В Ломах всегда начинали сенокос первыми: здесь низкие и сыроватые луга. Трава, какая бы сушь ни стояла, росла высокая, густая. Нынче она тоже вымахала по пояс.
Утром над ломовской поймой висел тонкий, будто сотканный из паутины туман, а к полудню через белесую дымку начало жарко палить подслеповатое солнце. Ивам Голубев, в закатанных до колена штанах, босиком, шел в цепочке косарей последним. Невысокий, щупловатый, в мокрой от пота белой рубашке, он работал с необыкновенным усердием и с какой-то легкостью. Острая коса почти беззвучно срезала траву, укладывала ее в бесконечный и ровный рядок. Иван торопился: приближался обеденный час, и до наступления его хотелось непременно закончить этот прокос. Работавшие впереди уже управились с делом, воткнули косы в землю и, раскрыв кошелки с едой, присели на сухие продолговатые кочки.
— Будет тебе, кончай! — звали мужики. Голубев тоже сел на сухую, мягкую кочку, развязал небольшую белую котомку, достал бутылку с холодным, ядреным квасом. Пил он жадно и торопливо, то и дело вытирая горячей рукою вспотевшее лицо. Потом взял горбушку хлеба, белый ломоть сала, аккуратно разрезал его на тонкие кусочки и стал неторопливо, аппетитно жевать, запивая прохладной простоквашей.
Прошло, наверное, с десяток-другой минут этого безмятежного отдыха, как вдруг прискакавший на лошади человек громко крикнул взволнованным голосом:
— Товарищи, война! Гитлер напал!
...Во дворе Новосельского военкомата, куда Голубев вместе со своими ломовскими добрался только к вечеру, шумело и волновалось людское море. Лейтенант с листком бумаги в руках обходил строй новобранцев, называл фамилии. Одна за другой колонны уходили на станцию.
Иван вернулся домой поздним вечером того же дня. Его не мобилизовали по семейным причинам: у Кати оставалось на руках шестеро детей, один меньше другого. Утром, чуть свет, он отправился на сенокос. Работал почти без передышки, стараясь сам доделать все то, что не успели завершить ушедшие на фронт односельчане. Вокруг по-прежнему было до звона в ушах тихо, и эта настороженная, притаившаяся тишина угнетала душу, до боли щемила сердце: что же будет дальше?
Теплым и ясным июльским утром на хутор Ломы нагрянули немецкие мотоциклисты. Они ворвались в избы и, щелкая затворами автоматов, подчистую забрали почти все запасы продуктов.
С этого дня для Голубева и для всех его односельчан начались долгие, тяжелые дни фашистской неволи. Иван Дмитриевич попытался было завязать связи с партизанами, но их отряды, однажды появившись у станции Молоди, надолго ушли в другой район, совершая глубокие и затяжные рейды. Но и этого одного появления народных мстителей оказалось достаточным для гитлеровцев, чтобы дотла сжечь хутор Ломы, а его жителей жестоко избить и арестовать. На долю Голубева выпали еще более тяжелые испытания. Едва Иван Дмитриевич вышел из заключения, как вдруг глубокой ночью его и старшего сына Михаила вновь схватили гитлеровцы и отправили в Псков, в концентрационный лагерь. Побег из лагеря спас их от неминуемой отправки в Германию. До дома оставались считанные километры, но немецкие ищейки напали на след патриотов и заточили Голубевых теперь уже в лагерь строгого режима.
Несколько месяцев Иван Дмитриевич и Михаил пробыли в этом страшном аду. Но однажды, в глухую и дождливую осеннюю ночь, они нашли лазейку в проволочных заграждениях и выбрались на волю. На этот раз — окончательно.
Отец с сыном добрались до деревни Углы, разыскали семью. Вскоре Голубев вновь исчез.
Наступили холода, стало подмораживать, а Иван Дмитриевич в густом сосновом бору строил землянку за землянкой: здесь, на всякий случай, можно было бы надежно укрыть всех жителей Углов, у которых к тому же квартировали и семьи из сожженного хутора Ломы.
Но землянки не понадобились. Вскоре по деревне Углы пронеслись советские «тридцатьчетверки». Иван Дмитриевич горячо обнял первого встреченного им молоденького солдата, который держал в руках еще не остывший от долгой стрельбы автомат.
А на другой день Голубев собрался в военкомат, не ожидая ни повестки, ни иного другого приглашения. Пошел сам. Катя собрала мужу кружку да ложку, положила в холщовый мешок кусок черствого хлеба и щепотку соли.
— Вот и все, — села она рядом с Иваном, бледная, без кровинки в лице.
Босоногие ребятишки, сбившись в кучу, таращили свое глазенки на отца. Иван поднялся, взял на руки и расцеловал каждого. Взглянул на жену: по ее осунувшемуся восковому лицу ручейками текли слезы, в глазах застыли отчаяние и страх. Она бросилась в протянутые руки Ивана, прижалась мокрым лицом к его горячим колким щекам и заплакала навзрыд.
— Будет тебе, мать, будет... Береги ребятишек, сама крепись, а обо мне особо не горюй: что всем, то и мне.
Иван Дмитриевич взял легонький походный мешочек и вышел из дому.
* * *
В селе Рождествено, что под Сиверской, расположились части 46-й стрелковой дивизии. Только что вышедшая из боев, она пополнялась людьми и оснащалась новой техникой, вооружением. Иван Голубев и его сосед по хутору Иван Тарасов попали в один расчет 45-миллиметровой пушки. Оба были этому несказанно рады. Да и расчет подобрался дружный. С сорок первого воевали вместе командир орудия москвич Михаил Андреев и заряжающий ростовчанин Сергей Козуля. Голубева назначили наводчиком, Тарасова — ездовым.
Дни были до предела загружены. Новоприбывшие солдаты учились искусству ведения боя. Каждый день марши-броски, стрельбы. К вечеру гудели ноги, усталость валила на землю.
