В небольшом поселке под Ленинградом есть музей боевой славы, своеобразный народный памятник подвигу летчиков 15-го гвардейского штурмового авиационного полка.
Гвардейцы прикрывали с воздуха ленинградские рубежи. Они наносили удары по батареям врага, бомбили его аэродромы. В январские дни наступления сорок третьего года и в дни штурма вражеского кольца в сорок четвертом «ильюшины» с воздуха прокладывали путь нашей пехоте. Под гул их моторов уверенней шли в атаку солдаты.
В боях с врагом полк заслужил почетное наименование «Невский». Это символизирует неразрывную связь крылатой гвардии с городом Ленина. На знамени полка — награды: орден Красного Знамени, орден Суворова, орден Кутузова.
В музее боевой славы на мраморной доске золотом написаны имена Героев Советского Союза. Их в полку было двадцать семь. Четверо удостоены этого звания дважды.
Рядом с именами Героев имена кавалеров ордена Славы всех трех степеней. Среди награжденных два воздушных стрелка, воевавших на Ленинградском фронте. О них я и хочу рассказать.
Самолеты садились один за другим. Сержант Тютрюмов до боли в глазах всматривался в небо. Ждал. Но его «десятый» не вернулся. Майор Смышляев, летавший с шестеркой на штурмовку аэродрома под Сиверской, рассказал, как на «их насели «мессеры». Один зашел в хвост «десятому» и почти в упор расстрелял его. Единственно, что майор заметил, — это отделившийся от горящей машины белый купол парашюта.
Анатолий осмотрел опустевшую стоянку. Прибрал ветки, подготовленные для маскировки, и медленно направился в свою землянку.
— Ты чего злой? — встретил его старшина Никитенок.
— Командир не вернулся...
— Да, четвертый «а этой неделе...
Друзья замолчали. Каждый по-своему переживал гибель боевых товарищей. Особенно было тяжело потому, что они ничем не могли помочь своим командирам. Даже не могли отдать последний долг павшему. Самолеты сбивали чаще над вражеской территорией. Истребителей для прикрытия не хватало. А тяжелым «ИЛ-2» трудно было отбиваться от маневренных и скоростных «мессеров».
— Я слышал, первые «ильюшины» были со стрелком-радистом, — нарушил тягостное молчание старшина.
— Где ж они? Почему нам дают одноместные?
— Начальству виднее.
Тютрюмов подсел к столику, сколоченному из досок от ящиков, взял листок бумаги и стал быстро что-то чертить.
— Вот, смотри! — Анатолий подозвал старшину.— Здесь бензобак. Позади лючок.
— Ну, знаю.
— Можно здесь пулемет установить. И стрелку есть место.
— Пожалуй, дело говоришь. Ремни под сиденье приспособим. Докладывай завтра капитану.
Начальник воздушно-стрелковой службы полка инженер-капитан Козлов внимательно выслушал Тютрюмова. Предложение комсомольцев-оружейников ему понравилось. Он стал добиваться разрешения установить на нескольких штурмовиках турельные пулеметные установки. Капитану объяснили, что этим вопросом занимается главное командование ВВС и что скоро будут поступать двухместные «ИЛы». Но Козлов оказался настойчивым офицером и добрался чуть ли не до самого командующего воздушной армией. Разрешение было получено.
Теперь оружейники Тютрюмов, Никитенок, Бекетов вместе с механиками из полевой авиаремонтной мастерской с утра до позднего вечера копошились возле «ИЛа».
Скоро машина была готова. Позади «фонаря» задиристо торчал ствол крупнокалиберного турельного пулемета.
Испытать «ИЛ» поручили летчику 3-й эскадрильи лейтенанту Павлюченко. Он славился своей храбростью и отличной техникой пилотирования. А вот насчет воздушного стрелка споров было немало. Лететь хотелось каждому. Но Павлюченко выбрал Тютрюмова.
— Все же первым предложил поставить пулемет сержант Тютрюмов, — сказал он командиру полка. — Разрешите ему и первую стрельбу провести.
«ИЛ-2» вырулил на старт. Командир, стоявший у большого полотняного «Т», взмахнул флажком: «Взлет разрешаю». Штурмовик рванулся вперед, набрал высоту. Струи воздуха, словно буравчики, сверлили каждую щелку. Сидеть на парашютных лямках было неудобно. Анатолий чувствовал себя как на качелях. Но вот показался самолет «ПО-2». «Небесный тихоход» тащил на длинном тросе «конус». Разрисованный черными кольцами, он напоминал гусеницу.
