«Нет худа без добра» — гласит народная мудрость. Приход молодых, отважных и в то же время уже опытных воздушных и наземных бойцов поднял боевой дух личного состава эскадрильи. А успешные штурмовые удары по объектам, имеющим сильное зенитное прикрытие, разрядили конфликтную ситуацию, вызванную назначением лейтенанта-«варяга» на должность командира эскадрильи.
Мои боевые друзья — командиры звеньев, воевавшие под Таллином и на Ханко, старшие лейтенанты Михаил Васильев и Геннадий Цоколаев — получили назначение на должности командиров 1-й и 2-й эскадрилий. Одновременно в эти подразделения были назначены летающие комиссары из числа лучших коммунистов — командиров звеньев.
Радостью новых перемен в руководстве боевых эскадрилий в гвардейском полку я поделился с Кожановым. Он немного задумался, потом озабоченно поделился своими мыслями.
— Василий Федорович! Вот уже скоро восемь месяцев как воюю. И только с вашим приходом перестал сожалеть, что я попал в морскую авиацию. Ведь раньше мне казалось, что здесь я не совсем полноценный летчик, а значит, и комиссар из меня вряд ли получится такой, какой нужен морским авиаторам. Ведь не учили меня летать и воевать над морем. Как разобраться с воздуха в классах и типах кораблей, я понятия не имею. А раньше, до вашего назначения, как было: дают задание лететь на разведку плавсредств и морских береговых объектов в Ладожском озере. А это озеро для меня, словно бескрайняя водная пустыня, особенно северная часть. Там острова, островки, мысы, полуострова, где что плывет, что стоит на месте? Ничего не понимаю. Только по интенсивности зенитного огня чувствую, что здесь что-то есть.
Прилечу, спрашиваю ведомых, ну что видели, докладывайте. Я ничего не видел, кроме разрывов и огненных трасс. Сержанты удивляются и упрекают, зачем я заводил звено прямо на стоянки финских кораблей и баз — так ведь собьют всех не за понюх табака, надо со стороны вести наблюдение... Прошу комэска и начальника разведки полка: не посылайте меня на такие задания, пошлите на сухопутный участок фронта, там любые данные соберу. А мне прямо в глаза: «Трусишь, вот и не видишь ничего».
Как-то послали к острову Валаам штурмовать десантные баржи... Остров нашел сразу, а как разобраться, где тут баржи, а где огромные камни? Сделал два больших круга, вижу, ведомый сержант Бугов покачал крыльями, вышел вперед. Смотрю, пикирует в маленькую бухточку, я за ним. И только по разрывам его реактивных снарядов, а мы их тогда пускали с дистанции более километра, заметил несколько плоских суденышек, стоявших у скалистых берегов бухточки. Выпустили «эрэсы», обстреляли из всех пулеметов. Какие были результаты — не понял. Сержант Бугов доложил, что повредили прямым попаданием одну баржу.
От командира эскадрильи опять получил нагоняй и последнее предупреждение.
Чуть ли не со слезами обратился к комиссару эскадрильи капитану Сербину. Хороший был комиссар, и летчик отличный, участник финских событий — его перевели на должность комиссара полка в нашу же бригаду. Он поговорил с командиром, потом пошел к комиссару полка. После этого прекратили посылать с заданиями в Ладожское озеро. Но недоверие осталось. Новый нелетающий комиссар поставил вопрос на заседании партбюро о переизбрании секретаря. Но члены бюро с этим не согласились. И, по-моему, зря. Отношения наши — парторга и комиссара — стали натянутыми...
Кожанов стянул с головы шлемофон:
— А в этот период на Тихвинском и Волховском направлениях положение было не из легких. Фашисты наступали, рвались на Новую Ладогу и Свирь, чтобы соединиться с финскими войсками и сомкнуть второе блокадное кольцо.