Наступил день, когда командование отдало приказ на погрузку в эшелон. В пути солдаты узнали, что они едут на Карельский перешеек.
Маленькая станция встретила солдат необычной для военной поры тишиной. Сняв с платформы пушки, артиллеристы двинулись в путь. Ночная лесная дорога, узкая и топкая, чем-то напоминала бесконечный тоннель. Но вот лес остался позади. Колонна вышла на открытую поляну. Теперь уже совсем близко, со всех сторон, раздавался грохот артиллерийской канонады, дробно стучали пулеметы, в небе непрестанно вспыхивали холодные, мертвенно-бледные огни ракет.
До рассвета батарейцы окапывались, тщательно маскируя огневые позиции. Каждый вырыл рядом с орудием глубокую и узкую щель. Когда взошло солнце, артиллеристы оглядели местность. Впереди, метрах в двухстах, по всей огромной низине тянулась непрерывная линия траншей нашего переднего края. За узкой нейтральной полосой сразу же круто поднимались зеленые высоты, с небольшими, редко разбросанными домами хуторов. Даже простым глазом можно было рассмотреть темные змейки вражеских траншей, врезавшихся в покатый склон. Низина лежала перед противником, как на ладони, и требовалась величайшая осторожность, чтобы до поры до времени чем-либо не обнаружить себя.
— Смотри внимательно, — сказал Голубеву командир расчета Андреев. — Вот у крайнего справа дома бугорок. Это дзот. Значит, цель номер один. А теперь видишь на склоне куст? Там крупнокалиберный пулемет. Цель номер два. Понятно?
Задача, казалось бы, простая: как только начнется артиллерийская подготовка, орудие должно ударить по этим целям и подавить их. Но Голубев волновался: он наводчик и от его точного расчета будет зависеть успех стрельбы.
Взвилась красная ракета. За ней еще одна, зеленая, а потом опять красная. Все вокруг содрогнулось, под ногами, казалось, заколыхалась земля. Голубев припал к панораме, но через нее невозможно было что-либо рассмотреть: все заволокло непроницаемым дымом. Вдруг в слабом просвете показался бугорок — дзот. Иван подвел перекрестие панорамы под самое его основание и выстрелил. Он видел, как закурчавился клубок серого дыма и в обе стороны разлетелись какие-то предметы.
— Добро, Иван, накрывай вторую цель! — в самое ухо прокричал Андреев.
Голубев резко и быстро повернул ручку наводки, и паутинка панорамы легла на куст. Куда девалась его пышность? Ветви, ощипанные осколками, оголились. Теперь пулемет был хорошо виден. Наводчик даже различал его огненный, моргающий красный глазок. «Гадина, палит вовсю, — разозлился Голубев. — Ну, погоди же!..»
Первый снаряд немного перелетел — дала знать торопливость. Снова щелкнул замок, уже был натянут шнур спуска, как вдруг рядом, словно гигантский шмель, прожужжал и с оглушительным треском разорвался снаряд. Артиллеристы приникли к земле, на них посыпались комья земли. Едва они успели шевельнуться, как вновь раздался разрыв. Андреев скомандовал:
— По щелям!
На огневую позицию обрушился железный смерч. Он бушевал свирепо и жестоко, воздух пропитался едкой гарью, перемешался с пылью. Когда гитлеровцы перенесли огонь на соседние орудия, Голубев первым выпрыгнул из щели, обрадовался: орудие цело. Хладнокровно и расчетливо послал он снаряд по кусту.
— Есть! — вдруг неестественно высоким, срывающимся голосом крикнул он. — Капут фрицу!
Командир орудия посмотрел в панораму: куст, заметно накренившийся набок, густо дымился. Андреев улыбнулся и подмигнул Голубеву: мол, добро сработано, задача выполнена.
Взвилась красная ракета. Атака!
— На колёса! — скомандовал Андреев. — Лотки с бронебойными и шрапнелью!
Артиллеристы, лавируя между воронками, покатили свою «сорокапятку» за наступающей пехотой. Вскоре орудийный расчет вышел на берег реки. Она была неглубокой, солдаты, погрузившись в воду по пояс, быстро переходили на тот берег.
В это время к артиллеристам подбежал запыхавшийся сержант-пехотинец. Он сообщил, что сразу же за хутором батальон залег: прямой наводкой бьют две вражеские пушки, а за деревьями засели снайперы и не дают даже головы поднять.
— Комбат просит огня, — сказал сержант.
— Тогда помогай, друг! — позвал Андреев сержанта.
Орудие переправили через реку и установили в хуторском дворе, в большом проломе толстой, сложенной из бутового камня стены. Отсюда были хорошо видны неприятельские 75-миллиметровые пушки. Ничем не замаскированные, они стояли метрах в ста одна от другой на опушке леса. Голубев даже заметил, что при каждом выстреле орудия подпрыгивали, словно лягушки: видно, второпях фашисты даже позабыли закрепить сошники. Судя по всему, враги не заметили появления советских артиллеристов. Они спокойно продолжали вести огонь по боевым порядкам нашей пехоты.
Голубев прицеливался тщательно и долго. Когда рассеялся серый дымок разрыва, он увидел накренившееся набок орудие, около него не было ни одного фашиста. Не медля, Иван перенес огонь на второе орудие. Оно едва успело сделать выстрел, как в него угодил снаряд. Но пушка еще жила, расчет укрылся за щитом. Голубев хорошо видел в панораму, как медленно поворачивается темный ствол вражеского орудия, нащупывая «сорокапятку». Впервые, кажется, наводчик почувствовал гулкое биение своего сердца, в голове, словно тысячи молоточков, призывно выстукивало одно слово: «Скорей! Скорей!», хотя и так все делалось мгновенно. И лишь когда раздался резкий, сухой звук выстрела, он как бы очнулся, распрямился и, поднявшись во весь рост, машинально смахивая рукою пот с лица, посмотрел в ту сторону. На землю оседал дым, вражеская пушка, оставшись без колес, уткнулась стволом в землю. Двое артиллеристов короткими перебежками начали уходить к лесу, но их тут же настигли очереди наших автоматчиков.
