Передо мной лежал самодельный альбом с рисунками — в половину листа ученической тетради, с неровным, полуобгоревшим верхним краем, неразборчивыми надписями на отдельных листах и явственно различимой датой: 1942 год. Обложка альбома сверху наполовину сгорела, но рисунок на ней хорошо сохранился. На фоне окутанной тучами панорамы военного Ленинграда по диагонали от нижнего левого угла — черная широкая полоса с надписью, от которой уцелели только две начальные буквы — «АЛ» (очевидно, альбом).
Рисунки в основном были выполнены карандашом, и только два — акварелью, с четкими, хотя и очень мелкими надписями: «Почетные проводы» и «На Кондратьевском». Именно эти акварели охватывали сердце щемящей болью: на первой на фоне заснеженной улицы изображены закутанные по-зимнему подросток и женщина в военной форме, везущие на детских санках гроб; на второй — у полуразрушенного, обуглившегося забора изображена лежащая на снегу истощенная молодая женщина.
На остальных листах — портреты мужчин и женщин разного возраста, а также девочки лет семи с застывшими слезинками на глазах.
Сколько раз я брала в руки этот альбом, разглядывала подписи под рисунками через увеличительное стекло! Как заставить заговорить этого безгласного свидетеля еще одной из трагических историй блокадного Ленинграда? Но альбом, носящий на себе явные следы войны и блокады, продолжал хранить свою тайну.
И вот однажды на одном из документов я увидела подпись, очень знакомую мне зрительно: это была та же подпись, что под рисунками альбома, но с добавлением двух слов: «демобилизованный врач».
Кто же он, этот демобилизованный врач? Как его имя?
Последние буквы в подписи определить невозможно. Пытаюсь угадать первые. После ряда сличений подписей под разными рисунками первый слог, пожалуй, можно прочесть: «Шрей...» Без особой надежды открываю телефонную книгу. Здесь несколько фамилий Шрейбер. Но никто из абонентов телефона не знает художника или врача блокадного Ленинграда с такой фамилией. Последний телефон я набираю по инерции и слышу очередной отрицательный ответ. Но вешать трубку почему-то не хочется. На другом конце провода тоже какая-то заминка, и вдруг слышу взволнованный женский голос: «Подождите! Мой муж знает врача Шрейбер, сейчас он поищет его адрес».
Вскоре я узнала адрес Натальи Павловны Шрейбер и, отложив все дела, поехала к ней на Охту.
Дверь мне открыла симпатичная и приветливая молодая женщина. Поздоровавшись со мной, она подвела меня к полуоткрытой двери и сказала: «Мама, это к тебе».
Наталья Павловна сидит в высоком кресле, слишком прямо для своих лет, и кажется величественной и нереальной. Внимательно, без улыбки она смотрит на меня.
Я здороваюсь с ней и тут только понимаю, что к креслу она прикована болезнью ног. Рядом стоял1 костыли.
После обычных фраз, объясняющих цель визита, протягиваю ей альбом:
— Это ваши рисунки?
Она берет альбом и близко-близко подносит к глазам.
— Да, это мой альбом. Но как он попал к вам? — с волнением в голосе произносит она. Руки ее дрожат.
— Из Музея обороны Ленинграда.
— Вероятно, кто-то из моих друзей извлек его из груды обгоревших вещей, когда в машину с имуществом передвижной лаборатории санэпидотряда попал снаряд. Этот альбом я всегда возила с собой и делала в нем зарисовки в часы досуга. Рисование — мое постоянное увлечение с детства, и на фронте оно скрашивало суровые будни войны.
И вот мы сидим рядом. Наталья Павловна, напрягая зрение, вглядывается в лица на рисунках и называет их по именам. Я записываю. На двух детских портретах изображена ее дочь Марина; два автопортрета — Наталья Павловна в белом халате врача; остальные — ее коллеги по работе, однополчане, раненые. На акварели «Почетные проводы» — она сама с сыном Женей везут хоронить ее мужа, умершего от голода в 1942 году.
По моей просьбе Наталья Павловна рассказывает о себе. Родилась в семье петербургского врача Павла Николаевича Иванова. В 1919 году она, будучи медсестрой, выносила с поля боя раненых красноармейцев. В 1925 году окончила в Ленинграде Военно-медицинскую академию.
Воспитала двоих детей — сына Евгения, 1926 года рождения, и дочь Марину, 1930 года рождения. С детства увлекалась поэзией и живописью. Беззаветно любила свою Родину, Ленинград.
Когда началась война, Наталья Павловна служила врачом в артиллерийской части, потом — в медсанбате. С сентября 1941 года по ноябрь 1942 года работала в госпитале, потом — начальником подвижного отдела санитарно-эпидемиологического отряда — СЭО-42.
— Война была затяжная и трудная,— медленно, как бы что-то вспоминая, говорит Наталья Павловна.— Как известно, войны почти не обходятся без эпидемий. А у нас в армии (да и в городе) в Великую Отечественную войну эпидемий не было. В блокаду ленинградцы страдали от холода, тьмы, бомбежек, умирали от голода и других болезней, обострившихся при предельно ослабленном организме людей, а от инфекционных болезней не умирали. Если и были случаи, то единичные, исключительные.
— Значит, неплохо работали эпидемиологи! — говорю я.
— Они выполняли свой долг.
Наталье Павловне тяжело вспоминать прошлое, оно — в ней теперь уж до конца жизни. Да и возраст, и здоровье тоже дают о себе знать.
Поэтому я, стараясь долго не утомлять ее, узнаю самое необходимое.
До смерти мужа их дети жили в Ленинграде. Дом находился на улице Академика Лебедева на Выборгской стороне, в районе Финляндского вокзала. Когда началась блокада и перестали ходить трамваи, встречи с детьми стали редкими. Иногда, не выдержав длительной разлуки и неизвестности (как там они? Живы, ли?), она шла к ним пешком из Московского района в Выборгский позанесенным сугробами улицам, с трудом выбирая во тьме протоптанные дорожки. Побыв дома очень недолго, она возвращалась той же дорогой в госпиталь.
Вскоре после смерти мужа Марину эвакуировали на Большую землю. А Женя, когда ему исполнилось 15 лет, стал бойцом комсомольского полка противопожарной обороны, а затем его взяли служить на флот.
Воинская часть, в которой служила Наталья Павловна, располагалась на Петроградской стороне, на улице Мира. Оттуда не реже чем раз в неделю надо было добираться до переднего края (к Пулкову), иногда пешком (из-за тревог). А если и не было тревоги, все равно транспорт мог довезти только до определенной черты. А потом приходилось идти пешком.
Много километров исходила и исколесила Наталья Павловна по своему любимому городу, прежде чем пришла Победа...
Теперь дети взрослые, работают в Ленинграде (Марина — искусствовед, Евгений — рабочий высокой квалификации) и воспитывают своих детей. Уже выросли и три внука. Двое из них — архитекторы.
Когда я прощалась с Натальей Павловной, попросила на досуге написать для музея ее военную биографию.
— Зачем? Таких, как я, были тысячи.
Это говорила ленинградка, заслуги которой перед Родиной отмечены правительственными наградами — орденами и медалями Советского Союза, в том числе орденом Красной Звезды, медалью «За отвагу». Она не считала себя достойной особого внимания. Но я твердо убеждена, что выстоять и победить Ленинграду помогли именно такие люди.
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
