Новичков вывозил сам командир эскадрильи старший лейтенант Александр Еремин, невысокий, юркий крепыш. Вначале он «прокатил» младшего сержанта, затем прибывшего вместе с ним ефрейтора — щуплого паренька с остриженной под машинку круглой, как футбольный мяч, головой. Уже перед обедом комэск пригласил в кабину Ивана Хлынина.
— Садись, политрук. Твоя очередь.
Должности политруков в ротах и батареях в этот период были упразднены. В штурмовом авиационном полку так называли всех новичков, прибывших из расформированного только что военно-политического училища. Курсантов распределяли по разным частям. Хлынин просился в артиллерию. Как-никак он до училища считался у себя на батарее неплохим наводчиком. Им было уничтожено немало огневых точек противника. Но на его просьбу и, казалось бы, неотразимые доводы офицер отдела укомплектования сказал:
— А нам сейчас нужны воздушные стрелки. Понятно?
Очень хотелось попасть в родной расчет. Но настаивать курсант не стал. Раз надо — так надо. Иван и в военно-политическое училище сам не напрашивался.
Его послали туда в порядке партийной дисциплины, которую он считал непреложным законом.
...Хлынин не сразу понял, что самолет уже летит. Он, конечно, заметил, что машина больше не подскакивает, а чуть-чуть покачивается из стороны в сторону. Когда посмотрел вниз и увидел зеленое поле, маленькие домики, его охватил восторг. Захотелось крикнуть: «Смотрите, я в воздухе!»
А самолет плавно прошел над лесом, пересек железнодорожное полотно, пролетел вдоль берега реки и вернулся к аэродрому. На стоянке командир эскадрильи спросил:
— Ну, что видел, политрук?
— Лес, поле, дома...
— А еще? Объекты какие?
— Ничего, — растерянно произнес тот и покраснел. Командир заметил смущение новичка и поспешил ободрить:
— Не огорчайся! Так бывает со всяким, кто первый раз поднимается в воздух. Привыкнешь — будешь замечать. В общем все правильно, а сейчас пойдем-ка обедать.
На следующий день полет повторился. На этот раз Хлынин держался свободнее и старался все замечать. И когда командир вновь спросил, что он видел, сержант по всем правилам доложил:
— В лесу видел дорогу, по ней шли две грузовые автомашины. Справа железнодорожная линия пересекает речку. На нашем аэродроме самолеты... Можно сосчитать.
— Молодец, все правильно, — похвалил командир.— Верный глаз и внимательность в нашем деле очень нужны.
Ивану вспомнился командир пулеметно-артиллерийского дивизиона, из которого он уходил в военно-политическое училище. Тот тоже говорил:
— Первое, чему должен научиться солдат, — это наблюдательности. Без этого лучше не лезь в бой — убьют, как куропатку.
Выходит, и в авиации та же наука. Спустя два дня старший лейтенант Еремин предупредил Хлынина:
— Завтра летим на бомбежку. Приготовься.
За два года войны сержант видел не один бой. Не раз приходилось ему смотреть смерти в глаза, ждать и встречаться с неизвестностью. Но никогда раньше ожидание боя не было таким тревожным. Всю ночь ему снились то бомбежка, то рукопашная схватка. И даже когда не спал, все время думал о завтрашнем вылете. Думал не о том, что могут сбить вражеские зенитки или истребители, а о том, как будет действовать он сам.
В самолет Хлынин сел, переполненный возвышенными чувствами. Ему казалось, что он способен совершить настоящий подвиг. И как же расстроился, когда услышал в шлемофоне:
— Что же ты молчал раньше? А еще бывший зенитчик. Растяпа.
Это сказал командир эскадрильи старший лейтенант Еремин, тот самый Еремин, который два дня назад хвалил его за наблюдательность.
Произошло же вот что. Когда самолет миновал передовую, Иван стал замечать за его бортами какие-то черные шапки. Они вспыхивали то слева, то справа и таяли, как снег на огне. Хлынин некоторое время наблюдал за ними, а потом спросил:
— Что это за шапки около нашего самолета?
Вот тогда-то командир эскадрильи и назвал его растяпой. Да тут, пожалуй, мало бы кто сдержался. «Шапки» были не что иное, как разрывы зенитных снарядов.