«Так-так-так...» — застучал в руках Анатолия пулемет. Ниточка трассирующих пуль уткнулась в «конус». Тютрюмов крутил пулемет вправо, влево. Пробовал целиться в воображаемого «мессера». Жалел, что мог дать по «конусу» только одну очередь.
Сделав круг, Павлюченко пошел на посадку.
— Как слетал? — спросил командир полка летчика.
— Нормально, товарищ командир!
— А стрелок?
— Задачу выполнил. Цель поразил! — уверенно ответил сержант Тютрюмов.
— Посмотрим. Пока закуривай!
Майор достал пачку настоящего «Беломора» фабрики Урицкого — подарок шефов. Ароматный дымок напомнил о мирных днях.
Тютрюмов отошел в сторонку, где толпились сержанты-оружейники. Кто-то расспрашивал его о полете, кто-то подшучивал над его воинственным видом. Но Анатолий лишь отмахивался от всех любопытных. Он с нетерпением ждал, когда привезут «конус».
— Четыре пробоины! — радуясь, кажется, больше всех, крикнул капитан Козлов.
Подошел командир полка. Он внимательно осмотрел машины.
— Дело стоящее. Готовь, капитан, воздушных стрелков.
...Анатолий Тютрюмов вырос в небольшой, затерянной в лесах и болотах Ленинградской области деревушке Черменеев Двор. Он любил землю и мечтал быть агрономом. Поступил в сельскохозяйственный техникум. Проучился всего двадцать один день. Шел тридцать девятый год. Тревожное время. Тютрюмова призвали в армию. Первую боевую закалку он получил на Карельском перешейке. Потом началась Отечественная...
Анатолий выполнял скромные, но очень нужные обязанности писаря штаба. И, может быть, его рукой были заполнены эти графы журнала боевых действий штурмового авиаполка:
«24. IX. Атака войск противника в районе г. Пушкина...
24. IX. Атака цели в районе Ропша — Красное Село. Задание выполнено. Уничтожено 20 автомашин, 2 танка».
По два-три раза в день вылетали штурмовики. Ни дождь, ни тяжелые, как налитые свинцом, облака не мешали им выполнять боевые задания, наносить удары по вражеским войскам.
Есть в журнале и трагические записи:
«21. IX. Майор Богачев сбит огнем ЗА. Самолет сгорел. Летчик погиб».
«24. IX. Не вернулся летчик Уткин...»
В такие дни сержанту не сиделось в штабной землянке. Он шел к комиссару, просил направить куда угодно, лишь бы лицом к лицу сражаться с врагом.
Весной 1942 года на пополнение технического состава полка прибыли девушки. Их назначили связистками, укладчицами парашютов. Анатолий добился, чтобы на его место взяли одну из прибывших. Начальник штаба полка, бывший летчик, согласился. Тютрюмов стал оружейником 3-й эскадрильи. Он снаряжал пулеметы и пушки грозных «ИЛ-2», подвешивал бомбы. Но и этого сержанту было мало. Сердце звало в бой. Анатолий Тютрюмов избрал себе опасную профессию воздушного стрелка.
...На счету у старшины запаса Анатолия Николаевича Тютрюмова 153 боевых вылета. Какой из них самый трудный — не скажешь.
Может быть, это был первый, когда он летал с комэском Федором Павлюченко. И первая встреча с «мессерами». Его пулемет захлебывался яростным огнем. Ствол описывал немыслимые дуги. А он, забыв обо всем на свете, жал на гашетку. Фашистские истребители не рискнули близко подойти к краснозвездному «ильюшину». Они предпочитали вести огонь с дальних дистанций. Несколько пробоин в плоскостях «ИЛа» вреда не причинили.
На земле комэск будто вновь увидел своего бывшего оружейника, сняв шлемофон, сказал:
— А знаешь, парень, из тебя толковый будет стрелок. Только не торопись. Хладнокровней.
Уже в первых боях Анатолий понял — одной храбрости мало, нужно еще и мастерство. Если кто-нибудь спрашивал Тютрюмова, ему говорили: «Иди в тир. Толя там». Когда в полку проводили учебные стрельбы по «конусу», сержант то стрелял сам, то занимался с кем-то из товарищей. Вскоре Тютрюмов из шестнадцати пуль укладывал в воздушную мишень десять — двенадцать, а норма была для оценки «отлично» — пять.