В воздухе напряжение было предельным. Наш полк непрерывно бомбил и штурмовал немецкие войска под Тихвином и Киришами. Фашисты, не считаясь с потерями, как заведенные, продвигались к Волховстрою-I и II, Волховская ГЭС, казалось, была у них в руках. Летчики полка вылетали по пять-шесть раз за светлое время суток. Но что особенно плохо — мы летали, как правило, звеньями, а многое ли может звено, когда войска противника прикрыты сильным зенитным огнем и истребителями.
На одном из полковых разборов я предложил посылать на штурмовку эскадрильями или хотя бы, как минимум, по два звена. Одно штурмует войска, другое обеспечивает удар. Но майор Охтень, тогда командир полка, грубо прервал меня. Садись, пехота, говорит, чтобы задержать войска, нужно над ними висеть непрерывно, а у нас даже звеньев на это не хватает.
Из этого разбора, Василий Федорович, я понял одно: я не умею воевать над морем, а многие морские летчики, видимо, еще не научились бить вражеские войска на сухопутье...
Кожанов замолчал, устало сел на заскрипевшую кровать, опустил голову и тяжело вздохнул. Я тоже молчал. Стали укладываться спать. Однако мне хотелось понять, что же сейчас тяготит комиссара? Почему ходит как в воду опущенный?
Помолчав некоторое время, я продолжил наш разговор:
— Недавно от командира звена Цыганова случайно узнал, что вы уже однажды провели очень удачную штурмовку в районе Киришей и ты был ведущим. Расскажи, если, конечно, в сон не клонит.
— Да что ты, Василий Федорович, какой сон! Последнее время уснуть — для меня целая проблема. Фашисты оккупировали Курскую область, а там у своих родителей осталась моя жена и маленькая дочь, которую я видел только на фотографии. Они так и стоят у меня перед глазами, только ты уж никому не говори об этом, ведь такое горе сейчас у многих, в том числе и в нашей эскадрилье. Чем облегчишь их горе?.. Вот и надо, чтобы подчиненные всегда во мне свою опору видели. А насчет штурмовки могу рассказать.
Признаюсь, то, что близкие Кожанова находились а оккупации, я знал. Но горькие слова о них я от него слышал впервые. Он всегда был приветливым, жизнерадостным, старался добрым словом, живым человеческим участием помочь, поддержать своих товарищей. Делал он это искренне, честно, без малейшей рисовки. Думаю, здесь сказывался его поистине комиссарский характер. Рассказ же Петра о проведенной штурмовке еще раз подтвердил правильность избранной нами тактики воздушного боя.
Тот памятный комиссару бой произошел двадцать пятого ноября. Рано утром его звено вылетело на разведку расположения войск противника в районе Киришей. Задание — обнаружить, по каким дорогам соединения врага подходят к линии фронта в направлении железнодорожного узла Волховстрой-I и Волховской ГЭС. Самолеты, обойдя заданный район с запада над болотами на высоте 100— 150 метров, пролетели вдоль шоссе, идущего по левому берегу Волхова, а потом развернулись и обследовали лесную дорогу километрах в десяти западнее реки, ведущую к железнодорожной станции. Здесь-то и были обнаружены три большие колонны крытых фургонов, груженые машины, артиллерия и десятки конных повозок. Головные машины первой колонны уже подходили к деревне Оломны, расположенной в густой лесистой местности. Стало очевидным — эти войска идут к железнодорожной станции.
В тот день было очень холодно, около тридцати градусов мороза, а следовательно, последняя остановка войск перед выходом на передовую будет в Оломнах.
Доложив о результатах разведки, Кожанов попросил разрешения нанести штурмовой удар. Получив «добро» и вооружив каждый самолет шестью «эрэсами», эскадрилья вновь поднялась в воздух. Выбрав обходной маршрут полета, Кожанов решил выйти к деревне с юго-запада, откуда противник меньше всего ожидал нападения. Но еще до подхода к цели самолеты оказались в полосе снегопада. Видимость ухудшилась до 2—3 километров. Высоту более 300 метров набирать было нельзя. Здесь-то и пригодилось умение Петра отлично ориентироваться над сухопутьем. Группа вышла к деревне точно с юго-запада. Сквозь снежную пелену разглядели: вся улица, а она там единственная, забита автомашинами, артустановками, фургонами, цистернами, большим количеством солдат. Кожанов подал сигнал — глубокие покачивания крыльями («действуй, как я») — и с пологого пикирования произвел три залпа по два реактивных снаряда, а потом длинными очередями из всех пулеметов обстрелял разбегающихся во все стороны солдат.