Еремин стал бросать самолет то вправо, то влево, вверх и вниз. Это продолжалось до тех пор, пока они не вышли из зоны обстрела.
...До конца 1943 года старший сержант летал с командиром эскадрильи и с лейтенантом Юрием Чибисовым. Как-то в декабре, встретив Хлынина в столовой, командир эскадрильи сказал:
— Будешь, политрук, летать со старшим лейтенантом Куниным.
— Это с новеньким, что ли?
— Да, с новеньким. А что, не хочешь?
— Да нет, ничего.
Откровенно говоря, Ивану жаль было расставаться с Чибисовым. С ним уже слетались, поверили друг в друга, стали вроде бы частями одного целого. И в то же время ему льстило предложение старшего лейтенанта Еремина. В эскадрилье знали, что Еремин к опытному летчику сажает в самолет молодого стрелка, а испытанного в боях воздушного стрелка — к молодому летчику. И то, что его, Хлынина, комэск переводит к новичку Кунину, вызвало чувство гордости. Он сказал себе: «Все в свое время были новичками. А Кунин новичок только в штурмовой авиации, а вообще-то он опытный летчик. Все-таки летал на истребителе».
* * *
Штурмовики один за другим поднялись в воздух и, набрав высоту, пошли по маршруту. Старший сержант Иван Хлынин стал осматриваться вокруг. Рядом шли свои самолеты. Внизу — знакомая, много раз виденная панорама. Вот приплюснутое к земле Лигово с паутиной железнодорожных линий, вдали виднеется Красное Село, опоясанное голубой лентой тоненькой речушки.
За Красным Селом самолеты поднялись еще выше и пошли за облака. Этот маневр помог им незаметно подойти к цели и обрушить на скопление гитлеровцев сначала бомбовый груз, потом ударить из всех реактивных установок и наконец для верности обстрелять позиции врага из пушек.
Вон они, враги, окружившие родной Ленинград. Из своих орудий фашистские варвары ежедневно обстреливают улицы города, убивают женщин, детей, стариков. Сколько горя принесли они нашему народу!..
Наблюдая, как под бомбовыми ударами взлетают вверх вражеские орудия, как в панике разбегаются солдаты, Иван Хлынин не выдержал и крикнул:
— Здорово, прямо в гущу попало.
— А ты не туда смотри, следи лучше за воздухом, — предупредил летчик.
Когда после третьего захода штурмовик пересекал речку, сержант увидел под кручей большую группу гитлеровцев. Прижавшись друг к друг, они лежали на земле, боясь, видимо, пошевелиться. Хлынин опустил ствол пулемета и прицелился, но стрелять не стал. В последний миг он вспомнил случай, происшедший не так давно со штурманом дивизии майором Петром Голодняком.
...Майор решил однажды облетать новый самолет.
— Самолет без боеприпасов, летать нельзя, — предупредил техник.
— А я буду дома. Пролечу над аэродромом и сяду.
И полетел. Но только успел Голодняк набрать высоту, как из-за тучи на него набросился фашистский истребитель. Майор схватился за пулемет, а в нем ни одного патрона. Еле-еле сумел Голодняк посадить свой поврежденный самолет. А гитлеровец ушел безнаказанно...
«Нет, надо беречь патроны, — сдержал себя Хлынин. — Мало ли что может случиться на обратном пути».
И действительно случилось. Самолеты шли домой. Оставалось до аэродрома не более пятнадцати минут лёта. Вдруг из-за тучи вынырнула четверка фашистских истребителей. Один из них неожиданно оказался в хвосте штурмовика Семена Кунина. Хлынин послал в истребитель очередь из пулемета, но она прошла мимо. Тогда стрелок прицелился более тщательно и, когда фашистский самолет оказался в перекрестии, нажал на гашетку. Но на этот раз очереди не последовало. Старший сержант попробовал перезарядить пулемет, но ему это не удалось. Из-за перекошенных в ленте патронов пулемет не стрелял.
— В пулемете задержка, — доложил Хлынин командиру.