...В январе 1943 года наши войска начали операцию по прорыву блокады Ленинграда.
На снежном поле стояли новенькие «ИЛ-2». Первый день наступления вызывал волнение не только у молодежи, но и у ветеранов. Каждый понимал — в великой битве за город Ленина настал решающий момент. На командном пункте и в экипажах единое желание — скорее в полет. Но ленинградское небо, да еще зимой, не балует погодой. Низкая облачность плотной шапкой придавила аэродром. Командир полка непрерывно запрашивал синоптиков. Далекий голос хрипло называл цифры. Огорченный майор бросал трубку. В консервной банке, заменявшей пепельницу, росла горка окурков.
— Товарищ майор, разрешите? — протиснулся через маленькую дверь землянки одетый в летные доспехи капитан Павлюченко.
Майор устало посмотрел на летчика:
— Чего тебе, Павлюк?
— Слетаю с Кизенковым...
— Погода — видишь?
— Самая гвардейская. «Мессеров» не будет. Павлюченко долго убеждал командира полка. Из землянки вышел улыбающийся.
— Ну, как? — окружили его товарищи.
— Уговорил. Пойдем парой с Кизенковым.
Взметая облака снежной пыли, штурмовики оторвались от узкой полоски земли и скрылись в мглистом, сером небе. Только по гулу моторов можно было определить направление их полета. Они шли к Неве. Там кипел бой. Пехотинцы, танкисты, артиллеристы «вгрызались» во вражескую оборону.
Как и ожидал Павлюченко, налет штурмовиков был для гитлеровцев неожиданностью. Фашистские истребители где-то отсиживались на аэродромах. Вероятно, рассчитывали, что советские летчики не рискнут летать в такую погоду. Невпопад били и зенитки врага. Летчикам удалось обнаружить в соснячке артиллерийскую батарею крупного калибра.
— Атакуем! — дал команду Павлюченко. Штурмовики легли на боевой курс. Одна за другой отрывались фугаски. От взрывов содрогалась земля.
— Кизенков, уходим! — передал Павлюченко.
По пути он продолжал хлестать свинцовым ливнем позиции противника. Вдруг за спиной застучал пулемет Тютрюмова.
«Мессеры!.. — ожгло мозг. — Откуда?»
Павлюченко осмотрелся. Сплошные низкие облака были похожи на безмолвную пустыню. Справа тенью мелькнул «ИЛ» Кизенкова.
— Ты с кем воюешь, Анатолий? — услышал Тютрюмов в наушниках чуть хриплый голос командира.
— А вот фрицев доколачиваю!
На дороге, побросав машины и повозки, разбегались гитлеровцы.
— Постой-ка! Теперь я, — сказал летчик.
Он положил машину на крыло и ударил из пушек. Крытый грузовик, похожий на избушку, вспыхнул факелом. Из машины выскочило десятка три фашистов.
— Стой, не уйдешь!
В руках Анатолия снова заплясал пулемет. Свинцовый дождь косил гитлеровских солдат.
Вечером на разборе полетов командир полка сказал: «Капитан Павлюченко и его воздушный стрелок тактически грамотно провели штурмовку, полностью использовали для удара по врагу огневую мощь самолета. От лица службы объявляю благодарность...»
...Боевые дела Тютрюмова быстро стали известны не только 3-й эскадрилье, но и всему полку. Первую правительственную награду — медаль «За отвагу» — он получил в боях по прорыву блокады. А вскоре мужество и геройство воздушного стрелка было отмечено орденом Отечественной войны II степени. Правда, сам Анатолий никогда не хвастался успехами. На все расспросы отвечал просто: «Ну, летали... Стрелял... Врезал фрицу, елки-моталки...»
Любил Анатолий шутку. В эскадрилье он был самый заводной, самый веселый. Если где-то слышны взрывы смеха — люди говорили: «Толя травит». Обычно, окруженный друзьями, он с серьезным видом рассказывал очередную байку. Ее герой нередко находился тут же. И смех поднимался еще более задорный. «Герой» хохотал вместе со всеми и приговаривал: «Во, дает Толька...» На беззлобные шутки никто не сердился. Воздушные бойцы ценили улыбку. Им она просто была необходима, чтобы снять то огромное физическое и нервное напряжение, которое приходилось испытывать почти в каждый боевой вылет.