Командир орудия Андреев хотел было выкатить пушку на открытую позицию, чтобы достать снайперов, укрывшихся за стволами сосен на самом краю леса. Решение командира было рискованное: снайперы могли перестрелять весь расчет. Голубев посоветовал Андрееву поступить иначе — скрытно подойти к опушке через небольшой, лентой тянувшийся от хутора перелесок и ударить по противнику вбок. Андреев согласился.
В перелеске была узкая, но хорошо протоптанная тропинка, «ад которой с обеих сторон низко спускались густые ветви берез и ольхи. Отличная маскировка, да и катить орудие легко. Артиллеристы оказались на нейтральной полосе, не больше чем в сотне метров от врага. Андреев с Голубевым, осторожно пройдя сквозь заросли, добрались до края перелеска. Бесшумно легли в густой и высокой траве и, аккуратно раздвинув ее, сделали узкие смотровые щели. В неглубоких ровиках увидели снайперов, непрестанно и методично стрелявших из-за стволов деревьев по нашим бойцам.
— Ну погодите, гады, сейчас мы посчитаемся с вами!— выругался Голубев.
— Тише, тише,— сжал его руку Андреев и шепотом произнес: — Вот здесь и поставим пушку. Шрапнелью достанем.
Орудие установили почти на том же месте, откуда вели наблюдение, и открыли огонь по зеленой опушке леса.
Вражеские снайперы были уничтожены. Стремительно бросилась вперед наша пехота.
— Орудие — на передки! — скомандовал Андреев. Кто постарше — пристроились на станинах, а те, что помоложе, побежали за пушкой, ухватившись за ее ствол и щиток. Артиллеристы быстро догнали пехоту. Батальон приближался к Выборгу. Оставалось всего полтора километра до города, но тут наступающие опять были прижаты плотным огнем. Особенно сильным он был на левом фланге, у небольших каменистых холмов. Посланные вперед полковые разведчики после непродолжительного наблюдения доложили, что на одном из холмов вкопана в землю самоходная установка, на других замаскированы крупнокалиберные пулеметы. Командир стрелкового батальона приказал расчету Андреева уничтожить самоходку.
И вновь ситуация повторялась: то же открытое поле с редкими кустиками, да вдобавок еще слева — озеро.
Как быть? Выехать на поле — наверняка подставить лоб, выйти во фланг — мешает вода.
— Озеро-то, видать, в камышах, — обратился Голубев к командиру. — Может, и топкие берега, может, и нет: поглядеть бы? Коль надежные, так мы по камышу под самый нос фрицу бы пожаловали. Настрой комбата, пусть пошлет туда разведчиков.
— А что, пожалуй, дело говоришь, Голубев. Да и мне бы не худо посмотреть.
Камыш был густой, высокий. Некогда топкий берег изрядно подсох за лето и оказался достаточно крепким, чтобы не тонули колеса орудия. Расчет, усиленный четырьмя автоматчиками, осторожно, чтобы не колебать заросли, выбирая крохотные прогалины, петлял по берегу, пока, наконец, не показался просвет. Ползком, по грязи солдаты выкатили пушку на самый край высокой камышовой стены, и ствол орудия темным кружком уставился в бок бугра укрывавшего вражескую самоходку. Через панораму Голубев отлично видел ее башню.
— Смотри не торопись. Сделать надо все честь честью, — сказал командир орудия.
Припав к панораме, Голубев ничего не ответил, но через секунду-другую резко взмахнул рукою, подав знак зарядить орудие. Мгновение он что-то высматривал еще, едва касаясь ручки наводки, потом осторожно взялся за шнур. Грянул выстрел.
— Заряжай еще! — вдруг необычно громко крикнул Голубев.
Справа, словно перекликаясь одна с другой, с резким присвистом вели огонь другие орудия батареи.
Еще не развеялся дым над холмом, как пехота устремилась вперед. Те автоматчики, которые помогали катить пушку, бросились сквозь заросли камыша и тоже рванулись к высоте.
Расчет догнал батальон уже на окраине Выборга, под вечер. В городе завязались уличные бои. С чердаков, из подвалов гитлеровцы поливали наших стрелков плотным свинцовым дождем. Оставив передок во дворе большого серого дома, артиллеристы выкатили пушку на улицу. Тотчас к ним подбежал невысокий, в серой от пота гимнастерке старшина.
— Вон там, на чердаке, двое автоматчиков. Резаните по ним, хлопцы, жизни, сволочи, не дают.
Артиллеристы мгновенно развернули орудие. Голубев увидел на красной черепичной крыше большое, с козырьком окно. Гитлеровцы оттуда остервенело вели огонь. Первым же выстрелом автоматчики были сбиты. Но в это время на щиток орудия словно кто-то бросил пригоршни гороха — так часто и кучно застучали пули.
— Из подвала косит! Разворачиваем пушку влево. Да быстрей, быстрей! — командовал Андреев.
Не высовываясь из-за щитка, стоя на коленях, артиллеристы резко повернули орудие в сторону новой огневой точки противника. О том, чтобы вести наводку с помощью панорамы, и речи не было, — пули скосят вмиг. Голубев открыл замок и, глядя через ствол, стал выискивать фашистского автоматчика. В белом пятачке просвета наконец показалась узкая полоска темного подвального окна, в котором будто от папиросы вился голубоватый дымок,— автоматчик вел стрельбу непрерывно.
Гулко клацнул орудийный замок, и сразу же грянул выстрел.
— Еще! — крикнул Голубев.
Огненное пламя лизнуло гранит фундамента, взвился клубок темного дыма, в котором, смешавшись, взлетели вверх куски камня и асфальта. Путь пехотинцам был открыт.