Старший лейтенант Кунин попытался уйти от преследователя с помощью маневра. Он бросал самолет то вправо, то влево, делал горку и другие фигуры, однако фашист не отставал. Он, вероятно, понял, что у штурмовика неисправен пулемет, и, прекратив стрелять, пошел на сближение. Гитлеровский летчик решил расстрелять штурмовика в упор — одной очередью.
Расстояние между самолетами уменьшалось с невероятной быстротой. Старший сержант уже довольно отчетливо видел лицо врага. Гитлеровец улыбался и что-то показывал. Выкинул два пальца, потом оставил один, «Издевается, — озлился Хлынин, — спрашивает, сколько надо очередей — две или хватит одной? Ну подожди!»
Старший сержант уже просмотрел ленту и сейчас вставлял ее в пулемет. Когда все было готово, он попросил летчика:
— Сеня! Подай чуток вправо.
Штурмовик вильнул в сторону, наклонился, и в тот же миг длинная пулеметная очередь протянула трассу к фашистскому истребителю. Тот вздрогнул, чуть провалился и вдруг окутался черным дымом. Стремительно набирая скорость, он пошел к земле. Летевший за ним второй самолет резко повернул влево и стал уходить к линии фронта. То же самое сделали и остальные два самолета, летевшие чуть ниже.
— Ну, поздравляем тебя, — сказал Ивану командир эскадрильи старший лейтенант Еремин и в тот же день представил старшего сержанта Ивана Егоровича Хлынина к награждению орденом Славы III степени.
* * *
В июньский полдень 1944 года Семен Кунин вместе со старшиной Хлыниным — это звание Ивану было присвоено недавно — отправились в район Выборга. Надо было разведать глубину обороны противника, расположение его резервов, уточнить огневые позиции артиллерии. Над первыми траншеями летели на значительной высоте, но за Выборгом снизились до четырехсот метров и пошли в сторону линии Маннергейма. Иван видел внизу доты, надолбы, заграждения. То и дело он передавал летчику:
— Огневые позиции артиллерии на опушке.
— Замаскированные машины в лесу у дороги.
А сам в то же время внимательно рассматривал небо. В нем иногда вспыхивали разрывы зенитных снарядов. Тогда старшина говорил в шлемофон:
— Зенитки бьют. Поберегись, Сеня.
Когда в баках горючего поубавилось, пошли на свою сторону. И тут неожиданно попали под сильный зенитный огонь. Снаряды рвались сверху и снизу, справа и слева. Чувствовалось, что бьет не одна батарея, а сразу несколько.
— Многослойный огонь. Вырывайся, Сеня.
Не успел Хлынин закончить эту фразу, как самолет сильно тряхнуло и он завалился на правое крыло. Хлынин посмотрел и глазам своим не поверил: половину плоскости будто ножом срезало. Мотор ревел во всю силу, но удержать самолет в воздухе он был не в состоянии. Кувыркаясь, машина устремилась к земле.
— Сеня! Сеня! Что будем делать?
Хлынин почти кричал в шлемофон. Но летчик молчал. Стрелок понимал, что в создавшейся обстановке единственный выход из положения — это выброситься из самолета на парашюте. Он отвел в сторону пулемет, отстегнул ремни, надеясь, что вот-вот последует команда «прыгай». Но команды не было, летчик молчал. А без команды старшина не имел права оставить самолет. Таков закон войны — умри, но долг свой, обязанности солдата выполни.
— Сеня, что делать? — попытался дозваться Иван, но и на этот раз командир не ответил.
А земля приближалась с невероятной быстротой. Лес превратился в сплошной зеленый ковер, закрыл все перед глазами...
Хлынин почувствовал один только удар самолета о землю. Потом все исчезло. Очнулся он в темноте. Страшно болели рука и нога. С трудом поднял голову, сел. Пристально огляделся вокруг. Метрах в десяти увидел хвостовое оперение, чуть в стороне — плоскость. Где же командир?
Опираясь на здоровую руку, попробовал приподняться, но резкая боль в боку заставила снова сесть. Ощупал больную руку. Она была цела, но вывихнута. Закусив губу, попытался вправить кость на место. На второй или третий раз это ему удалось. «Может, и ногу сумею наладить», — подумал он и стал ощупывать ее. Но там вывиха не было. «Видимо, что-то серьезней. Но что? Раны вроде нет, а болит страшно. Наверное, кость треснула».