И вдруг неожиданная весть: Федор Ващенко и стрелок Анатолий Тютрюмов не вернулись с боевого задания. Притихла 3-я эскадрилья. За ужином стройная чернобровая официантка Галя принесла две миски горячей каши и поставила их там, где обычно сидели Ващенко и Тютрюмов. Она посмотрела на летчиков, те молча одобрили ее поступок. Эскадрилья не хотела верить в эти два слова: «Не вернулись...»
Комэск-три несколько раз подходил к телефону. Снимал трубку. «Сокол слушает...» — отвечала телефонистка Аня Баранова. Комэск молчал, оглядывался по сторонам, словно искал у кого-то помощи. Но вот он снова решительно снял трубку:
— Аня?
— Слушаю вас, товарищ капитан! — ответила телефонистка, узнав командира эскадрильи по голосу.
— Аня! Хочу сказать...
— Знаю, товарищ капитан, — голос девушки дрогнул.
— Я уверен. Он вернется, это точно...
На черном поле коммутатора задребезжали язычки бленкеров. Аня кому-то отвечала, кого-то вызывала, как во сне щелкала ключами. Непрошеные слезинки скатывались по ее щекам. Перед глазами стояло дорогое, знакомое до каждой веснушечки лицо Анатолия. Ей казалось, что вот сейчас услышит знакомое: «Я прилетел, «шплинтик»! Порядочек... А у тебя?..» И в его больших глазах она прочтет вопрос: волновалась? Да, волновалась. Но кто об этом знает? Кто знает, сколько она вынесла страданий, ожидая два слова: «Я прилетел...» Ведь в каждом его полете она мысленно была рядом. Своей любовью охраняла его от вражеской пули...
Утром на КП полка позвонили из дивизии: «Экипаж Ващенко подобрали артиллеристы. Живы!»
А случилось вот что. Самолет попал под сильный зенитный огонь. Фашистский снаряд угодил в мотор. Федор пытался, сбить пламя. Не удалось. Товарищи прикрыли его огнем, помогли выбраться из пекла. Надсадно выл мотор, как будто просил помощи. Несколько раз машина зарывалась носом. Летчик упрямо тянул к своим. Оставляя хвост черного дыма, «ИЛ» прошел над Невой. И... плюхнулся в торфяное болото.
Тютрюмова выбросило из машины. Он на секунду потерял сознание. Очнулся. Вскочил на ноги. Вокруг была непонятная, непривычная тишина. Рядом дышал жаром горящий самолет. «Где командир?» — Анатолий бросился к машине, рукояткой пистолета разбил фонарь. Открыл задвижку. Ващенко был без сознания. Изо рта тоненькой струйкой стекала кровь. Анатолий подхватил товарища.
— О-о-о, — застонал Федор.
— Потерпи, потерпи, Федя. — Напрягая все силы, Тютрюмов с трудом вытащил командира.
Он успел пронести раненого летчика несколько метров, как в небо полыхнуло пламя. Вспыхнули бензобаки. Огонь с треском пожирал «ИЛ».
Внезапно Анатолий почувствовал острую боль в ноге. Елочки, земля, пылающий «ИЛ»» — все закачалось, завертелось. Тютрюмов упал.
Очнулся он в землянке артиллеристов. Над ним склонилась женщина в белом халате. Рядом, прикрыв глаза, тяжело дышал Федор.
— Ну и живучи же вы, летчики, — заканчивая перевязку, ворчала медсестра.
— А мы и воюем, чтобы жить, — бледными губами почти неслышно ответил Анатолий.
...Ранней весной сорок четвертого года войска Ленинградского фронта вели бои под Псковом.
3-я эскадрилья получила боевой приказ: нанести удар по фронтовому аэродрому противника. Летчики уточняли задачу, знакомились с обстановкой.
Анатолий вместе с механиком готовил машину к вылету. Бывший оружейник, он сам обычно тщательно осматривал пулеметы, пушки, перетирал каждый патрон. И, наверное, поэтому у него не было никогда никаких «случаев» с оружием.
Вскоре вернулся командир машины лейтенант Жданов.
— Через полчаса вылет, тезка! Всё в порядке?
— Еще твой правый пулемет не осмотрел...