Орудийный расчет, ни на шаг не отставая от пехоты, продолжал двигаться по улицам Выборга. Артиллеристы по первому зову приходили «а помощь стрелкам и автоматчикам, уничтожали огневые точки врага. Меткими выстрелами Голубев буквально в упор расстрелял еще три пулемета гитлеровцев.
Враг предпринял отчаянные попытки вернуть важный стратегический рубеж. Километрах в двух западнее Выборга развернулись жестокие бои. Орудие Андреева заняло огневую позицию на перекрестке большой автомагистрали. Здесь было танкоопасное направление, и десятки пушек, глубоко зарытых в землю и тщательно замаскированных, притаились в ожидании противника. Расчет Андреева оборудовал свой рубеж рядом с большим кирпичным зданием какого-то завода. Сзади, в нескольких метрах от огневой позиции, тянулась каменная стена, рядом с которой артиллеристы отрыли глубокие щели.
Уже вечерело, как вдруг перед огневой позицией Андреева, совсем низко, разорвался бризантный снаряд. Белое облачко неподвижно повисло в вышине. Второе такое облачко вражеский снаряд повесил несколько позади.
— Братцы, фриц вилку устраивает, — крикнул Андреев. — По щелям!
С грохотом, один за другим обрушивались на позицию вражеские снаряды. В щели пополз удушливый дым, посыпались твердые комья, осколки камня. Огненный ураган не утихал ни на секунду. В сплошной темноте Голубев почувствовал, что не может повернуться, не хватает воздуха. Он попытался еще раз приподняться, но безуспешно. В ушах стоял гулкий звон, рот был полон земли. Мелькнула догадка: «Я засыпан».
Иван стал лихорадочно разгребать землю, царапая руки обо что-то острое и холодное. Голубев не знал, как долго выбирался, но, когда показался просвет и повеяло теплым ветерком, он уже не в силах был сделать даже взмаха рукою. Отлежавшись и придя в себя, наводчик поглядел вокруг. Со снесенным щитком, без колеса, валялась на боку пушка. Там, где были щели его товарищей, лежали груды раскрошенного камня. Стояла жуткая, мертвая тишина.
Подошедшие бойцы помогли разобрать завалы. Погибших артиллеристов похоронили здесь же, на огневом рубеже. Голубев, не сдержав слез, отошел в сторону и, склонив непокрытую голову, долго сидел в тяжелом раздумье. «Вот и Тарасова не стало, земляка закадычного. Как же написать об этом в Ломы? А надо написать, никуда не денешься...»
— Слушай, славянин, а корректировщика-то мы сняли, — сказал незнакомый молоденький солдат. — Сидел, сволочь, на заводской трубе и управлял стрельбой.
На другой день комбат Казанков позвал Ивана Дмитриевича и сказал:
— Принимай орудие, Голубев. Ребята в расчете, кажется, подобрались неплохие. Блюди старые добрые, порядки.
Вечером, после ужина, собрались в землянке. Закурили, разговорились. «А что, прав комбат, — подумал Голубев, — хлопцы хоть куда. Считай, каждый огнем опален. Только вот наводчик Светлицкий пока не обстрелян...» Сели писать письма, и Голубев, покопавшись в сумке, тоже достал листок бумаги. Хотелось написать о многом, а получилось всего несколько строк...
В сентябре сорок четвертого полк, в котором воевал Голубев, сняли с переднего края, погрузили в эшелон. Как же удивился и обрадовался Иван Дмитриевич, оказавшись под Псковом, в родном краю, где до дому, считай, рукой подать. Младшим командирам, собранным на инструктаж, сообщили, что вскоре предстоит выполнить необычную и сложную задачу и что всем подразделениям, от полка до отделения и расчета, надо тщательно подготовиться. Сутками напролет бойцы учились форсировать водные преграды, быстро погружать орудия и снаряжение на плоты и катера и так же сноровисто разгружать их, с ходу завязывать бой за овладение плацдармом. Догадывались, что на этот раз придется форсировать Чудское озеро.
Так оно и получилось. Как только стемнело, был отдан приказ на погрузку. У наспех сделанных причалов на тихой волне покачивались небольшие катера с прицепленными к ним широкими плотами. Один из них был предназначен для орудийного расчета Голубева. Пушку и боекомплект снарядов закрепили на корме, на узеньком треугольнике носовой части установили пулемет. Сняли с предохранителей автоматы. На шедшем сзади плоту разместили передок с лошадьми.
На озере было тихо. В темном небе висели крупные, яркие звезды, под кормой приглушенно, с легким шелестом бурлил воду винт. Лица ласкал теплый, едва ощутимый ветерок.
К Голубеву подошел наводчик Светлицкий:
— Святую воду бороздим, товарищ командир. Тут Александр Невский немецких псов-рыцарей изрядно расколотил. Вот в каком месте мы оказались.
— Стало быть, и нам надо сработать не хуже Невского, — ответил Голубев. — Понял, Светлицкий?
— Яснее ясного.
Голубев посмотрел на светящийся кружок циферблата: часовая стрелка стояла на цифре 2. Через полчаса или даже скорее должен показаться берег. Но вот брызнул яркий луч прожектора. Он шарил по темной глади воды, высвечивая плоты и катера. С берега потянулись белые, словно мелко иссеченные, нити трассирующих пуль. С катеров по прожектору ударили пулеметы и автоматы. Прожектор погас. Но на берегу по-прежнему громко заливались пулеметы.
Катер тихо качнулся, зашуршал днищем о крупную гальку. Работая по пояс в воде, артиллеристы быстро сняли пушку с борта, вывели на берег лошадей. Теперь вражеские пулеметы били уже из глубины, с высокой прибрежной гряды. Расчету Голубева приказали поддержать огнем взвод автоматчиков. Артиллеристы миновали открытое место и остановились в мелком кустарнике у самой подошвы гряды. Пущенная нашими автоматчиками красная ракета упала у большого серого валуна, указав цель. Орудие открыло огонь. Пулемет захлебнулся. В слабом, белесом свете Иван увидел на вершине холмов продвигавшихся на ту сторону наших солдат.