Проскочив деревню, летчики сразу сделали разворот на сто восемьдесят градусов и начали штурмовку с другого конца деревни.
Противник уже опомнился и на этот раз встретил истребители пулеметными очередями. «Эрликоны» стояли на двух открытых бортовых автомашинах. Но тут отлично сработали ведомые, сержанты Бугов и Голубев, мгновенно подавив огневые точки. На дороге и у домов лежали убитые, горели машины, цистерна с горючим. Дым и гарь еще не развеялись, как И-16 вновь обрушили всю огневую мощь на машины, стоявшие плотными рядами в деревенских дворах. Снегопад усиливался, и от еще одного штурмового удара пришлось отказаться. Группа поспешила на аэродром для подготовки к повторному удару.
Через час сорок минут самолеты вновь подлетали к Оломнам. Снег все еще сыпал, но видимость улучшилась. Сделали два захода, применив в каждом «эрэсы» и пулеметный огонь. И хотя на этот раз зенитные средства противника открыли огонь своевременно, удалось зажечь четыре дома и несколько машин, уничтожить две зенитные точки, а главное, нанести удар по скоплению живой силы врага. Спасаясь от гибели, гитлеровцы бежали в разные стороны и, как мыши, пытались зарыться в сугробы снега. Но везде их настигала карающая пуля.
Потери фашисты понесли большие. Позже волховские партизаны подтвердили — в Оломнах под удар нашей авиации попала пехотная часть, усиленная артиллерией и минометами. С наступлением темноты потрепанное войско отошло в район Киришей на переформирование.
За эти вылеты Петр Кожанов был награжден орденом Красной Звезды. Увлеченно рассказывал комиссар о той операции, но чувствовалось, не только подробности удачного боя волновали его.
На минуту задумавшись, он сказал:
— Вот ношу этот единственный орден и переживаю. Казалось бы, радоваться должен, а мне покоя не дает вопрос, почему остальные летчики остались без наград? Ведь все сработали отлично.
Мысленно представив себе все детали штурмовки, я все больше утвердился в мысли, что старший лейтенант Кожанов отличный воздушный боец — грамотный, смелый, инициативный. Такой удар по наземным целям может служить образцом для молодых летчиков эскадрильи. Ну а что касается морских целей, в которых комиссар пока разбирался не очень хорошо, то это дело наживное. Чуть побольше практики — и все будет в порядке. Сомнений в Кожанове быть не могло.
— Не переживай! — сказал я.— Будет еще много подобных заданий, да и старые заслуги наших летчиков, думаю, вдвоем-то мы не забудем...
— Да это не главное,— ответил Кожанов.— Бились же мы насмерть в первые месяцы войны на всех участках фронта без наград. Да и какие могли быть награды, когда приходилось оставлять наших людей и родную землю под фашистским гнетом... Но тогда мы знали, что учимся воевать, из каждого удачного и неудачного боя, из каждой штурмовки и разведки делали выводы. Почему же с ноября отказались от детальных полковых разборов? Все, будь то хорошее или плохое, обсуждается только в эскадрильях, да и то не всегда. Как же перенимать опыт летчиков из других эскадрилий и полков, как передавать наш? Взять хотя бы, к примеру, наш новогодний позор — почти треть полка потеряли... Да вы, наверное, об этом знаете?
— Знаю, но лишь в общих чертах. Расскажи, Петр Павлович. Ночь большая — выспимся. Сейчас нам главное — понять, как не надо действовать.