— А что с ним? Вчера летал — бьет отлично.
— Все же лучше посмотреть.
— Давай, давай!... — снисходительно улыбнулся лейтенант, и у него на щеках, покрытых золотистым пушком, появились ямочки.
В небо взлетела сигнальная ракета. Аэродром ожил. Окрестный лес огласился гулом моторов. «ИЛы» один за другим выруливали на старт и с ревом скрывались в снежной пыли. За Ораниенбаумом снеговые тучи прижали самолеты к земле. Шестерка «ильюшиных» шла низко, чуть не касаясь верхушек сосен. Только после Луги облачность стала выше.
— Подходим к цели! — сообщил по радио ведущий, капитан Василий Катюнин.
— Ноль десятый! Вас понял, — весело ответил лейтенант Жданов.
Тютрюмов летал с опытными летчиками и с молодыми. Летал с командирами, у которых характер, как огонь, и С такими, из которых клещами слова не вытянуть. Он никогда не видел лицо командира в бою, потому что сидел к нему спиной, оборонял заднюю полусферу. Но в любой миг Тютрюмов чувствовал выражение лица командира, читал его мысли.
«Сейчас командир возьмет ручку на себя...» — Тютрюмов мысленно представил действия лейтенанта Жданова.
Вдруг справа прямо на них выскочили два «мессера», словно они ждали их за кучерявыми облаками.
— Командир, сзади «мессеры»! — моментально доложил Анатолий.
Летчик стал менять курс. Самолет то выписывал «змейку», то полз вверх. Вокруг осиным роем свистели пули.
«Так, командир, молодец, тяни, тяни», — мысленно подбадривал летчика Тютрюмов. Он внимательно следил за действиями фашистов, стараясь разгадать их замысел. Ему удалось поймать в перекрестие прицела силуэт истребителя. Нажал на гашетку. Фашистский истребитель задымил и пошел вниз. Второй «мессер» дал длинную очередь по «ильюшину» и поспешил скрыться.
— Атакую! — в шлемофоне раздался резкий от напряжения голос лейтенанта.
«ИЛ-2» стремительно пикировал. Анатолий представил себе глаза летчика: напряженные, устремленные в одну точку. Пикирование длилось несколько секунд. Внизу грохотали взрывы. Бурое облако дыма окутало фашистский аэродром.
Словно опомнившись, заговорили гитлеровские зенитки. Густой дождь осколков барабанил по фюзеляжу самолета. «Ильюшины» сделали еще заход, другой! Летчики продолжали поливать свинцом вражеские «юнкерсы». С визгом срывались реактивные снаряды. Там, внизу, пылал гигантский костер. Изредка к небу поднимались столбы дыма, вверх летели обломки самолетов.
...Недалеко от Нарвы шестерка «ИЛов» встретилась с большой группой фашистских пикирующих бомбардировщиков. Они шли бомбить наш передний край. Ведущий быстро принял решение:
— Атакуем «юнкерсов».
Штурмовики дерзко бросились в самую гущу вражеского строя. Ведущий, капитан Владимир Алексенко, первым атаковал гитлеровца. Резко застучали под крылом пушки. «Юнкерс» с черным крестом на борту словно разрезали ножом. Разваливаясь на части, он полетел к земле.
Противник от неожиданного удара дрогнул. Фашисты стали удирать. Анатолий сумел поймать в перекрестие еще один «Ю-88» и дал по нему длинную очередь. Самолет круто скользнул вниз. И на земле полыхнул огненный фонтан — очевидно, взорвались боеприпасы, которые «юнкерс» нес, чтобы сбросить на наши войска.
Еще одного «юнкерса» Тютрюмов сбил вместе со своим, другом Пелевиным. Воздушные стрелки взяли бомбардировщик в огненные клещи.
Возвращались радостные. По радио летчики услышали знакомый голос командира авиадивизии:
— Молодцы, орлы! По-гвардейски бьете врага! Объявляю всем экипажам благодарность...
К наградам Тютрюмова теперь прибавился еще орден Славы III степени — первый солдатский орден за лично сбитый самолет врага.
В боях за Нарву число сбитых им самолетов увеличилось до пяти. Кроме того, два самолета были сбиты в групповых боях. А сколько его метким огнем уничтожено боевой техники и живой силы противника — это можно было подсчитать по записям и фотопленкам, которые хранились в штабе полка. И рядом с орденом Славы III степени засиял орден Славы II степени.
