В бураны и метели по черным от пороха полям упорно продвигались войска 54-й армии, сбивая артиллерийские заслоны.
На участке Погостье — Венягалово противник, огрызаясь, бросал в бой все новые силы. В середине марта несколько крупных фашистских подразделений прорвались по Соколиному болоту и захватили в тылу наших войск лесной массив, левее Малуксы, который мы, летчики, называли «дамским сердцем» за его конфигурацию.
Под угрозой оказался фланг нашей пехотной дивизии, дравшейся на Малуксинском направлении, и наш четвертый гвардейский получил задачу на разведку и штурмовку скоплений войск в этом лесу.
Еще до рассвета, не зная о предстоящей задаче, мы с инженером эскадрильи Михаилом Бороздиным поехали на автостартере в ПАРМ, осмотреть и принять вышедший из ремонта И-16, подобранный техниками эскадрильи в торосах на озере, недалеко от ледовой дороги.
Возвращаясь обратно, я увидел в рассветной дымке две фигуры, маячившие у крыльца гарнизонной столовой. Остановил машину и, открыв дверцу, громко крикнул:
— Эй, кто там? Если на аэродром — валяйте в кузов!
— Одну минутку, Василий... — ответил мне знакокомый голос Алексея Лазукина.
— Это ты?! Никак чуть свет прибежал навестить Шурочку? Или всю ночь виражил вокруг столовой?
Я подошел к летчику и девушке. Шурочка выглядела грустной. Большой теплый платок наполовину закрывал ее лицо, блестели заплаканные глаза.
— Что случилось? — спросил я.
— Да вот, — запричитала она, — уже в четвертый раз посылают в Ленинград везти продукты в детский садик, а это для меня мука смертельная. Не могу я глядеть на несчастных...
Я подавил вздох, понимая состояние девушки. Дело в том, что личный состав гарнизона урывал продукты от своего и без того скудного пайка и посылал в детский садик, чтобы поддержать триста маленьких ленинградцев. В благодарность за эти крохи детишки слали нам свои рисунки и трогательные письма, которые даже у нас, мужчин, выжимали слезы. Что уж говорить о Шуре!
— Насмотрюсь на них, да так наревусь, что потом несколько дней сердце болит.
— Шурочка, — пошутил я, стараясь утешить девчонку, — а может, тебе просто не хочется расставаться с Алексеем? Признайся уж, тогда и попрошу командира авиатехнической базы, чтобы послал Клаву. У нее любовь с Виктором Голубевым только начинается, а ваша давно, еще с Ханко, в паре летает.
Шурочка посмотрела на меня пристально и сказала:
— Ей тоже с Виктором не хочется расставаться. Не в этом дело... Но если можно, пусть в этот раз пошлют кого-нибудь другого. А если Клава поедет, то я эти дни сама буду кормить вашу эскадрилью.
— Ладно, Шурочка, да будет так!
Знали бы они, что это последнее в их жизни свидание...
Первым на разведку войск противника в «дамском сердце» вылетел я со своим ведомым, вторая пара — Владимир Петров с Ефимом Дмитриевым.
Полчаса, меняя курсы, летаем над лесным массивом, постепенно снижаясь. Вот уже высота сто пятьдесят, но в густом ельнике ничего не видно, лишь на снегу просматриваются занесенные метелью следы гусениц, повозок, лыж. Странно, если противник здесь, то почему не ведет огня? А может быть, в этом лесу никакого врага нет? Или он почему-либо не желает себя выдавать?
Так никого и не обнаружив, вернулись с задания, и я доложил, что противника даже с малой высоты не нашел. Зенитного обстрела тоже не было.
Тогда командир полка приказал быстро подготовить восемь самолетов с РС-82 и нанести удар по западной опушке леса:
— Неважно, увидят там летчики что-либо или нет. О результатах удара доложить по радио. Таков приказ генерала Федюнинского. Штурмовать лесной массив, пока противник не обнаружит себя. Это — главная задача дня...
Во втором вылете — без Петрова — я подвел группу к западной части «дамского сердца» на высоте 870 метров (на высотах 700, 800, 900 и 1000 метров я не летал — равные цифры высоты облегчали стрельбу фашистским зенитчикам). В первой атаке «прощупывания» леса каждый выпустил по одному снаряду и дал по одной очереди из пулеметов. Противник продолжал молчать: ни одного зенитного разрыва, ни трассы «эрликонов». Во второй атаке я дал команду применить остальные двадцать четыре снаряда залпом. Тут-то мы наконец «разбудили» зверя.