Старшина лег на землю, но минут через двадцать вновь сел. «Надо искать командира и уходить, — сказал он себе, — утром сюда могут прийти немцы и тогда... Они, несомненно, засекли место, куда упал самолет».
Хлынин потихоньку пополз по поляне. Метров через пятнадцать увидел лежавшего на земле командира. Подполз к нему, послушал — не дышит. Забрал документы командира, его планшет, пистолет. Нашел палку и, опираясь на нее, поднялся.
С трудом передвигая ноги, пошел по лесу. Дойдет до дерева, схватится за него, постоит и дальше. Пройдет метров сто, сядет и ждет, пока хоть немного утихнет боль в боку.
В одном месте почти рядом раздались автоматные очереди, послышалась чужая речь. Не обращая внимания на боли в боку и в правой ноге, Иван поковылял в сторону. Он шел до тех пор, пока перестали слышаться выстрелы и пока, обессиленный, не упал на траву. Но, полежав с полчаса, опять двинулся в путь. Настало утро, прошел день, а Хлынин все шел и шел. Несколько раз силы совсем оставляли его, и тогда наступало забытье. Ему казалось, что он куда-то вдруг проваливается, его охватывал всепоглощающий сон. Иван не слышал, ничего не чувствовал, даже болей в боку и ноге. Пробуждаясь от этого забытья, искренне жалел, что оно так мало продолжалось. «Хоть бы с часик отдохнуть от боли», — бормотал тихонько себе.
Последнее забытье наступило на второй день пути. Вдали он увидел просвет в лесу и подумал, что выходит на опушку. Старшина решил дойти до этого места без остановки, но не смог. Покачнувшись, он упал на маленькую елочку и потерял сознание.
Сколько так пролежал Хлынин, сказать трудно. Очнулся от какого-то шума. Прислушался — мотор гудит. «Значит, рядом дорога. Но куда она ведет, кто по ней ездит?» Старшина подождал, пока стихло, а потом поднялся и поковылял в сторону предполагаемой дороги. Вскоре он ее увидел. Дорога была широкая, вымощена булыжником, по краям бежали телеграфные столбы.
«Надо пройти вдоль дороги и посмотреть, нет ли каких знаков с надписями», — решил Хлынин. Он ведь не знал, на чьей территории находится и куда зашел. Но не успел он пройти и ста метров, как услышал шум приближающейся машины. Старшина спрятался за куст и стал наблюдать. Вскоре показались две грузовые машины. Они прошли на небольшой скорости, и Хлынин увидел на бортах советские знаки. Он весь задрожал от радости, однако выйти к машинам не успел. Через минуту они были уже за поворотом.
Пришлось опять ждать. Когда на дороге показалась новая машина, он встал на обочине и, опираясь на палку, вытянул вперед свою больную руку. Машина остановилась. Из кабины вышел высокий белобрысый майор и, подойдя к Хлынину, воскликнул:
— Ой, старшина! Где это тебя так разделали?
Хлынин не мог и ответить. Он стоял, качаясь из стороны в сторону, и только жадно хватал ртом воздух. Чувствовал, что сейчас упадет. Силы оставляли его.
Но упасть ему не дали. Выпрыгнувшие из кузова офицеры подхватили Хлынина на руки и понесли в машину. Шофер повернул назад, и через час старшина уже был на медпункте воинской части. Оттуда к вечеру его отправили в госпиталь, расположенный в Осиновой Роще. Там его осмотрели, оказали медицинскую помощь, и он впервые спокойно заснул.
А на следующий день при обходе больных начальником госпиталя у койки старшины собрался целый консилиум. Врачи щупали ногу, руку, ребра, выслушивали грудь, и всё чему-то удивлялись. Когда они ушли, Иван спросил молоденькую толстушку сестру:
— Значит, плохи мои дела? Вон и врачи качают головами.