...Наступил год сорок пятый. По всем приметам, война близилась к концу. Под крылом мелькали дороги Восточной Пруссии. На картах теперь были незнакомые названия: Пиллау, Прейсиш-Банау... Курцдорф... И много других «дорфов», «штадтов», «бергов».
Свой последний, 153-й по счету, боевой вылет старшина Анатолий Тютрюмов совершил в день Победы — 9 мая 1945 года. Уже было официально объявлено об окончании войны. И люди ходили необычайно праздничными, радостными. И разговоры теперь шли о будущем. Люди мечтали...
Внезапно из штаба полка сообщили:
— Экипаж Алексенко к командиру!
Майор Владимир Алексенко и старшина Анатолий Тютрюмов направились к небольшому домику на краю аэродрома. Каждый думал: зачем вызвал командир полка?
— Может, штурмовать какие остатки, товарищ майор! — высказал свое предположение Анатолий.
— Вряд ли, фашисты еще вечером заявили о капитуляции своей группировки. Да что уж, совсем они дураки? Что-то другое...
Командир встретил их на пороге штаба:
— Прибыли... Вот какое дело, друзья. Где-то на кончике косы Фришес-Гафф остались еще лихие вояки. Не хотят признавать капитуляции. Штурмуйте «психологически»...
— Вас понял...
На аэродроме сотни глаз провожали «ИЛ-2» на последнее боевое задание. Но Анатолию запомнилась только одна пара. Лучистые, карие глаза Аннушки.
«Возвращайся, жду!» — просили они.
И он вернулся.
Фронтовая биография у Константина Яковлевича, по его словам, сложилась неудачно. С первых дней войны он был зачислен телефонистом в батальон аэродромного обслуживания, или, как называют авиаторы, — БАО. Пелевин не раз пытался доказывать, что его место на передовой, а не в каком-то тыловом батальоне, что он — снайпер. На все это ему коротко отвечали: «Надо будет — пошлем, а пока служите...»
И Пелевин продолжал таскать тяжелые катушки с кабелем. Случалось ему видеть, как сквозь серые клубочки разрывов прорывались к Ленинграду самолеты с черными крестами. И потом он с горечью смотрел, как где-то на Охте или на Васильевском поднимались зарева пожарищ.
Трудной была блокадная зима. Рослому, сильному парню не хватало четырежды урезанного тылового солдатского пайка. Силы таяли. Он придумывал разные способы, как растянуть на весь день невесомую пайку хлеба. Делил ее на части. Пробовал запивать супом. На его исхудавшем теле гимнастерка висела, как на гвозде. Не меньше голода мучили лютые морозы. Хватишь голой рукой провод — и готово: пристыла кожа, отдираешь — кровь сочится. Вернешься с линии, только бы отогреться, чуток забыться — приказ: выходи на линию, исправляй связь. И, перекинув через плечо когти, топал Константин, пошатываясь от голода, от порывов колючего ветра.
Летом сорок второго года Пелевина приняли в партию. Вручал партбилеты начальник политотдела. Первым вызвали молодого лейтенанта, летчика из 2-й эскадрильи. На его гимнастерке вишневой эмалью поблескивал орден Красной Звезды.
— Как воюете, лейтенант? — спросил летчика начальник политотдела.
— Вчера «фоккера» сбил.
Получая партбилеты, другие летчики тоже как бы отчитывались перед партией. Подошла очередь Пелевина: «Что скажу?.. Телефонист...» Точно на чужих ногах он шагнул к столу. Начальник политотдела предложил сесть на единственную в землянке табуретку.
— Пелевин! Помню. Недавно вы под бомбежкой линию связи восстановили. Спасибо! Помогли вовремя поднять истребителей.
Он аккуратно почистил вставочку. Макнул перо в металлическую чернильницу. Не торопясь поставил подпись в партбилете.
— Может быть, есть какие вопросы?
Константин несколько помялся, вздохнул и тихо сказал:
— На передовую бы мне... Снайпером.
— Вот как! Это хорошо. И нам нужны снайперы.
Вечером Костя встретился со своим приятелем Анатолием Тютрюмовым, воздушным стрелком из 3-й эскадрильи.
— Получил? — обратился к другу Анатолий.
— Да.
— Покажи.
Пелевин вынул из кармана красную книжечку. Анатолий вслух прочел: «Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков)».
