Апрель 1942 года на Ладоге. Буйствовали вовсю морозы, метели, снеговые заряды приносили много хлопот тем, кто был связан с Дорогой жизни, с перевалочными базами на восточном и западном берегах Ладожского озера. Плохая погода сказывалась не только на боевой деятельности вражеской авиации, но и нам досаждала. Летчиков, хорошо подготовленных к полетам в сложных метеоусловиях, было не так уж много, и на выполнение боевых заданий приходилось посылать маленькие группы наиболее опытных летчиков.
В один из апрельских дней комиссар Хахилев позвонил в политотдел бригады и попросил ускорить в авиамастерской капитальный ремонт трех самолетов И-16.
Начальник политотдела ответил:
— Самолетов не будет, их передали в другой полк, а вот артистов пришлем.
Хахилев промолчал, расценив ответ, как шутку.
— Ты что, комиссар, отказываешься от хорошего отдыха? — продолжал начальник политотдела.
— Нет, — ответил Хахилев, — но лучше бы и то и другое.
— Увы! Получишь только десерт...
И вот самодельный автофургон с артистами в середине дня появился на аэродроме. Был как раз обед, и артистов пригласили в столовую. В этот момент со стороны озера выскочила восьмерка «ишачков». Они сделали крутую горку и дали залп из пушек и пулеметов.
— Кто это? — тревожно спросила, округлив глаза, молоденькая артистка своего соседа.
— Видимо, начинается воздушный бой, — на полном серьезе пояснил ей сосед, сам бледный как мел.
— Нет, это, к сожалению, салют погибшему другу, похороненному на вершине холма, — успокоили мы гостей.
Что-то у нас отпала охота веселиться. И все-таки, не желая обидеть артистов, мы дружно аплодировали чтецам и исполнителям песен, и особенно Клавдии Шульженко, на этот раз с необычным задором исполнившей свой «Синий платочек» в новом варианте.
Второй концерт в тот памятный вечер закончился поздно. Шульженко со своим музыкальным ансамблем выступала в помещении гарнизонной столовой — лучшем нашем здании. Помню ее проникновенные слова, сказанные на прощанье:
— Спасибо вам, боевые неутомимые друзья, за теплоту и внимание, с какими вы нас приняли. Хотелось бы, чтобы в знак нашей теплой встречи вы каждый день сбивали над Дорогой жизни вражеские самолеты, чтобы не только мы, а и другие артисты приезжали к вам почаще.
Комиссар полка Хахилев шепнул мне:
— Вася, скажи слово. Поблагодари их.
Честно говоря, я плохой оратор, но тут, сам не знаю, откуда взялись слова:
— Ваш «Синий платочек», Клавдия Ивановна, мы будем всегда ощущать у себя на груди, и он будет защищать нас от пуль и снарядов. Первый «юнкерс» или «мессер» мы собьем в честь вашего прекрасного артистического коллектива. И если вы, Клавдия Ивановна, о чем мы вас очень просим, сегодня не уедете, — завтра мы свое обещание постараемся выполнить.
Глаза Клавдии Ивановны повлажнели.
— Спасибо за дорогие сердцу слова, — сказала она. — Хотелось бы остаться, да нас ждут в других частях. Еще раз спасибо...
Ужин прошел тепло, сердечно. Скромный стол был усилен, разумеется, за счет завтрашнего дня. Заведующий столовой умудрился даже поднести всем по две наркомовские нормы. Уже в полночь авиаторы проводили артистов, и видавший виды фургон двинулся в обратный стокилометровый путь до Новой Ладоги.
Утро началось сильным снегопадом. Метеоролог категорически заверил, что летной погоды не будет в течение всего дня, и мы, оставив по одному звену в готовности № 2, занялись учебой, которая теперь воспринималась всем личным составом как должное, необходимое.
Во время обеда Петр Кожанов не то шутя, не то всерьез сказал:
— Слышь, Вася, а ты вчера крепко загнул Клавдии Ивановне, а? Хорошо, что она уехала, а то бы пришлось тебе краснеть за свой треп...