— Да нет, что вы, — ответила звонким голоском сестра. — Все будет в порядке. Это они удивляются, как вы с сотрясением мозга, переломом двух ребер, с треснутой костью ноги и поврежденной рукой смогли столько пройти лесом. Они говорят, что с такими повреждениями человек обычно не живет больше сорока минут. Ну, а раз все обошлось, то теперь поправляйтесь. Месяца через два пойдете домой.
Но сестра ошиблась в сроках. Уже через полтора месяца Хлынин был в полку.
— Без документов? Это еще что за номер? — возмутился начальник штаба. — Думаешь, геройство — летать недолечившимся?
Начальник штаба не знал, что госпитальная комиссия вообще запретила Хлынину летать, а такие документы старшине были без надобности. «Пусть уж лучше полковое начальство решает, пускать меня в полет или нет», — подумал Иван и вернулся в полк без выписки.
Поначалу такому его поступку там не очень-то обрадовались. Начальник штаба категорически заявил:
— Возвращайся в госпиталь. И пока тебя не выпишут — носа здесь не показывай.
Помог заместитель командира полка по политической части майор Сердюков.
— Ну уж прости его на первый раз,— сказал он начальнику штаба. — Ты то имей в виду, что не в тыл побежал человек, а в родной полк. Пусть здесь долечивается. Дадим ему путевку в дом отдыха на Кировские острова, а потом видно будет.
Через несколько дней Иван Егорович Хлынин узнал, что удостоен ордена Славы II степени.
* * *
После двухнедельного отдыха медицинская комиссия опять не разрешила старшине летать и предоставила двухнедельный отпуск. Ехать на родину Иван Егорович не решился, — далеко, времени не хватит.
— Поеду в Струги Красные, — заявил он друзьям. Струги Красные — поселок под Псковом. Там еще в начале войны Хлынин познакомился с миловидной девушкой Аней. Недавно он послал туда письмо и получил ответ. Аня, оказывается, была чуть ли не два года в партизанском отряде, а сейчас работала в родном поселке. Из гостей Иван Хлынин вернулся загорелым, физически окрепшим и... женатым.
— Прямо удивительно, — шутил младший лейтенант Юрий Чибисов. — Другие от жен возвращаются — кожа да кости, а этот, смотрите, какую наел физиономию. Чем она там тебя кормила?
Любивший шутку, Иван Хлынин ответил:
— Картошкой, приправленной умными речами.
— И от них ты потолстел?
— Умные разговоры — самая полезная пища. Препирательство друзей прервал старший лейтенант Николай Палагушин.
— Хватит травить, — сказал он.— Летать-то с кем будешь? Хочешь со мной?
Хлынин уже знал, что Палагушин остался без воздушного стрелка и уже второй день не поднимался в воздух. А для него это было хуже горькой редьки. Прекрасный летчик, он привык быть впереди других.
— Хитер ты, Николай, — не унимался Чибисов.
— Это в чем же я хитрю?
— Будто не знаешь? Женатый стрелок — половина гарантии, что тебя не собьют. Женатых косая трогать не имеет права. Верный признак.
— Опять травишь? Ну как, Ваня, согласен?
— А мне все равно, с кем летать. Согласен. И началась опять жизнь, полная тревог и опасностей.
Однажды группа «ИЛов» бомбила артиллерийские позиции противника в районе Каунаса. Фронт тогда ушел далеко на запад. Ленинград уже был глубоким тылом. Отбомбив, штурмовики легли на обратный курс. Сопровождавшие их истребители получили другую задачу, и штурмовики шли без прикрытия.
Вдруг откуда-то сверху, словно ястребы на легкую добычу, на них обрушились фашистские истребители. Видимо наученные горьким опытом, они не стали атаковать поодиночке, а навалились почти все на самолет Палагушина.
— Два «фокке-вульфа» снизу и два сверху, один заходит в хвост, — доложил командиру Хлынин.
— Следи за тем, что в хвосте. Отгони его.
Старшина выпустил по гитлеровцу очередь из пулемета. Потом такую же дал по тем, что шли сверху. Это на какие-то минуты заставило фашистов держаться от штурмовика на расстоянии, но ненадолго. После того как им удалось оттеснить Палагушина от общей группы, они стали сжимать кольцо окружения. Пулеметные очереди проходили то справа, то слева.