Шквал огня со всех сторон обрушился на самолеты.
Казалось, зенитками был забит весь лесной массив. Набрав в стороне высоту, я сообщил на КП полка и на пункт наведения о результатах разведки боем и пошел в третью атаку. Мы выполнили ее с пикирования под крутым углом 60 градусов и прочесали пулеметным огнем зенитные точки. Уже на обратном пути мне встретилась шестерка И-16, которую вел Алексей Лазукин.
— Леша, — предупредил я его, — учти, сильный зенитный огонь. Особенно в западной части леса. Атакуй с пикирования.
— Понял, спасибо, — ответил Лазукин.
Его шестерку противник встретил разноцветными трассами спаренных «эрликонов», пулеметных установок и серыми шапками зенитных разрывов. Немцы поняли, что они обнаружены, и теперь оборонялись всеми средствами противовоздушной обороны.
Потом мне рассказывали о том, как протекала штурмовка.
Тяжелые пушечные «ишачки» били залпами. Один заход, второй... Алексей завел шестерку на третью атаку, вошел в пикирование, тут его и настиг вражеский снаряд. Я уже знал, как это бывает: перед глазами вспышка и разом — глубокая тишина. Алексей пришел в сознание в момент, когда его истребитель терял последние метры высоты. Его правая рука безжизненно висела, он перехватил управление левой рукой, потянул на себя. Самолет поднял тупой нос и с набором высоты пошел над лесом. И опять на какие-то секунды в глазах потемнело, перед приборной доской поплыли разноцветные круги, во рту стало солоно. Надо держаться, надо побороть слабость — иначе все, гибель.
Алексей собрал последние силы и левой рукой повел своего израненного «ишачка» к аэродрому. Спасешь машину и сам спасешься...
Увидишь опять Шурочку, друзей.
Истребитель летел в окружении боевых товарищей. Вот наконец и деревня, холм, опушка леса. Алексей видел их как в тумане и почему-то красного цвета: поле, аэродром, дома — все красное...
Шасси левой рукой не выпустить, да и сил больше нет. Алексей убрал газ, с трудом дотянулся до магнето, выключил мотор, подобрал ручку. Самолет, подняв снежный вихрь, прополз метров шестьдесят по снегу и остановился посреди летного поля. От стоянок к самолету бежали люди.
— Что с тобой, Леша? — расстегивая привязанные ремни и лямки парашюта, спросил Кузнецов и, запнувшись, покачал головой. — Да ты, родной, кажется, здорово того... Сейчас мы тебя осторожно...
Лазукин, смертельно бледный, что-то прошептал. Окружающие едва разобрали:
— Товарищ командир, группа задание выполнила, но вот... сволочи... в кабину...
Кровь пошла изо рта, Алексей потерял сознание. Подъехала санитарная машина. Врач наскоро перевязал его. Раны оказались тяжелыми. Правая рука перебита, осколки глубоко врезались в грудь и правый бок. Алексея увезли в деревню, в санитарную часть, а мы, летчики, как только самолеты были готовы, опять и опять двумя группами по восемь-десять машин поднимались в воздух на штурмовку лесного массива. Фашисты казались крысами, забежавшими в ловушку.
К вечеру наши части полностью окружили «дамское сердце», а мы, уже в сумерках, шестеркой, собранной из всех эскадрилий, нанесли последний удар по центральной части леса.
Когда на высоте 1250 метров я подвел истребителей к цели, зенитчики врага молчали. Мы, как на полигоне, сделали два захода по горящему лесу. Позже пункт наведения благодарил нас по радио за хорошую, точную работу.
Поздно вечером мы с Анатолием Кузнецовым пришли в санитарную часть. Там уже собралось много друзей Лазукина. У изголовья сидела Шурочка. Алексей был в сознании, но дышал с трудом, струйка крови запеклась в углу рта. Врач посмотрел на нас и показал знаком, чтобы мы молчали. Алексей вдруг начал часто моргать глазами, силясь что-то сказать. Пальцами левой руки, лежавшей на его перевязанной груди, он манил нас — просил приблизиться.
Мы сели рядом с топчаном, на котором он лежал.
— Леша, — сказал Кузнецов, — немец в лесу разгромлен. Командующий армией передал по радио благодарность летчикам. Ты давай... Поправляйся, а мы пока повоюем и за тебя.