Автоматные очереди слышались все слабее и наконец совсем смолкли.
Наступавшие части всю первую половину дня шли вперед, не встречая сколько-нибудь серьезного сопротивления противника. Расчет Голубева ни на шаг не отставал от стрелкового батальона. Пехота уже перешла железную дорогу и спустилась в огромную котловину. — Воздух! — вдруг раздался голос наблюдателей.
Артиллеристы, пустив лошадей в галоп, добрались до низкорослого ельника, тянувшегося вдоль железнодорожного полотна, спрятали пушку среди деревьев. Недалеко разорвалась бомба, не причинив вреда. Самолеты, отбомбившись, улетели. Зато ожили доселе мирно стоявшие стога. Замаскированные в них вражеские пушки, самоходки, крупнокалиберные пулеметы открыли по нашим боевым порядкам ожесточенный огонь.
Голубев приказал выкатить орудие на прямую наводку и установить в неглубокой свежей воронке. Рядом, откуда ни возьмись, появилась «дивизионка», тоже облюбовавшая воронку, но несколько поглубже. Подбежал командир батареи.
— Бей осколочными воя по тому стогу! — показал он на высокий островерхий стог, который возвышался прямо перед орудием.
С первого выстрела стог как-то осел, окутался дымом и вдруг вспыхнул ярким пламенем. Голубев послал туда еще один осколочный. Крупнокалиберный пулемет замолчал.
— Отлично! Теперь ударьте по стогу, вон по тому, который рядом с кустом. Бронебойным, только бронебойным — там самоходка.
Ее было хорошо видно: при стрельбе с нее частично слетела солома, и теперь самоходка стояла похожая на какое-то огромное чучело.
Но гитлеровские артиллеристы опередили. Вражеский снаряд разорвался неподалеку от орудия. Со стоном упал на землю Светлицкий: осколок насквозь прошил его плечо. Струйками стекала кровь и с руки правильного Ковалева.
— Раненых отвести в тыл, — приказал Голубев уцелевшему заряжающему, а сам остался у орудия.
С непокрытой головой — упала и куда-то закатилась каска, — весь испачканный гарью, Голубев зарядил орудие, прицелился и ударил по самоходке.
— Давай еще, еще! Я подам снаряды! — пришел на помощь комбат.
Иван навел перекрестие под самый низ гусеницы самоходки, выстрелил. Теперь он уже не наводил орудие, а вел огонь бегло, пока не израсходовал все три снаряда, поднесенные комбатом.
— Горит, видишь, горит зараза фашистская! — крикнул комбат.
Вдвоем (откуда берутся в такие минуты силы!) они выкатили пушку из воронки. Быстро вернулся заряжающий Прохоров, а за ним — с перевязанной рукой — правильный Ковалев. Расчет вновь стал боеспособным. Прицепив пушку к передку, артиллеристы двинулись догонять ушедшую вперед пехоту.
— За мной, скорее! — встретил их запыхавшийся командир стрелкового отделения.
Над головами раздавались резкие щелчки разрывных пуль, то справа, то слева вставали высокие, вскинутые снарядами султаны земли. Расчет снял пушку с передка и вместе с сержантом-пехотинцем покатил ее вниз по отлогому косогору. У его неровного основания тускло блестела неширокая река с берегами, поросшими плотными и низкими кустами. Перед ними, на этом берегу, черным жирным дымом было охвачено несколько недвижно застывших «тридцатьчетверок».
— Где ставить орудие? — нетерпеливо спрашивал Голубев.
— Еще метров десяток, братки! — все звал вперед сержант.
Пушку выдвинули на самый берег, в боевые порядки пехоты. Лишь успели закрепить сошники, как на песчаной отмели разорвался тяжелый вражеский снаряд, забросав артиллеристов комьями мокрой земли. Свистящим роем летели с той стороны пули, непрерывно поклевывая сталь орудийного щитка.
Быстро были найдены цели: в середине густого куста — пулемет, чуть поодаль от него — вкопанный в землю танк.
Выстрел, который сделали артиллеристы по пулемету, был совершенно не слышен в ревущей буре боя. Единственно, что увидел Иван, — светлую высокую щель, напоминавшую узкий вход в темно-зеленую стену. Туда он послал и второй снаряд, который положил куст на землю.
Быстро развернув орудие, артиллеристы перенесли огонь на танк, вернее, на только видимую его башню. Первый снаряд рассыпал гигантский веер искр на сером бронированном теле фашистской машины, второй попал в основание орудийного ствола танка, и он как-то сразу подался вниз, повис, словно гигантский клюв. Но Голубев выпустил и третий снаряд, судя по всему теперь заклинивший башню, — она замерла в одном положении.
Мимо «сорокапятки», стреляя на ходу, промчались наши танки. На их броне сидели автоматчики, стрелявшие по тому берегу. Машины бросились в воду и по неглубокому перекату пересекли реку. Удар наших войск во фланг гитлеровских соединений был неотразим и сокрушителен.
За форсирование Чудского озера, захват плацдарма наводчик Голубев был награжден третьей медалью «За отвагу», за храбрость, проявленную в боях при освобождении Эстонии, грудь его украсил орден Славы III степени. Эту награду вручил солдату сам командир дивизии генерал Борщев.
* * *
Отдохнув и приведя себя в порядок, артиллеристы ждали нового приказа. А на войне приказы отдаются быстро и подчас неожиданно. Теперь фронтовые дороги привели Голубева и его товарищей под Пярну.
К этому старинному городу советские части подошли утром. В сизоватой дымке виднелись островерхие черепичные крыши, слегка прикрытые кронами высоких деревьев, перед городом угрюмо тянулся старинный, поросший кустами вал. Наши стрелковые части подковой опоясали Пярну, надежно окопавшись перед решительным броском.