Кожанов неторопливо поднялся, подправил фитилек на снарядной коптилке, снова лег в постель и глубоко вздохнул:
— В тот день мы еще многого не знали. Причина наших потерь вскрылась позже — после 10-го января, когда сняли с должности командира и комиссара полка. 30 декабря разведка ВВС фронта сообщила, что немцы сосредоточили на ближайших аэродромах на Ладожском направлении большое количество бомбардировщиков и истребителей и планируют нанести несколько массированных ударов по перевалочным базам на западном и восточном берегах озера, по ледовой трассе и волховским мостам.
В ночь на Новый год командир авиабригады полковник Романенко предупредил Охтеня, что есть достоверные данные о нанесении первого января массированных ударов по объектам в южной части Ладожского озера. И потребовал провести тщательную подготовку полка к отражению ударов.
Одновременно комбриг выразил неудовлетворение боевыми итогами полка за декабрь: «Теряете летчиков и самолеты, а сбитых «юнкерсов» и «мессеров» пока нет. Будем надеяться, что Новый год полк ознаменует более успешными боевыми делами». А в заключение указаний полковник Романенко добавил:
— Поздравьте личный состав с Новым годом и учтите: придется вести бои с превосходящими силами врага, с действиями во всем районе истребителей-«охотников». Поэтому надежнее прикройте перевалочные базы Кобона, Лаврово и аэродром.
Вечером после ужина майор Охтень собрал на командном пункте своих заместителей, инженера полка, командиров и комиссаров эскадрилий.
Наш командир, майор Рождественский, был болен, лежал в госпитале, вместо него был заместитель — капитан Агуреев.
Охтень не спросил никого из присутствующих о состоянии дел в подразделениях. Вкратце сообщил о разговоре с командиром авиабригады:
— Полковник Романенко требует надежно прикрыть трассу и перевалочные базы на берегу... Придется держать в воздухе две группы патрулей одновременно. Поэтому в каждой эскадрилье надо создать по две тактические группы и при вылете на патрулирование одну держать в районе трассы, другую — над Кобоной — Лаврово. По тревоге поднимать от каждой эскадрильи по одной группе, вылет остальных — по дополнительной команде с КП полка.
На такое тактически неграмотное решение возразил только капитан Агуреев:
— В третьей эскадрилье всего семь исправных самолетов, в двух других еще меньше. Если их разделить на группы, будем бить численно превосходящего противника не кулаком, а растопыренными пальцами; лучше иметь одну группу в эскадрилье, но сильную.
— Вы не рассуждайте, а выполняйте приказ! — отрубил Охтень и предоставил слово комиссару полка.
— Товарищи! Через три часа наступит Новый год. Мне известно, что некоторые летчики и техники и даже руководители подразделений готовятся его встретить тостами и выпивкой, а завтра в бой... Я требую, чтобы командиры и комиссары тщательно проверили все землянки и дома в деревне, где размещается личный состав. Праздновать будем, когда кончится война!
Так и разошлись летчики, не получив ни одного совета, ни одного указания по тактике и взаимодействию с другими группами и особенно по прикрытию самолетов от «охотников» на посадке.
Пришлось нам заниматься не подготовкой летчиков и самолетов к утренним боям, а выполнением указаний комиссара полка, хотя все в полку прекрасно понимали сложность ситуации и ни о какой пьянке не могло быть и речи.
Утром 1 января мороз достиг 38 градусов. На востоке пламенела заря, погасли звезды. Вконец измотанные техники все же закончили подготовку семи самолетов. Теперь дело было за нами — летчиками. Я понимал, в такую ясную погоду бои могут начаться с рассвета и будут продолжаться до темноты. Выдержит ли молодежь такую нагрузку? Собрал на 10—15 минут коммунистов-летчиков. Напомнил некоторые тактические положения при ведении воздушного боя с бомбардировщиками, которых прикрывают истребители. И тут же слышу упрек сержанта Бакирова:
— Ждем численно превосходящего противника, а готовимся вылетать звеньями...
