном отделе завода имени Димитрова.
Б. Горелова, С. Миронова
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