— Треп? — обиделся я. — Ну, уж нет... Погода будет. Я получше твоего «ветродуя» знаю. Вырос здесь и налетался — во! Ладожская погода изменчива как... В общем, к вечеру снегопад утихнет, облачность поднимется. Тут уж фрицам не усидеть, их погонят силой бомбить трассу. Они-то хорошо понимают, что именно в непогоду легче всего перевозить грузы и эвакуировать людей.
Хотя я и говорил уверенно, на душе кошки скребли. И вообще, зачем было выхваляться перед артисткой? Глупая рисовка. Гусарство, черт побери!
На мое счастье, к 16 часам погода стала улучшаться. Снегопад прекратился, облака ушли ввысь метров на тысячу с лишком. Настроение мое тоже поднялось. Не замедлила поступить и команда с КП полка: привести в готовность к немедленному вылету по одному звену из 1-й и 3-й эскадрилий. Дежурное звено возглавил я, моим ведомым теперь уверенно летал Василек, как я стал звать «повзрослевшего» за две недели Васю Захарова. Вторая пара — Петр Кожанов и старший сержант Виктор Голубев.
Ну, что же, теперь дело за фашистами и нашим расчетом на радиолокационной станции «Редут».
«Если нас своевременно поднимут навстречу «юнкерсам», то в такую погоду преимущество будет на нашей стороне», — думал я, сидя в кабине своего «ишачка» с 33-м номером на борту и прикидывая различные варианты предполагаемого боя.
Монотонно гудят агрегаты радиолокационной станции «Редут-59». Ее начальник лейтенант Слепцов внимательно следит за работой расчета, в котором двадцать пять юношей и пятнадцать девушек. Я видел их не раз и сейчас представляю у пульта худенького оператора Валю Сараеву. На ее голове шлем с наушниками, возле губ — микрофон. Она сосредоточенно следит за овальным матовым экраном. Длинная стрелка равномерно вертится по окружности, отсчитывая градусы. На десятки, сотни километров от острова Зеленец, где стоит станция, сквозь темноту и непогоду смотрит всевидящий глаз локатора. Но что локатор без глаз Вали? Они напряжены до боли. Вот на экране, над зеленой линией, появляется острый вертикальный пик, рядом второй, третий, четвертый... Они пульсируют, постепенно темнея в середине. Это «отметка». Это цель. Она поймана. Руки Вали на рукоятках приборов, готовые следовать за движением врага.
— Вижу цель, — сообщает Сараева в микрофон на командный пункт ПВО ледовой трассы и 4-го ГИАП. — Азимут двести пять градусов, расстояние сто километров, высота две тысячи пятьсот метров. Пять групп самолетов.
Валя опытный оператор, она — мастер и умеет по величине и конфигурации импульсов определять типы самолетов, уверенно предупреждает, кто приближается к объекту. Через каждые две-три минуты она дает дальность до самолетов противника, их скорость и курс.
Сигнал о появлении противника принят на КП полка и на пункте наведения в Кобоне. И вот уже две красные ракеты взвились у подножья холма — сигнал на взлет дежурным звеньям. По сердцу моему — волнующий жар. После взлета слышу по радио знакомый голос начальника штаба полка:
— Тридцать третий, от Шлиссельбурга на Лаврово за облаками идет пять групп Ю-88. «Пятый» идет за вами, объединяйтесь с ним и действуйте. Вы старший. Поняли?
— Вас понял, — ответил я. Но подлетая к Лаврово под нижней кромкой облаков на высоте 1250 метров, принял другое решение.
Пятому звену 1-й АЭ приказал находиться над центром Лаврово, а со своим звеном вышел на шесть-восемь километров юго-западнее.
По моему предположению, где-то здесь противник должен пробить облака и, заняв боевой порядок, лечь на курс для бомбометания с горизонтального полета. Истребители наверняка вынырнут немного дальше или правее своих бомбардировщиков, чтобы отсечь нас. Тактику врага мы хорошо изучили, и вот сегодня, когда противник вынужден бомбить объект, выйдя под облака на высоте чуть больше тысячи метров, он, конечно, будет наносить удар шестерками в колонне звеньев. Ю-88 и Хе-111 уже не раз применяли такой боевой порядок, он позволял им с меньшими потерями преодолевать зенитный огонь, поддерживать взаимодействие при отражении наших атак и сбрасывать бомбы по команде ведущего.