— Коммунист, значит! — он крепко пожал Косте руку. — Ну, а насчет фронта говорил?
— Говорил.
— И что ответил начальник политотдела?
— Ничего особенного. Дескать, и нам нужны снайперы, только воздушные...
— Вот здорово! Давай к нам. Я помогу.
К занятиям друзья приступили в тот же день. Тютрюмов рассказывал правила воздушной стрельбы. Вместе тренировались по силуэтам определять типы самолетов противника. Особенно тщательно, что называется, до винтика изучали пулемет. Встречались обычно под вечер, когда заканчивались боевые вылеты. Пелевин поражал Анатолия своей настойчивостью. Тютрюмов не раз говорил, что таких упорных он еще не встречал.
После боев по прорыву блокады полк получил новенькие «ИЛы». Вскоре прибыли и их хозяева — молодые летчики. Но с воздушными стрелками было хуже, пополнение задерживалось. Командование авиационной дивизии решило набирать стрелков в подразделениях обслуживания. Желающих оказалось немало. Комиссию по отбору возглавил начальник политотдела.
— Вот мы и встретились, товарищ Пелевин, — сказал он, разглядывая карту медицинского осмотра.— Здоровье у вас подходящее. Говорят, что характер — ленинградский, упорный.
— Он уже технику освоил, — заметил капитан из штаба полка. — Ученик Тютрюмова!
— Отлично! Куда предлагаете?— обратился к офицеру начальник политотдела.
— В третью эскадрилью...
...Мы уже второй час беседуем с Пелевиным. Константин Яковлевич встал, достал из книжного шкафа папку, нашел в личном «архиве» пожелтевшую фотографию. Со снимка на меня смотрел молодой сержант. Крутой подбородок. Складка над переносицей. Глаза строгие, даже как будто сердитые.
— Вот память от роты связи осталась. Девчата жалели, что расстаемся. А я был рад, «крылышки» — авиационные эмблемы — еще до приказа на петлицы прицепил.
Он помолчал, вспоминая что-то давнее-давнее.
— Я ведь с детства «болел» авиацией. До войны вместе с мальчишками на соседнем аэродроме целыми днями пропадал. В летчиков играли. Потом, когда уже на ГОМЗе работал, как активисту Осоавиахима мне путевку в авиационное училище вручили. Можно сказать, был на пороге мечты. Но зрение подвело. И все же исполнилось заветное желание.
...Первый боевой вылет для Пелевина оказался неожиданностью. Вечером его вызвал заместитель комэска старший лейтенант Василий Катюнин и спросил:
— Лететь сможешь?
— Смогу.
Утром Костя спозаранку пришел в столовую.
— Ты куда такую рань? — удивленно спросила повариха, засыпая в котел крупу.
— Полет начинается...
«ИЛ» с цифрой 30 на борту стоял чуть-чуть припудренный снежком. Костя обошел машину. Постучал ногой по упругой резине колеса. Потом наломал еловых лапок и принялся обмахивать с самолета снежок.
— Хозяйничаешь? — услышал Костя голос. Обернулся. Перед ним стоял плохо побритый, одетый в унты и меховую куртку крепыш.
— Стрелок? Новенький?..
— А вы, что ж, механик?
— Угадал. Иван Кугушев. — Он протянул руку. Шершавая ладонь пахла маслом и металлом.
— Пулемет проверил?
— Нет еще.
— Поторапливайся.
Больше он не сказал ни слова. Работали молча. Пелевин изредка посматривал, как механик дотошно ощупывал каждый болтик. И Костя подумал: «Ничего себе характерец. С таким не очень-то поговоришь». А ему хотелось сказать, что он сегодня идет в первый настоящий воздушный бой. И может быть, уже в этом бою ему повезет и он собьет гитлеровского стервятника. Но Кугушев молчал.
Старший лейтенант Катюнин появился, когда уже стало совсем светло.
— Привет личному составу! — весело поздоровался он с Кугушевым и Пелевиным. — Познакомились?
Кугушев кивнул головой и продолжал что-то подвертывать в моторе.
— Готово, командир! — Вытирая руки ветошью, он спрыгнул на землю.
— А у тебя, Костя? Посмотри, чтобы не было перекоса ленты.