Прямой ответ на такой упрек дать нельзя — приказ командира полка, а ответить надо.
— Радио пока на самолетах нет, поэтому советую ведущим, а они все коммунисты, во время патрулирования держаться на расстоянии визуальной видимости между звеньями. Тогда в случае необходимости можно поддержать взаимодействия в звеньях.
И опять у меня мелькнула мысль — не ошибся в подборе летающего комиссара!
Кожанов вылез из-под одеяла, снова сел на кровать, надел унты, на плечи накинул одеяло, спросил:
— Не спишь, Василий Федорович?
— Нет, говори как можно подробнее, мне очень интересно знать о проведенных боях — хороших и неудачных, все это нужно для побед в будущих сражениях.
— Мороз заставил многих надеть меховые комбинезоны, двойные перчатки-краги, в унты пододеть чулки-унтята, лица закрыть масками из кротового меха. Ох уж это зимнее одеяние! В нем не только вести воздушные бои, но и просто пилотировать истребитель с открытой кабиной трудно.
Вылеты на прикрытие по графику начались с восхода солнца. Одна группа держалась над участком Кобона — Лаврово, другая — над ледовой трассой. Но воздушные бои разгорались не в нашем районе, а у западного берега озера — у соседей. Мы на своем участке периодически отражали атаки отдельных пар «охотников» и безрезультатно пытались перехватить высотных разведчиков, которые, как по расписанию, каждые полтора часа пролетали на высоте 4,5—5 тысяч метров над Кобоной и Лаврово. Чувствовалось, враг прощупывает силу нашего прикрытия.
До обеда каждая эскадрилья выполнила по два вылета. Воздушные бои, как я уже говорил, в это время проходили над западной частью Дороги жизни. Там немцы в течение двух часов упрямо бомбили береговые перевалочные базы и автоколонны.
Истребители и зенитчики дрались до последнего патрона и снаряда, до последнего литра горючего. В воздушном сражении с обеих сторон было сбито несколько десятков самолетов. Некоторые наши истребители без горючего садились прямо на лед рядом с трассой. Но все же враг нанес ощутимый ущерб на берегу и на ледовой трассе.
Во второй половине дня фашисты начали массированный удар по нашему району. На западном участке озера в это время они наносили мелкие сковывающие удары. С небольшими интервалами по времени к району Кобона — Лаврово подходили группы бомбардировщиков под прикрытием истребителей. В это же время в воздухе находились два патруля от первой эскадрильи: над Кобоной — звено, три самолета, под командой комиссара эскадрильи Семена Дмитриевского, а над трассой — пара Петра Шишацкого.
— Кстати, Василий Федорович,— продолжал Кожанов,— Дмитриевский утром после первого вылета пошел к комиссару полка и потребовал больше не посылать группы из пяти самолетов, поделенные на два патруля. А перед вылетом сказал мне: «Вернусь с задания, позвоню комиссару авиабригады, скажу: пора командиру полка думать о тактике наших истребителей, слушать наши мнения и предложения, да и самому летать, а не сидеть месяцами в землянке на КП».— «Давайте, Семен Наумович, лучше я в авиабригаду позвоню по этому вопросу — ведь я парторг, лицо выборное...» — «Не надо,— ответил он,— меня в бригаде знают хорошо».
А звонить-то нужно было еще утром... Погиб Дмитриевский в неравном бою, и ведомый его, сержант Ефим Дмитриев, тоже был сбит, покинул горящий самолет.
Как только начался бой, подняли по звену летчиков от второй и нашей эскадрилий. Их повели Геннадий Цоколаев и Александр Агуреев.
Не успели набрать высоту 2000 метров, как завязался неравный бой с «мессерами». Пользуясь численным превосходством, фашисты всячески старались сорвать атаку И-16. А наши летчики, отгоняя вьющиеся вокруг «мессершмитты» огнем пушек и пулеметов, упрямо шли к своей цели. Ведь в этом бою их главной задачей были немецкие бомбардировщики. В первую очередь надо было их остановить, не дать прицельно отбомбиться. Все же опытные ведущие, поддерживая друг друга, сумели выйти в лобовую атаку на девятку Ю-88, сбить их с боевого курса и заставить сбросить бомбы, не доходя до цели.