Голубева вызвал на НП командир батальона Емельянов. Дал бинокль и сказал:
— Понаблюдай за дорогой перед валом... Увидел? Этот бронетранспортер вот уже час поливает из пулеметов.
Иван вернулся в расчет, поговорил с товарищами. Решили, вспомнив бой за высоту на Карельском перешейке, подойти скрытно. Прячась за кустарник, выкатили пушку на крошечную полянку. Ждать долго не пришлось: из-за поворота выскочил транспортер, стреляя из крупнокалиберных пулеметов по нашему переднему краю. Артиллеристы удачно подожгли его первым же снарядом. По горящему бронетранспортеру, чтобы не ушел из него ни один фашист, послали еще один снаряд.
— Задание выполнено, — доложил Голубев комбату.
— Видел, молодцы! Вам приказано срочно явиться на НП второго батальона.
Здесь артиллериста, о храбрости и меткой стрельбе которого уже широко разнеслась слава, встретил командир полка полковник Зимин.
— Иван Дмитриевич, — по-дружески обратился к нему командир, — мы решили поручить вам очень важное задание. Слушайте меня внимательно...
Да, нелегкую задачу ставил полковник. В центре полосы наступления полка возвышалась церковь, а рядом с нею, метрах в пятидесяти правее, стоял одноэтажный кирпичный дом. По данным разведки, в подвальных окнах его были установлены пулеметы. Расчету предстояло с началом артиллерийской подготовки выдвинуться на открытую позицию и уничтожить вражеские пулеметы.
Голубев прикидывал, как преодолеть это полукилометровое расстояние, которое отделяет их сейчас от гитлеровцев.
Сложно, очень сложно: открытое, ровное место, пространство простреливается в любом направлении. Только разве вон за тем небольшим бугорком, метрах в ста от домика, можно поставить пушку. Но ведь до него надо добраться!
Как только началась артиллерийская подготовка, упряжка галопом понеслась по полю. До заветного бугорка было уже не так далеко, когда гитлеровцы заметили стремительно мчавшуюся артиллерийскую упряжку и начали бить по ней почему-то болванками, которые то перелетали, то не долетали.
Голубев не ошибся в выборе места для ведения огня: бугор неплохо защищал артиллеристов. Окна в подвале отчетливо вырисовывались темными прямоугольниками. Иван насчитал их три и начал с правого крайнего. Скоро все было кончено. Огонь красными косами вырывался из подвала, дом потонул в непроницаемой дымной мгле.
Пехота снова пошла вперед. Расчет Голубева не отставал от нее. Мимо пушки бежали, преследуя врага, пехотинцы. Один из них, довольно немолодой, остановился рядом с Голубевым, хлопнул наводчика по плечу и скупо, по-солдатски сказал:
— Спасибо, братишка, век тебя не забуду.
Вечером командир батальона заполнил наградной лист на Голубева, представив его к ордену Славы II степени.
* * *
Дивизию, в которой воевал Голубев, вывели на отдых и пополнение. В первый же день наводчика вызвали к командиру полка. В землянке уже собрались человек шесть или семь — толком Голубев не считал,— все солдаты да сержанты. Полковник вручил боевые награды, пригласил на обед.
— И еще одна приятная новость: командование решило направить вас во фронтовой дом отдыха. За десять дней, думаю, наберетесь сил. Может, вызовете в гости родных, — улыбнулся командир полка.
Солдаты переглянулись: война — и вдруг дом отдыха. Но он, оказывается, существовал, и вскоре Голубев убедился в этом. В сосновом бору рядами стояли палатки, было тихо, в воздухе пахло пряным настоем хвои и дразнящим ароматом украинского борща. Иван Дмитриевич с наслаждением отсыпался в мягкой кровати, под чистыми хрустящими простынями, привык ходить по утрам на физзарядку. Днем гулял по лесу, садился на пенек и с наслаждением слушал беспечное, веселое щебетанье птах.
Десять дней пролетели незаметно, и Ивану Голубеву пришлось потратить еще несколько суток, чтобы догнать ушедшую далеко вперед родную дивизию. Шоферы попутно шедших к фронту грузовиков пояснили Голубеву:
— Гляди, брат, знакомься: польская земля! Вон куда пришли!
— Земля как земля, от нашей не отличишь,— поглядывал Иван из окошка кабины. — Вон избы деревянные, журавли над колодцами.
...Прежде чем занять исходные позиции, старший лейтенант Кайгородов пригласил командиров орудий на рекогносцировку. Пришли начальник артиллерии дивизии и командир батальона. Прикинули и решили, что в отличие от других пушка Голубева должна стоять на левом фланге, быть на случай контратаки противника развернутой под острым углом, как бы в бок врага.
Ранним утром в атаку двинулись вражеские танки. Сминая нашу пехоту, они мчались прямо на орудийные расчеты. Голубев сказал своим товарищам:
— Без паники, спокойно!
В минуты смертельной опасности все решает мгновенный, хладнокровный и единственно точный расчет. Артиллеристы буквально сбросили пушку в глубокую воронку, и на краю ее теперь виднелся только ствол. Заряжающий и правильный швырнули вниз несколько лотков со снарядами. «Крепость» была готова к сражению.
Фашистские танки шли без остановки, ведя огонь на ходу и часто меняя направление. Голубев сам стал у панорамы. «Пять... шесть... восемь... двенадцать...» — считал он вражеские машины. Вот одна из них сделала очередной зигзаг и подставила борт. Иван быстро поймал ее в перекрестие и послал снаряд по центру. Танк остановился. Голубев выстрелил еще раз по этой машине, угодив прямо в двигатель. Загорелись вторая и третья вражеские машины, — метко били другие орудия батареи. А Иван не отрывал глаз от панорамы, — фашисты шли напролом. Наконец еще один водитель развернул танк, и по нему тут же ударила пушка Голубева; второго выстрела по машине делать не пришлось,— она уже была объята пламенем. Оставшиеся невредимыми танки повернули обратно.