Мы встали в мелкий вираж и принялись выжидать «юнкерсов». Однако вместо бомбардировщиков левее нас под облака выскочили одна за другой три пары Ме-109Ф. Так, ясно — они хотят сковать нас боем и оттянуть в сторону. Тоже известные фокусы.
«Мессеры» начали рыскать под облаками, лихорадочно пытаясь обнаружить нас, но я прижал звено к нижней кромке облаков, так что нас едва было видно, и выбирал удобный момент для атаки. Вдруг прямо по курсу в двухстах метрах из облаков вывалилась еще одна пара Ме-109Ф. Более удобного случая не дождаться, и я, пока ведущий не сориентировался, прицелясь, дал длинную очередь изо всех пулеметов. Вторую давать не пришлось. «Мессер» перевернулся через правое крыло и отвесно, с дымом и огнем, врезался в лед.
Его ведомый шарахнулся в сторону и мигом ушел в облака. Он, наверное, успел сообщить по радио, что атакован большой группой истребителей. Но остальные шесть Ме-109, не вступая в бой, почему-то скрылись южнее острова Зеленец. «Юнкерсов» долго ждать не пришлось. Через три минуты рядом с нашим звеном появились из облаков три Ю-88. Не давая им опомниться, мы с двух сторон пошли в атаку. Моей паре удалось сбить один бомбардировщик. Два других, сбросив бомбы на лед, ушли в облака.
Теперь «юнкерсы» стали вываливаться из облаков звено за звеном. Во что бы то ни стало — не дать им построиться в боевой порядок для бомбометания. И это нам пока удавалось. Используя хорошую маневренность И-16, мы непрерывно атаковали противника на встречнопересекающихся курсах. Но их становилось все больше. И тут опять появились четыре пары Ме-109. Положение наше усложнилось, теперь бы только не прозевать атаки «мессеров».
Но вот два звена Ю-88, отколовшись от группы, плотным строем пошли в сторону Лаврова.
Я дал команду пятому от объекта не отходить, атаковать шестерку бомбардировщиков на встречном курсе. В это время пара Кожанова сбила еще один Ю-88. Охваченный пламенем, он беспорядочно падал.
Этот сбитый самолет внес почему-то полный разлад в действия врага. Видимо, потерян был командир всей группы. «Юнкерсы» начали сбрасывать бомбы и по одному, по два уходить в облака. «Мессеры», не имея возможности вести бой на вертикальном маневре, сделали несколько атак, не подходя к нам на близкое расстояние, и тоже ушли.
Шестерка Ю-88 также не смогла нанести удар по складам в Лаврове. Звено 1-й АЭ атаковало ее на боевом курсе, сбило ведущего второго звена, вынудив остальных сбросить бомбовый груз до цели и поспешно скрыться в спасительных облаках. Бой закончился нашей победой. Противник, потеряв три «юнкерса» и один Ме-109Ф, так и не смог выполнить боевого задания.
После посадки в четырех самолетах нашей группы техники насчитали семнадцать пулевых пробоин. На их заделку потратили не более двух часов.
Комиссар Хахилев, вместе с командиром полка принимавший мой доклад, тотчас позвонил в политотдел бригады.
— Поздравляю с замечательной победой! Ты что, опять будешь просить самолеты? — раздался в трубке усиленный мембраной голос начполита.
— Нет, прошу опять бригаду Шульженко. Клавдия Ивановна обещала после первой же нашей победы повторить концерт.
— Не знаю, сможет ли она. Артисты очень устали, от вас вернулись поздно, да еще днем дали два концерта. Не обещаю...
А на другой день утром знакомый нам фургон двинулся по разбитой дороге в путь, к нам в полк.
Прифронтовые дороги часто подвергались нападениям фашистских стервятников. Так случилось и в этот раз. Колонну машин, в составе которой медленно двигался фургон с артистами, обстреляли из пушек и пулеметов четыре «мессера». Артисты не пострадали, но ремонт потребовал более суток. Артисты притащились к нам холодные и голодные. Пообедали, отдохнули немного, и опять зазвучал «Синий платочек» Клавдии Ивановны. В этот вечер пели много и долго — все никак не могли расстаться. На прощание вместе сфотографировались, оставив друг другу память на многие годы.
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