Глаза Алексея повлажнели, он заговорил чуть слышно, задыхаясь:
— Я все ждал, когда вы придете, спасибо... Толя, возьми мой самолет, отомсти за меня. Я уже, наверное...
Голос его сорвался, по телу прошла дрожь. Алексей покинул нас навсегда.
Утром 17 марта на бортах самолетов 2-й эскадрильи белой краской были написаны слова: «Отомстим за Алексея Лазукина».
Весь день шли тяжелые воздушные бои на участке прорыва 54-й армии. Противник усилил истребительное прикрытие своих войск и сопровождение бомбардировщиков. В полку своевременно были приняты меры, решено не распылять силы, а действовать двумя группами по восемь-десять самолетов, составленных из всех эскадрилий. В каждом вылете мы усилили верхний эшелон группы. Это принесло неплохие результаты. В течение дня мы шесть раз вступали в бой, сбили четырнадцать самолетов врага, не имея потерь.
На построении, давая указания летчикам, я ощутил на себе пристальный и какой-то непривычно жесткий взгляд Петрова. Казалось, истомленное, обострившееся лицо его состоит из одних глаз, — в них горела решимость. Понимал ли он, почему его не шлют на задание? Может быть...
Как бы там ни было, отпустив летчиков, я позвонил начальнику штаба и объяснил положение с Петровым.
— Понимаете, Петр Львович, человек морально надломлен. Вы просили вчера выделить двух человек на связной У-2 в Новую Ладогу. Вот его и пошлю, пусть немного расслабится, на боевом ему сейчас нельзя, погибнет, и это будет на нашей совести... А вечером что-нибудь придумаем.
— Не возражаю, — после небольшой паузы ответил начальник штаба. — Только вот что комполка скажет, когда узнает, что мы на перевозку почты поставили такого бойца?
— А вы по старой дружбе растолкуйте ему, что к чему, и скажите, что с петровским звеном весь день будет летать комэск. Ну, а если он сам вдруг захочет подняться, с удовольствием уступлю ему место. Редко же летает...
Ройтберг громко засмеялся, видимо, командира на КП не было, и тут же пообещал, что постарается это дело устроить.
— А на командира ты не греши. Это все-таки не Охтень. У него на земле куча дел, из эскадрилий не вылезает, и не дядя же планирует всю боевую. Таких людей беречь надо.
— Ясно.
— Будь здоров.
Мартовские сумерки наступают медленно. Сильный ветер рвет полотнище гвардейского знамени, медленно покачиваются штыки идущих в строю краснофлотцев. Мороз крепчает, в темнеющем небе загораются звезды. Полк колоннами поэскадрильно взбирается на холм. Летчики, сменяя друг друга, несут гроб, обитый красным бархатом, в котором как будто спит между боевыми вылетами один из честнейших и храбрейших советских воинов-авиаторов — Алексей Лазукин.
Гроб установлен на вершине холма. Боевые друзья и товарищи стоят вокруг — молчаливые, строгие.
Гвардейцы клянутся у могилы друга выполнить до конца свой долг перед ленинградцами, перед воинами фронта и флота. С высокого холма они видят вдали скованное льдом Ладожское озеро, по которому тянутся сотни машин с затемненными фарами. Хлеб, горючее, боеприпасы — все это, не жалея сил и жизни, охраняют и прикрывают с неба летчики 4-го гвардейского полка.
Троекратный ружейный залп грохочет над холмом, отдаваясь эхом. Оно летит к притихшей деревне, к опушке леса, где стоят невидимые, готовые к бою истребители, и дальше к линии фронта, к голодающим и непокоренным ленинградцам.
Но вот вдали над Кобоной крупными светлячками вспыхивает масса зенитных разрывов, по мглистому небу скользят, как мечи, лучи наших прожекторов, отыскивая воздушного врага. Нет, фашистские стервятники, не прорветесь к дороге, и хлеб скоро придет в осажденный город.
Война часто вырывает из жизни друзей, и там, где дух воинов крепок, где мысли и чувства нацелены на одно — победить врага, — там смерть не обескрыливает. Так было и в день, когда клятва на могиле Алексея Лазукина вошла в сердца и души не только его друзей, но и недавно прибывших в полк молодых пилотов. А прибывали они регулярно. Машина войны работала, хотя и не всегда ритмично, зато с хорошей отдачей.
Вечером, после похорон Лазукина, я вызвал к себе Володю Петрова. С парторгом мы условились предоставить ему недельный отдых в санитарной части бригады, расположенной недалеко от Новой Ладоги в живописном месте на озерце, окруженном лесами, — там долечивались наши летчики, иных отправляли для короткой передышки.
