На заснеженной опушке леса, возле прикрытых хвоей самолетов, замер строй 4-го гвардейского истребительного авиаполка с третьей эскадрильей на правом фланге. В морозной торжественной тишине, кажется, слышно, как бьются сердца друзей. Краем глаза ловлю чуть заметную улыбку на спокойном лице комэска-2 Михаила Васильева. Как-то по особому серьезны, сосредоточенны мои друзья и помощники — комиссар Петр Кожанов и заместитель Алим Байсултанов, хмуро сдвинувший брови.
За последние два дня каждый из нас провел удачные воздушные бои. И сейчас, перед тем как дать гвардейскую клятву, мысленно снова и снова возвращаемся к трудным сражениям, вернувшим нам славу лучшего полка морской авиации Балтийского флота, к тем, кто не вернулся на родной аэродром.
Толкнув локтем Кожанова, тихо говорю:
— Хватит, не терзай себя.
Он кивает и шепчет в ответ:
— Не могу простить себе Бугова...
— Ты не виноват.
— От этого не легче.
За три дня боев мы уничтожили пятнадцать самолетов врага, а сами потеряли один. Так успешно полк еще никогда не воевал, и, ожидая начала торжественного момента, перебираю в памяти подробности боев Кожанова, Байсултанова и Васильева...
13 марта войска 54-й армии прикрывала шестерка нашей эскадрильи во главе с Кожановым. Замыкающую верхнюю пару вел лейтенант Багиров, тот самый, что в день моего прихода в эскадрилью попросил на обед водки.
Уже в начале маршрута Багиров передал по радио: «Обрезает мотор, возвращаюсь». Его ведомый сержант Бугов остался один. Понимая усложнившуюся обстановку, Кожанов приказал Петрову, идущему второй парой в его звене, занять верхний эшелон, а сержанта Бугова поставил своим левым ведомым.
Когда над линией фронта завязался бой с восьмеркой Ме-109, Кожанов пожалел, что не вернул Бугова на аэродром. В свободном воздушном бою между истребителями третий часто оказывается лишним... Получив повреждение, самолет Бугова стал плохо слушаться рулей управления. Поняв это, противник усилил атаки, и только виртуозные действия пары Петрова помогли Кожанову прикрыть сержанта и сбить двух «мессеров». Но на обратном пути, делая вынужденную посадку на болоте, сержант Бугов допустил роковую ошибку: выпустил шасси. Самолет скапотировал, и Бугов погиб в перевернутой машине. Все как будто ясно. Но вот когда мы, обследуя самолет Багирова, произвели облет, то оказалось, что мотор работает нормально.
На разборе комиссар эскадрильи сказал Багирову:
— Когда исправный мотор в воздухе «обрезает», это признак тяжелый — летчик страдает трусостью. И если он не найдет силы перебороть слабость, то и впредь придется расплачиваться жизнями друзей.
Багиров, весь пунцовый от стыда, не поднимая глаз на присутствующих, запинаясь, сказал:
— Не знаю... что со мной случилось... Поверьте, больше такое не повторится.
Может быть, этот случай, запятнавший честь эскадрильи, и заставил сейчас Байсултанова хмуриться, а Кожанова казнить себя. Хотя бой, проведенный на другой день, казалось, должен был вернуть им спокойствие.
В 12 часов дня Байсултанов во главе шести самолетов вылетел сменить патруль на линию фронта. Истребители шли на высоте три тысячи метров. Пара прикрытия, которую вел замечательный летчик Владимир Дмитриев, шла на тысячу метров выше. Не прошло и пяти минут дежурства в воздухе, как из пункта наведения сообщили: «Большая группа Ю-87 под прикрытием истребителей подходит с юга. Высота две тысячи метров. Атакуйте, «лаптежники» впереди вас, ниже».
Для Байсултанова этого было достаточно. Он дал команду:
— Атакуем «юнкерсов» в лоб, всей группой!
И, сжав зубы, как делал обычно в таких случаях, ринулся на врага.