Хлынин отбивался, как только мог. Он вертелся волчком в своей кабине, понимая, что долго не продержится. Через минуту-две кому-либо из фашистов удастся занять выгодную позицию, и тогда не уйти... Пять против одного — верная гибель. К тому же и патроны на исходе.
Гитлеровцы, уверенные в исходе боя, уже покачивают крыльями, предлагая следовать за ними. «Вот тебе и верный признак, Юра, — вспомнил Иван шутку Чибисова. — Выходит, не брезгует косая и женатыми».
— Патроны на исходе, — доложил Хлынин командиру.
— Держись, сейчас будем уходить.
Палагушин вдруг перевернул машину и штопором пошел вниз. Вражеские летчики, не ожидавшие столь безумного маневра, проскочили мимо. Вероятно, они подумали, что русский рехнулся: кто же бросает в штопор тяжелую машину? Разве только самоубийцы. Они были уверены, что штурмовик врежется в землю, поэтому и не преследовали его. А самолет почти у самых верхушек деревьев вдруг выровнялся и, ревя мотором, пошел на восток. Фашистские истребители было кинулись за ним, но вскоре повернули обратно — попробуй догони.
Минут через десять полета Хлынин услышал в шлемофоне:
— Ну, как, Ваня, самочувствие?
— Неважно, брат. Так надавило, что из носа кровь потекла. Всю кабину измазал.
— Ну, это ничего. А Юрка-то прав. Отвела руку косой твоя Аннушка...
98 боевых вылетов совершил старшина с Николаем Ивановичем Палагушиным. Незадолго до конца войны Иван Хлынин был награжден орденом Славы I степени.
* * *
Утро 8 мая 1945 года выдалось солнечным и теплым. Наполненный весенним ароматом воздух бодрил людей. Настроение у авиаторов в это утро было приподнятым, как в праздник. Людей радовала близкая победа, которую теперь ждали со дня на день.
— Дело идет к концу, — говорил парторг полка майор Крысько.
Он пришел на аэродром чуть свет и принес самые последние сведения с фронтов. Впрочем, Крысько никогда не приходил без новостей. Утром ли, вечером — в любой час, когда он встречался с летчиками, у него всегда находилась интересная тема для разговора. Летчики удивлялись, как много знал парторг полка, а еще больше тому, как он успевал с каждым поговорить и каждого выслушать.
Коммунистам майор Крысько рассказывал о том, что делает партийное бюро, какие ставит перед собой задачи, и обязательно спрашивал у них:
— Как думаете, стоящее дело?
Почти с самого первого дня своей летной службы Иван Хлынин значился в списках парторга агитатором. Он читал на стоянках статьи из газет, которые передавал ему майор, рассказывал об отличившихся экипажах, сообщал последние сводки «Совинформбюро».
Когда прибывали в полк новые воздушные стрелки, майор говорил, обращаясь к Хлынину:
— Растолкуй им суть нашей службы и обязательно постарайся понять, кто чем дышит, кто о чем думает. кто как понимает жизнь. Нам ведь с ними вместе воевать.
В канун победы майор Крысько пришел к агитатору по этому же вопросу. Война хоть и кончалась, но полки пока жили полной боевой жизнью. Эскадрильи летали на бомбежку, в воздухе происходили жаркие бои. выходили из строя экипажи. На их место прибывали новые. Вчера, например, в полк прибыла группа воздушных стрелков. Они прошли краткосрочную подготовку в учебной части и теперь зачислялись в боевые экипажи.
— Надо им рассказать о нашем полку, о его людях,— говорил парторг. — Пусть приглядываются к «старикам» и перенимают их опыт.
— Хорошо, товарищ майор. Постараюсь сегодня же поговорить с новичками.
Но на этот раз агитатору не удалось выполнить поручение парторга полка. Экипаж был вызван к командиру и получил боевое задание на вылет.
Когда Палагушин и Хлынин подошли к самолету, техник доложил:
— Самолет номер сорок исправен и к бою готов. Пулеметы заряжены, в люках листовки.
Техник подал командиру бумажку. Тот прочел ее и молча передал Хлынину. В листовке советское командование, не желая лишнего кровопролития, предлагало солдатам, офицерам и генералам противника прекратить сопротивление и сдать город советским войскам.