Петров, едва переступив порог землянки, выпалил, отнимая руку от виска:
— Старший лейтенант Петров по вызову явился! Опять газеты возить?
Не сдержался все-таки. Но я сделал вид, что не заметил нарушения устава — состояние Володи можно было понять.
— Нет. Только одно письмо. От меня — родителям и жене. Она ребенка ждет.
Только сейчас понял, что допустил бестактность. Наверное, не следовало упоминать о жене человеку, потерявшему невесту. Но меня и самого вдруг взорвал его вызывающе-обиженный вид.
— Между прочим, — сказал я, — я ее из Ленинграда вывез полумертвой, считай, мне повезло. У Цоколаева и Толи Кузнецова тоже жены с тяжелой дистрофией, а у них грудные дети. Как еще обернется? Может, на всю жизнь инвалиды! Детишки! Понял?
Он молчал, вобрав в плечи свою русую с упрямым вихром голову.
— Ну, вот, — продолжал я. — Тебе, конечно, еще тяжелей. Что делать? Самоубийством кончать? А? Тараном! Баш на баш? Отомстил и квиты? Разве это месть? Если все так мстить станут, через месяц воевать будет некому. Не-ет, дудки, ты мсти каждый день, да так, чтобы самому в живых остаться и завтра еще добавить, а послезавтра втрое сильней и до тех пор, пока мы его, гада, не прикончим, ясно? Вот так!
— А для этого надо сил набраться. Взять себя в руки, — вставил Кожанов. — И не распускаться. Поедешь на неделю, отдохнешь, голову проветришь, и снова в бой.
— Где они живут, — чуть слышно спросил Петров, не поднимая головы, — родители ваши?
— Неподалеку от профилактория. Там все написано на конверте. Считай, что с сегодняшнего дня они и твои родители... Это уже внутри, в письме. Они прочтут и поймут. А мы, значит, с парторгом старшие твои братья. Если ты не против...
Он вдруг рухнул на табурет и, прижав к лицу побелевшие в костяшках пальцы, глухо, беззвучно заплакал.
Я подал ему воды, подождал, пока успокоится, и вручил письмо.
Он крепкими ладонями утер щеки, спросил:
— Может, не надо неделю? Дня два хватит?
— Посмотрим, если туго будет, пришлем за тобой.
Мы, командиры эскадрилий, с особой силой чувствовали стремление летчиков попасть в боевой расчет на выполнение любого задания. И, желая всей душой, чтобы крылья каждого пилота крепли, чтобы в каждом воздушном бою или штурмовом ударе победа достигалась с наименьшими потерями, мы буквально выкладывались. Опыт воздушных боев показал, чем чаще летчик летает на боевые задания, а в промежутках между схватками тренирует себя, тем дольше и лучше воюет.
Понимая это ставшее теперь законом войны положение, штаб авиации флота старался пополнить авиачасти боевыми и учебно-боевыми самолетами И-16, а в полку и эскадрильях принимались все меры, чтобы скорее восстанавливать поврежденные в боях самолеты.
И все же нехватка самолетов ощущалась все острее. Но русский человек находчив! Во всяком случае в нашем полку это было доказано на деле. Узнав, что в районе Ладожского озера и у самой линии фронта валялось несколько подбитых «ишачков», а на трясинном болоте все еще лежал самолет, на котором погиб летчик Бугов, комэски попросили разрешения у командира полка создать две аварийно-эвакуационные группы и поставить во главе их инженеров Бороздина и Метальникова. Им надлежало поднять брошенные самолеты и доставить в ПАРМ для восстановления.
На все ушло две недели.
Помню, когда Бороздин со своей группой однажды к исходу дня привез с линии фронта второй самолет 24-й серии, я едва узнал своего инженера: обросшее, прихваченное морозом исхудавшее лицо.
— Что с тобой, Михаил? Заболел? — спросил я его.
— Нет, товарищ командир, просто устал. Двое суток без сна, да и с едой, сами знаете... Да, там неподалеку нашли еще один самолет, совсем исправный. Отдохнем малость и его приволокем.
Перед ужином он рассказал нам с комиссаром Кожановым, каких неимоверных трудов стоило им вытащить из болота самолет: трясинные места, да еще местами бьют ключи. Никаким транспортом не подъедешь к лежащему на фюзеляже самолету.