И в этот миг над головами артиллеристов «сорокапятки» со страшным визгом пронеслись тяжелые снаряды. Иван увидел, как с уходящего немецкого танка, словно шапка, сорванная ветром с головы, слетела на землю башня. Другой фашистский танк, с остановки ведший прицельный огонь, в мгновенье превратился в пылающий костер. Орудийные залпы, лязг гусениц слились в единый громовой грохот. Мимо огневой позиции Голубева шли в атаку наши тяжелые танки и самоходные установки.
Подняв пушку яз воронки, весь расчет сразу же вернулся в хорошо послужившую «крепость» — воронку, чтобы забрать лотки с оставшимися боеприпасами. И в это время невесть откуда взявшийся шальной снаряд угодил прямо в пушку. На земле валялся щиток, словно бритвой срезало панораму, был разбит казенник. Людей сберег какой-то счастливый случай.
Артиллеристы получили новое орудие — теперь уже длинноствольную, высокой пробивной силы 57-миллиметровую пушку. Подцепили ее к передку и ускоренным маршем двинулись вдогонку полку — к Висле, на Данциг.
В часть прибыли под вечер. Командир батареи сразу же отправил Голубева в распоряжение первого стрелкового батальона. Майор Петров встретил артиллериста приветливо:
— Отлично действовали в бою, — сказал он. — Весь расчет представлен к наградам. А теперь — к делу.— Майор вынул карту и пригласил Голубева за маленький дощатый столик. — Это Висла. Точнее — ее рукав, Черная Висла. Ширина — всего сотня метров. Вот тут, где река делает небольшой изгиб, сегодня ночью наши саперы наведут переправу. Задача такова: до рассвета одна рота батальона должна перебраться на тот берег и удерживать захваченный плацдарм до прихода главных сил. Ваше орудие пойдет с ними. Все ясно, Голубев?
— Понятно. Постараемся, как можем, — ответил Голубев.
— Как только переправитесь, сразу же увидите дамбу. Орудие установите на срезе дамбы, который обращен к реке. Смекаете? Иначе вас собьют, как воробьев.
— Это ясно, товарищ майор.
— Большой вам удачи, — подал руку майор. — Встретимся на том берегу. Верю, встретимся!
В полночь в сарай, где остановился расчет, прибежал связной и передал приказ выезжать на переправу. У реки пахнуло сыростью, повеяло промозглым ветром. Артиллерия противника наугад разбрасывала снаряды, которые падали то в прибрежные заросли, то в Вислу. На небольшом плоту закрепили орудие, поставили шесть ящиков снарядов. Пятеро артиллеристов и двое сопровождающих саперов взялись за подвешенный над рекой трос и, перебирая по нему руками, отчалили от берега. На середине реки плот стал заметно оседать, и солдаты уже стояли чуть ли не по колено в воде. Но никто не проронил слова, только слышалось учащенное дыхание, люди еще крепче и сильнее, царапая до крови руки, хватались за холодный, колкий трос. Когда плот бесшумно ткнулся в берег, все с облегчением вздохнули: переплыли!
До рассвета расчет успел окопаться на дамбе. Более того, бойцы прорыли в ней узкие извилистые ходы сообщения, сделали на стороне, обращенной к гитлеровцам, что-то вроде наблюдательного пункта, на котором пехотинец установил свой ручной пулемет.
Голубев не знал, что они высадились на крохотный «пятачок», составлявший всего метров триста в глубину и не более полукилометра в ширину, но догадывался, что за этот клочок земли было заплачено многими жизнями и поэтому ему никак нельзя сделать и шагу назад. К тому же, видимо, это очень важный рубеж для прыжка вперед.
Едва забрезжил рассвет, на огневой позиции появился комбат Петров. Посмотрел, как закрепились артиллеристы, остался доволен.
— Вот скоро посветлеет, — сказал он, — прямо впереди увидите фольварк. Ну, двухэтажный дом и большой сарай. Оба они каменные. Глаз не спускайте с этих точек: оттуда наверняка начнут атаковать.
Уходя, майор подбодрил артиллеристов, сказав, что здесь теперь довольно крепкий у нас кулачок: саперы сумели перебросить даже несколько дивизионных орудий.
Утро было мглистое и пасмурное, со стороны моря тянул сырой, пронизывающий ветерок. Сквозь пелену тумана Голубев все же сумел рассмотреть мрачные, темные квадраты строений и сразу же развернул орудие несколько влево.
Неприятельская артиллерия обрушила огонь на плацдарм внезапно. На «пятачке» едва ли можно было найти такое место, где не падали бы снаряды. Они вздымали, обжигали, рвали в клочья дамбу, расчет засыпало землей, оглушало треском разрывов, обдавало тошнотворной гарью. Над головами артиллеристов с истошным воем проносились горячие осколки, насквозь прошивавшие орудийный щиток. Прямым попаданием в кусочки разнесло пулеметное гнездо, установленное поодаль от пушки.
Когда прекратился артиллерийский обстрел, из фольварка один за другим выползли немецкие танки, за ними бежали автоматчики.
— К орудию! — скомандовал Голубев.
Он насчитал восемь машин. Две из них шли прямо на расчет. Ивану казалось, что он целую вечность «ведет» в панораме этот левый танк, уже до деталей различает звенья гусениц, черный пятачок орудийного дула, замки лобовых щитков, однако все держит руку на спуске. Но вот резкий рывок к себе, пушка содрогнулась, и снаряд вонзился в серую стальную громадину, окутав ее дымом. Танк по-прежнему продолжал двигаться.
Артиллеристы выстрелили второй и третий раз. Наконец фашистская машина загорелась.
Иван поймал в прицел второй танк и, теперь уже не медля, ударил по нему. Машина замерла на месте.