Над передним краем, развив большую скорость при пикировании, «ишачки» на встречном курсе атаковали «юнкерсов». Их было пятнадцать. Первого сбил Алим. Владимир Дмитриев, идя немного сзади, выпустил по бомбардировщикам четыре РС-82 одним залпом и настолько удачно, что противник потерял сразу еще два летевших рядом самолета.
Атака ошеломила не только бомбардировщиков, но и истребителей прикрытия. Враг беспорядочно начал сбрасывать бомбовый груз над своей территорией и торопливо разворачиваться на обратный курс. Это позволило Байсултанову сбить еще одного «юнкерса».
Противник недосчитался четырех своих, а наши привезли лишь десяток пробоин.
Помня все это, я сказал Байсултанову так, чтобы слышали другие:
— Алим, улыбнись, не порть торжество!
— Хорошо, командир. Вот только увижу, какой эскадрилье передадут гвардейское знамя.
Я уже знал от комиссара полка, что знамя получим мы, и его будет принимать молодой, бесстрашный летчик Владимир Петров, который меньше чем за восемь месяцев войны совершил триста шестьдесят вылетов — больше всех в полку. Но об этом я пока молчал, раздумывая о боевых делах полка, приблизивших сегодняшнее торжество.
Кроме того, мне хотелось хоть как-то отвлечь Володю, которого мы все в эскадрилье любили за веселый нрав, мужество, неутомимость. Последнее время он очень изменился — стал замкнут, рассеян. Иногда окликнешь его — он не сразу отзывается, смотрит отрешенными глазами, на исхудавшем лице следы душевной муки.
Это началось с письма его дружка-партизана из Малой Вишеры, сообщившего Петрову о гибели отца и матери от рук фашистов. Казнили стариков за то, что их сын — летчик, защитник Ленинграда. Расстреляли на площади перед толпой односельчан. А через некоторое время пришла еще одна черная весть: гитлеровцы надругались над невестой Володи — Людочкой, той самой, чьи письма он читал товарищам. Школьная подруга, родной человек, с нею собирался он строить жизнь...
Теперь он часами сидел, запершись в землянке, — то ли плакал, то ли перечитывал старые письма.
— Он знаете что сказал? — сообщил мне парторг Кожанов, — жить дальше на свете незачем.
— Сам что думаешь?
— Не знаю. Будет смерти искать, это точно. Пойдет на таран или врежется в батарею на штурмовке. Что-то в этом роде он мне говорил...
Я решил сам поговорить с Володей, хотя не знал, что скажу и как можно помочь его горю. А пока что решил на штурмовку его не пускать...
Во второй половине дня 14 марта враг усилил напор с воздуха, нанося удары по нашим войскам, и в частности по артиллерии. Это были налеты больших групп пикирующих бомбардировщиков Ю-87. Командующий 54-й армией потребовал от авиации фронта и Балтийского флота, чтобы в воздухе в период светлого времени постоянно находились две группы патрульных истребителей.
Наш полк в тот день летал на прикрытие шестерками, на большее не хватало сил.
В 15 часов поднялась шестерка Михаила Васильева. С ним шли опытные летчики: Творогов, Лагуткин, Байдраков, Шишацкий и Ефим Дмитриев.
В верхней паре находились энергичные, с острым зрением Шишацкий и Дмитриев. Когда время патрулирования уже подходило к концу, Васильев обнаружил вдали чуть ниже себя около двадцати Ю-87 и две четверки Ме-109. Васильев принял решение нанести удар по противнику над его войсками и дал команду атаковать их на встречном курсе. Четыре Ме-109 попытались задержать атакующих «ишачков», но Шишацкий и Дмитриев, не отставая от ударного звена, сумели отбить атаки и, не ввязываясь в бой с истребителями, тоже кинулись на бомбардировщиков.
Дерзкая атака увенчалась успехом: ведущий группы Ю-87 был сбит. Плотный строй начал распадаться, часть самолетов повернула назад. А наши истребители, умело взаимодействуя между собой, принялись атаковать другие «юнкерсы», еще не оставившие попытки сбросить бомбы на наши войска. Однако и эти упрямцы потеряли два самолета и стали со снижением уходить.