— Представляете, — горячился Михаил, словно заново переживая происходившее. — Едва добрались на лыжах, да еще двое санок с инструментом за собой тащили. Надо ж было исправить и подогреть мотор...
Я-то знал, чего стоит поставить самолет на шасси, потом отбуксировать к дороге, где находилась грузовая машина. И все это без подъемных средств: их на место не доставить. Но и тут смекалка помогла: сообразительные технари вручную поставили самолет на «нос», выпустили шасси — лыжи и лишь после этого принялись чинить...
— Когда самолет «живописно» встал вверх хвостом, — продолжал рассказывать Бороздин, — над ним на высоте полусотни метров пролетела пара «мессеров». Тут же вернулась, сделав над растерявшейся командой два круга, но обстреливать почему-то не стала. Видимо, так и не поняли, что там происходит посреди открытого болота.
Визит «мессеров» подстегнул техников. Они быстро поставили самолет на шасси, сняли винт и, двумя кувалдами выправив загнутые лопасти, поставили обратно, а уж потом запустили мотор.
Бороздин, поскольку летчика не было, решил сам отрулить самолет к стоянке машины.
Пять человек бежали впереди самолета, который глубоко проваливался в снег, и протаптывали борозды, остальные поддерживали И-16 за стабилизатор и плоскости, чтобы он опять не встал на нос. Через три километра кончилось горючее и мотор заглох. Техник Буслаев подался в ближайшую воинскую часть — просить тягач. Командир части решил: уж помогать, так помогать, и выделил гусеничный трактор.
«Ну, теперь у нас пойдет как по маслу...» — подумал Бороздин.
Рано радовался. Трактор вдруг забуксовал, гусеницы все глубже погружались в снеговую, затем в болотную жижу, и через пять минут трактор скрылся в трясине. Тракторист, пожилой бывалый солдат, выскочив из кабины, посмотрел на затонувший ЧТЗ, плюнул и, махнув рукой, сказал:
— Не первый и не последний... В этих болотах столько их утонуло!.. Тащите, ребята, свой самолет на руках, а я помогу малость...
Надрываясь, более пяти часов тянули люди И-16 через километровый участок болота.
Около дороги сняли плоскости, закрепили хвост самолета в кузове автомашины и на третьи сутки привезли на аэродром.
Не легче досталось и команде Метальникова. Она сняла два самолета со льда Ладоги, преодолев с огромными усилиями несколько километров торосистого пути.
Это было большое подспорье. Ведь каждый дополнительный самолет позволял трем-четырем летчикам хотя бы по одному разу слетать на боевое задание. Я замечал: чем меньше оставалось у нас самолетов, тем нетерпимей относились гвардейцы к упущениям своих товарищей. Особенно отрадно было видеть активность молодых летчиков. Был случай, когда то ли от чрезмерной усталости, то ли по иной причине механик 2-й АЭ Журавков, готовя самолет к вылету, забыл законтрить кран маслоотстойника. В воздухе от вибрации кран отвернулся, масло вытекло, и летчику Орлову пришлось садиться на вынужденную. В другой раз оружейник 1-й АЭ Гладкий плохо закрепил щиток синхронного пулемета. В воздухе щиток оторвался, пробил козырек кабины самолета и повредил глаз летчику.
Эти два ЧП вызвали прямо-таки яростную критику во всех звеньях полка: командных, партийных и комсомольских. Летчики жестко потребовали от специалистов соблюдать неписаный закон, а именно: в авиации мелочей нет! За каждый винтик, за каждый краник летчики платят жизнью или кровью. Техники за допущенные промахи отныне несут строжайшую ответственность.
К концу марта бои на земле и в воздухе усилились, численный перевес противника давал себя знать, и это требовало от нас, комэсков, поддержать боевой настрой в эскадрильях и не упускать инициативы, совершенствовать тактику, разнообразить способы действий групп.
Поэтому немало времени, особенно по вечерам, отводили мы теоретической подготовке.
На занятия аккуратно являлся наш новый летчик — сержант Василий Захаров. По документам ему было восемнадцать лет, но в действительности, как я предполагал и как выяснилось потом, произошла ошибка — ему не было еще и семнадцати. Ростом он не вышел — сантиметров сто пятьдесят, не больше. Светлолицый, с белесыми, точно выгоревшими бровями и задумчивым взглядом.