Гитлеровские автоматчики, то сбиваясь в кучки, то вновь разбегаясь, все еще шли вперед. Голубев выпустил по ним несколько осколочных. Было видно, как падали и больше не поднимались серые фигурки.
Только теперь, улучив одно мгновение, Голубев осмотрелся. В разных концах плацдарма дымилось множество черных бугорков — все, что осталось от фашистских танков. Из-за Вислы, все нарастая, послышался гул моторов. Одна за другой промчались эскадрильи «ИЛов», вокруг них гарцевали юркие, стремительные «ЯКи». Самолеты ушли далеко за фольварк и скоро оттуда, из туманной дали, донеслось долгое, непрерывное громовое уханье: наша авиация бомбила позиции противника.
Словно бы в ответ гитлеровцы вторично обрушили на плацдарм шквал артиллерийского и минометного огня. Под его прикрытием снова вырвались танки. Они прошли, может быть, метров десять — двадцать и расчет Голубева подготовился опять вступить в схватку, как вдруг стальные коробки отгородились непроницаемой, будто поднявшейся из-под земли и высоко взметнувшейся завесой, засверкавшей огромными красными блестками. И сразу громовые раскаты потрясли «пятачок» плацдарма. По танкам, по фольварку ударили из-за Вислы «катюши». Вслед за залпом гвардейских минометов на гитлеровцев обрушила огонь наша тяжелая артиллерия. На плацдарм словно вновь вернулась ночь: все потонуло в густой, удушливой темноте.
В адской круговерти артиллерийский расчет не мог расслышать, как, натужно урча моторами, вскарабкались на дамбу переправленные «тридцатьчетверки», как перешагнули через земляной вал тягачи с тяжелыми пушками — гаубицами. Только увидев все это, такое неожиданное и поразительное, артиллеристы облегченно вздохнули, скупо улыбнулись друг другу. Выстояли! Все новые и новые соединения перебирались по наведенной через Вислу прочной переправе и с ходу уходили в бой, сметая оборонительные рубежи фашистов. Советские войска смертельным стальным кольцом охватывали многотысячную прибалтийскую группировку гитлеровцев. Сопротивлявшиеся фашистские гарнизоны рассекались на мелкие части и уничтожались.
Но это делали уже другие подразделения. Дивизия, в которой воевал Иван Дмитриевич Голубев, выполнила свою задачу и теперь стояла на отдыхе в небольшом сосновом леску, километрах в тридцати западнее Данцига. То майское утро выдалось тихим, ясным и солнечным. В подразделениях жизнь шла размеренным чередом: кто приводил в порядок боевое оружие, иные, уже сделав это, писали домой письма, пришивали к гимнастеркам свежие подворотнички. Шутили и смеялись, вспоминая недавние забавные истории, каких немало случалось даже в самых сложных и опасных ситуациях.
Вдруг раздалась команда:
— Выходи строиться! Поротно, без оружия!
Перед замершими по команде «смирно» батальонами появился командир полка полковник Зимин, его заместитель по политической части, начальник штаба. Зимин держал в руках большой белый рупор. Голубев заметил, что Зимин необычно весел, с лица его не сходила улыбка. Офицер приложил рупор к губам и громко произнес:
— Товарищи офицеры, сержанты и солдаты! Дорогие мои боевые друзья и братья! Сегодня, девятого мая, фашистская Германия капитулировала!.. Война закончена!.. Мы одержали великую победу!
Строй смешался, люди бросились обнимать и целовать друг друга, иные пускались в пляс, вверх летели пилотки.
Вечером вручали награды. Командир дивизии генерал Борщев приколол к груди Голубева орден Славы I степени — третий знак высшей солдатской доблести, которого был удостоен Иван Дмитриевич за героизм, проявленный в последних сражениях.
...Голубева демобилизовали в числе первых, в составе «старичков». С немудреными солдатскими пожитками приехал он в Углы. Вся деревня собралась у «Катиной землянки». Слезы, вздохи, смех — все перемешалось. Сжалось сердце солдата: детишки, обтрепанные и бледненькие, но все-таки заметно выросшие, ухватились за полы отцовской шинели, ждут гостинца. Иван раскрыл мешок, достал дорожный фронтовой паек: сало, консервы, сахар, хлеб. Голубевы сели за первый мирный семейный обед.
А на следующее утро Иван Дмитриевич при всех орденах, махнув рукой на положенный ему месячный отдых, пошел в лесхоз, в котором работал до войны.
— Ну-ка, покажитесь хорошенько, Иван! Герой, настоящий герой! — с радостью встретил бывшего рабочего начальник лесхоза Иванов. — Так что, начнем работать? Работы-то ох как много!
— Затем и явился, Анатолий Иванович.
Дни летели незаметно: с утра на лесосеке, вечером — хлопоты по дому. К зиме Голубев поставил небольшой домик, и семья, перебравшись из землянки, справила новоселье.
Подрастали дети. Вот уже отслужил на флоте и вернулся в родной дом Михаил, надели солдатские шинели Владимир и Петр, принесла первую получку Мария, Ах, как быстро мчится время!..
Сейчас у Голубевых новый, просторный дом. Крашеными наличниками глядит он в голубую ленту реки Псковы. Дети давно свили свои гнезда, но слава богу — считай, все под боком, в Углах. Анатолий работает в совхозе «Молодейский» комбайнером, Владимир — здесь же шофером, Михаил — рабочим. Самый младший, Николай, служит в армии, обещает тоже вернуться в Углы. Только вот Маша с Галей уехали. Старшая строит новые дома в Палкине, а младшей, Гале, приглянулась работа в столовой поселка Плюсса.
В доме Ивана Дмитриевича, теперь уже пенсионера, всегда людно. То зайдут сыновья, то забегут внучата, то придут «взять совет» совхозные плотники, а то и просто заглянут на огонек соседи. И за шумящим, напевающим задумчивые песни самоваром начнется неторопливый, долгий разговор.
З. Васильев
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