В этом бою были подбиты три ведомых — сержанты Забойкин, Бакиров и Щеголев. Прикрывая Бакирова от наседавших Ме-109Ф, попал под прицельную очередь и Агуреев. Самолет загорелся, высоты, чтобы покинуть его, не было, и капитан, несмотря на ранение, сумел посадить машину на мелколесье. Только он успел выбраться из кабины, как самолет взорвался.
Вторая волна бомбардировщиков и истребителей появилась со стороны Шлиссельбурга. Подняли мою четверку, в которой вторую пару вел Евгений Цыганов, а от второй эскадрильи взлетела последняя пара летчиков (резерв для прикрытия посадки самолетов) — Алексей Лазукин и Григорий Семенов — участники боев на Ханко. И опять без команды, чувством взаимной поддержки мы собрались в одну группу. Так тремя парами, помогая друг другу, двадцать минут вели бой. В этой схватке я убедился, как грамотно воюют Лазукин и Семенов. Не зря шла слава на весь флот об их успешных действиях в районе полуострова Ханко.
В этом бою я вновь увидел, что слабой стороной наших летчиков является недостаточная боевая выучка сержантов. И в нашей группе самолеты Бугова и Виктора Голубева получили повреждения. Они вышли из боя и с трудом дотянули до аэродрома. Хорошо, что в этот момент не появились «охотники»...
Туго пришлось бы нашей единственной на весь район прикрытия четверке «ишачков», если бы к месту боя не подоспели три группы истребителей с Волховского фронта и Новой Ладоги...
И все же в первый день нового года летчики свою задачу выполнили, но какой дорогой ценой! Наш полк потерял комиссара эскадрильи Дмитриевского, пять летчиков получили ранения, три самолета сгорели и семь были сильно повреждены.
Вот так мы поплатились за непонимание некоторыми командирами простой истины: каждый бой — это прежде всего экзамен боевой тактики, летного мастерства, правильности командирских решений.
Вечером собрались на полковой разбор, который проводили комиссар и заместитель командира полка по летной части. Первым высказался инженер полка Николаев:
— Еще два таких боя, и в полку не останется самолетов. Поедем тогда в тыл за «тамагавками», которые поступают нам по ленд-лизу и на которых сами американцы давно перестали летать.
От его слов, прозвучавших как справедливый укор летчикам и руководству полка, мы еще ниже опустили головы... Но разве только мы виноваты, думал в этот момент каждый из летчиков?
Смотрел я на командиров 1-й и 2-й эскадрилий и руководителей полка, а в груди так и жгло: «Почему же вы еще вчера не готовили летчиков к большому и тяжелому сражению, почему никто из вас не летал сегодня на боевые задания, почему во всем вы вините подчиненных? Ведь они просили, убеждали не делить эскадрильи на мелкие, небоеспособные группы...»
Не выдержал я, встал и, не спрашивая слова, выпалил все накопившееся на сердце. К удивлению, никто из руководителей не возразил и не оборвал меня. Но я понял: теперь любой мой промах будет рассматриваться с особым пристрастием.
Разбор заканчивал заместитель командира полка, он приказал в каждой эскадрилье из оставшихся наиболее подготовленных летчиков создать по одной тактической группе. Да и как иначе, если на две группы не только людей не хватит, но и самолетов. Было решено: вылеты на любые задания выполнять только под руководством командиров эскадрилий, а мне временно вступить в должность командира 3-й эскадрильи. Так что хотя и немного, но и я побывал в должности комэска,— закончил Петр Павлович.
Да, не очень приятно было вспоминать о потерях и неудачах. Но без этого нельзя — завтра ждали новые бои, и провести их нужно успешнее...
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