Я с беспокойством думал о юном пилоте: как он осилит строгий в пилотаже И-16, на котором опытные и сильные от природы летчики нередко допускают роковые ошибки. И вот, к моему удивлению, этот мальчик в мешковато висевшем кожаном реглане обратился ко мне с весьма дерзкой, как показалось мне тогда, просьбой:
— Товарищ командир! Прошу вас взять меня своим ведомым. — И торопливо, страшась отказа, стал убеждать: — Не беспокойтесь, я хоть и маловат ростом, но летать на И-16 умею. Посмотрите мою летную книжку из авиашколы, в ней одни пятерки!
Сидевший у стола комиссар эскадрильи Петр Кожанов невольно рассмеялся и, упреждая меня, спросил:
— Самонадеянности у вас хоть отбавляй, товарищ сержант. Вы же еще не летали на боевые задания, многого не понимаете и сразу с такой претензией! С чего бы это?
— Понимаю, товарищ комиссар, — смутившись, ответил Захаров и, чуть помедлив, попросил: — Если не хотите взять меня ведомым, то я готов летать один...
Мы с Кожановым переглянулись. Со слов командира звена Цыганова я знал, что техника пилотирования у сержанта хорошая, но малый рост затрудняет управление самолетом. Даже с моторным чехлом под сиденьем ноги его с трудом достают до педалей, поэтому Захарова используют в штабе, не разрешая летать.
Я понимал, Захаров, как все молодые сержанты, рвется в бой. Прямо отказать ему не хватило духу, и я пообещал, что завтра в промежутках между боевыми вылетами сделаю с ним ознакомительный полет на УТИ-4. Полетаем в паре, а потом уже решу окончательно.
— Хорошо, — покорно кивнул сержант.
Контрольный полет на УТИ-4 сержант выполнил отлично, хотя рост действительно сильно мешал ему. Для того чтобы проверить его летные способности на боевом самолете, нужно было в первую очередь сделать в кабине своеобразную подготовку. По моему заданию инженер эскадрильи поднял на одном И-16 сиденье и удлинил педали ножного управления.
На следующий день Захаров на «подогнанном» И-16 сделал полет над аэродромом. После чего я вылетел с ним на учебный воздушный бой. Больших перегрузок и замысловатых фигур в первом «бою» не делал, и сержант дважды уверенно заходил в хвост моего самолета для атаки. Для начала — хорошо. К концу дня удалось слетать еще раз. Я решил проверить главное для молодого летчика — умение держаться за ведущим. На большой скорости выполнил несколько фигур в вертикальной и горизонтальной плоскостях. Захаров держался уверенно. Дал два резких разворота со снижением, ведущего не потерял — молодец, быстро занял свое место! Видимо, пятерки в его летной книжке были не случайными. Если умело ввести в боевой строй — получится неплохой боец...
Вечером, подводя итоги дня, я сообщил летчикам, что моим ведомым будет сержант Василий Захаров.
Весть об этом эксперименте разнеслась по всему полку. Ее восприняли по-разному. Многие говорили мне прямо: «Ты допускаешь большую ошибку, доверяешь прикрытие ведущего эскадрильи зеленому, совершенно неопытному пилоту».
— Ничего, — отвечал я. — Обстреляется, и зелень сойдет. Важно другое: хороший пример для молодежи полка.
В эти дни наши войска с трудом, но все же «прогрызли» брешь в обороне врага на участке Погостье — Кириши и углубились в его расположение. Но для выхода на оперативный простор сил не хватило. Пришлось перейти к жесткой обороне.
Появилась у нас, авиаторов, возможность подвести некоторые итоги этого, до предела напряженного боевого периода. И вот что выявилось. С 12 марта до 13 апреля 1942 года полк в воздушных боях сбил пятьдесят четыре фашистских самолета, потеряв при этом только два. Авиация флота могла похвастаться таким результатом. Полк показал хорошую выучку, умение применять гибкую тактику на самолетах устаревших конструкций.
Характерно, что из пятидесяти четырех сбитых фашистов — двадцать семь были истребители: двадцать пять Ме-109 и два Хе-113.
Что же помогло нам достигнуть такого успеха? Прежде всего решительное обновление руководящего состава эскадрилий — главной боевой единицы полка; совершенствование боевой и тактической подготовки всего летного состава, независимо от имевшегося опыта, звания и военного стажа; создание пунктов управления самолетами с земли по радио и применение радиолокации; высококачественная подготовка самолетов и их вооружения; и, наконец, полный отказ от оборонительных боев.
Теперь задача одна — удержать достигнутое.
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