Теперь, когда удар противника был сорван, наши истребители, продолжая бои с «мессерами», отошли за линию фронта. Подбив еще один «мессер», группа Васильева с малым запасом горючего поспешила на посадку.
Все это было вчера, позавчера... А сейчас к строю полка уже подходят члены Военного совета флота. Над притихшим лесом звучит команда: «Смирно!» Командир полка подполковник Крутов и батальонный комиссар Хахилев встречают командующего Краснознаменным Балтийским флотом вице-адмирала Владимира Филипповича Трибуца, члена Военного совета дивизионного комиссара Вербицкого, генерал-майора авиации Михаила Ивановича Самохина, дивизионного комиссара Филаретова, полковника Романенко и бригадного комиссара Бессонова.
Командующий флотом, приняв рапорт и поздоровавшись с нами, сказал:
— Дорогие боевые друзья! Партия и Советское правительство поручили мне вручить вам, доблестным защитникам Ханко, Таллина и Ленинграда, боевое гвардейское знамя. Вы героически дрались на всех участках Балтики, Финского залива, Ладожского озера, Ленинградского и Волховского фронтов, и ныне враг, теснимый нашими войсками во многих местах, отступает. Но фашизм еще силен! Предстоят решающие бои, и я уверен, что под этим знаменем боевые подвиги 4-го гвардейского будут умножены. Да здравствует Родина! Да здравствуют гвардейцы! Я с радостью и удовольствием передаю знамя командиру и комиссару полка и желаю им уверенно вести полк к окончательной победе над врагом.
Подполковник Крутов, приняв знамя, преклонил колено, и весь полк последовал его примеру.
Все вокруг замерло, лишь в вышине слышен был мерный рокот дежурного звена, несущего охрану аэродрома.
— Родина, слушай нас! — эхом разнеслись в морозном воздухе слова священной клятвы. — Пока наши руки держат штурвал самолета, пока глаза видят землю, пока в нашей груди бьется сердце и в жилах течет кровь, мы будем драться, громить, истреблять фашистских зверей, не зная страха, не ведая жалости, презирая смерть, во имя полной и окончательной победы над фашизмом. Пусть трепещет враг, не будет ему пощады от гвардейцев. Знамя советской гвардии мы будем хранить и беречь как зеницу ока и пронесем его сквозь бурю войны к светлому Дню Победы.
Командир полка целует уголок знамени, встает с колена, за ним поднимается строй.
— Под знамя, смирно! — командует начальник штаба. Командир и комиссар со знаменем проходят вдоль строя.
Подполковник Крутов останавливается перед 3-й эскадрильей, и все мы глубоко вздохнули. Улыбка разлилась по лицу Алима Байсултанова. Он подмигнул Петру Кожанову, и тот тоже заулыбался.
Командир вручает знамя Владимиру Петрову. И тот в сопровождении своих ведомых становится на правый фланг эскадрильи. Я вижу, как блестят его глаза — вот-вот заплачет. Но нет — берет себя в руки. Может быть, в эту минуту он вспомнил свою Малую Вишеру, где погибли от рук фашистов его родители, а невеста опозорена и угнана в рабство.
— Полк, напра-во! Торжественным маршем, шагом марш!
Третья эскадрилья с поднятым гвардейским знаменем во главе полкового строя проходит мимо членов Военного совета.
Звучит громкое приветствие:
— Да здравствует воздушная гвардия!
...Вскоре члены Военного совета уехали, а радостные и возбужденные гвардейцы долго еще не расходились. Ко мне подошел Александр Агуреев, крепко пожал руку, поздравил с победами и грустно произнес:
— Прости меня, Василий Федорович. Глубоко и непоправимо ошибся. Глупость сделал, когда ушел из эскадрильи. Не понял ни черта. Прошу, не обижайся, считай меня по-прежнему боевым другом на земле и в воздухе.
У меня запершило в горле, только и смог сказать в ответ:
— Спасибо за откровенность. Я обиды не держу...
Кончился торжественный день. Завтра опять в бой.
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