— Понял? — спросил Палагушин старшину, когда тот кончил читать.
— Понял. Вполне благородно.
— А ты знаешь, во что это нам может обойтись? Придется ведь летать над всем городом. Стукнут, паразиты, еще до того, как поднимут нашу листовку.
Действительно, как-то непривычно было лететь в стан противника с таким грузом. Выходит, в тебя будут бить снарядами, а ты — листовками...
— С моря заходить будем. Там зениток мало, — попробовал успокоить себя и летчика Хлынин.
— Это понятно. Но для нас, может, и одной хватит. Но все обошлось благополучно, только пережить пришлось больше, чем в другие вылеты. Зенитки противника открыли шквальный огонь. И то надо понять — советский самолет был один, и никто вражеским зенитчикам не мешал вести стрельбу. Палагушин в буквальном смысле выдохся, пока довел самолет до своего аэродрома. Он такое выделывал в небе, что и привыкшему Хлынину было страшно.
После возвращения из полета, ужасно уставшие, они проспали до десяти утра следующего дня, пока кто-то из летчиков не разбудил:
— Вставайте, сони! Война кончилась. На митинг идем...
* * *
В партийной организации строительного управления № 61 Главзапстроя проходило отчетно-выборное собрание. Когда председательствующий объявил, что можно приступить к выдвижению кандидатур в состав нового бюро, в зале раздалось сразу несколько голосов:
— Хлынина!
— Ивана Егоровича!
...После демобилизации прославленный стрелок некоторое время работал начальником отдела кадров стройтреста № 36. Но через год Хлынин пришел в райком партии и попросился на производство. Просьбу героя удовлетворили, и вскоре он уже был на стройке. Вначале работал штукатуром, а когда освоил дело, стал руководить бригадой отделочников. И здесь проявился его талант организатора. Бригада, о которой раньше никто и не слышал, впервые сдала объект с оценкой «отлично».
— Повезло ребятам, — улыбаясь, говорил кое-кто в тресте.
Но когда при подведении итогов за год бригада Хлынина заняла первое место, скептики умолкли. Всем стало ясно, что тут дело не столько в везении, сколько в мастерстве и организованности. К делам бригады Хлынина стали присматриваться. А спустя год она получила звание лучшей отделочной бригады Ленинграда.
Отделочники сдавали цех на фабрике «Веретено». Комиссия была строгой и даже придирчивой. Но ни одного изъяна она не нашла. Все сделано на совесть — добротно, крепко и красиво. «Отлично» — было записано в приемочном акте.
В совхозе «Раздолье» труд бригады оценивала не только приемочная комиссия, но и жильцы, которые получили квартиры в новом доме.
— Спасибо вам, друзья, — говорили они строителям. Слава бригады отделочников, руководимой Иваном Егоровичем Хлыниным, не меркнет вот уже более десятка лет. К бригадиру приходят поучиться с других участков. Он, конечно, охотно и подробно рассказывает о всех своих производственных «секретах»: как организует труд, как контролирует качество.
— Но вот беда, — сетует секретарь партийной организации управления Юрий Сергеевич Архипов, — не все умеют схватить главное в опыте Ивана Егоровича. Смотрят, как готовят раствор, как организуют производственный процесс, и не всегда задумываются, почему все ловко получается в бригаде. Между тем это-то и главное. Хлынин умеет увлечь людей, заинтересовать их работой. Не тем, что они получат за работу, а самой работой. Проводили мы в армию двух членов бригады Хлынина — Виктора Кубачева и Ваню Кузьмина. Проводили с почетом, как заслуженных строителей. А видели бы вы, что это были за ребята, когда они пришли в бригаду. Разболтанные, к работе относились спустя рукава, могли и опоздать, и прогулять. А Иван Егорович сделал из них хороших строителей. Недавно Виктор Панин отслужил действительную, вернулся в Ленинград, пришел к нам в отдел кадров и заявил: «Только к Ивану Егоровичу. Там начинал трудовой путь — там и продолжать буду». Вот так. Верят люди Ивану Егоровичу, и он ценит это.
И. Пономарев
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