Прозвучала команда: «По самолетам!» Механик помог Катюнину и Пелевину надеть парашюты. Старший лейтенант привычно поднялся на плоскость, перевалил на свое место. За ним уселся Пелевин. Сигнал! Взревел мотор. С бугорков завихрились хороводом снежинки. Машина, подпрыгивая на кочках, рванулась вперед. Мелко подрагивая, задержалась на старте.
— Я «тридцатый», прошу взлет! — по радио запросил КП командир.
— Взлет разрешаю! — пришел ответ из небольшого домика на краю аэродрома.
Через несколько минут Пелевин увидел, как их догоняет самолет Муравьева, а там еще один. Штурмовики занимали свои места в боевом порядке.
— Командир, собрались все!— доложил Костя.
— Продолжай наблюдение.
Дружным звеном штурмовики направились к франту. Пелевин глянул через борт. Возле дорог как будто кто-то рассыпал домишки. Ближе к Ленинграду он с удивлением узнал родное Парголово. Горушку, с которой мальчишками катались на лыжах. Подумал: может, мать там внизу. Не знает, что ее Коська летит.
— Подходим к фронту. Будь внимателен! — послышался в шлемофоне голос Катюнина.
Передний край обозначился изломанными линиями траншей, дымками выстрелов, орудийными позициями. Дальше — противник. И сразу же черные, белые облачка разрывов. Вначале немного. Затем зенитный огонь усилился.
Старший лейтенант бросал машину вниз, ложился на крыло. Перед глазами Пелевина мелькали, словно кадры кино, то квадраты леса, то разрывы зенитных снарядов, то избы, то свои «ИЛы». Он силился что-либо понять в этой круговерти. Крутил пулемет. Искал цели.
— Атака!
Костя успел разглядеть артиллерийские орудия. Они задрали вверх стволы, размалеванные белыми пятнами.
И были похожи на странных животных. Командир сделал боевой разворот. Одна за другой оторвались бомбы. И каждый раз «ИЛ» слегка вздрагивал, как бы освобождаясь от непосильного груза. На втором заходе штурмовики прочесали артиллерийские позиции врага пушечно-пулеметным огнем. Пелевин успел дать очередь по автомашине, которую заметил возле капонира. После штурмовки «ильюшины», ровно гудя моторами, повернули на свой аэродром. «Неужели все кончилось?»— подумал Пелевин и с сожалением посмотрел на оставшуюся нетронутой коробку с пулеметными лентами. Он попытался восстановить в памяти свой первый воздушный бой. Запомнились лишь отрывки команды, переговоры по радио летчиков... Огонь зениток... Взрывы бомб, треск пулеметов, скорострельных пушек.
— Ну как, Костя? — вывел его из раздумий голос командира.
Пелевин сразу не нашелся, что и ответить:
— Да-а... крепко поддали...
— Э, брат! Это семечки. Еще не такая карусель бывает. Ничего, привыкнешь.
Константин Пелевин оказался способным учеником воздушного снайпера Тютрюмова. Каждый боевой вылет был для него ступенькой к мастерству. Он много размышлял над тактикой воздушного боя, расспрашивал опытных летчиков, читал в газетах все, что относилось к боевой деятельности штурмовиков. Подружился с Кугушевым. Неразговорчивый механик оказался человеком добрейшей души. Он знал до тонкости самолет, вооружение и был постоянным консультантом Пелевина. По его совету Костя стал расчехлять пулемет в воздухе, чтобы не попадала пыль, которую самолет поднимал на взлете. А в зимнее время механик всегда припасал для стрелка не застывающую на самом лютом морозе смазку.
Командир полка, командиры эскадрилий, заместители командиров эскадрилий обычно брали к себе в экипаж самых лучших стрелков. Они чаще летали ведущими. Первыми шли в атаку. Первыми принимали бои с истребителями противника. Поэтому им нужен был зоркий, хладнокровный воздушный стрелок, чтобы не беспокоиться за свой «тыл». Тютрюмов летал с дважды Героем Советского Союза Владимиром Алексенко. И когда тот был комэском, и когда стал заместителем командира полка. Командирами у Пелевина были Герои Советского Союза Василий Катюнин, Алексей Дерябин.
Алексей Никитович Дерябин как-то мне рассказал об одном своем вылете вместе с Пелевиным:
— Получили мы задание на штурмовку станции Новоселицы. По данным разведки, там скопились железнодорожные эшелоны. Прошли передний край. Внизу снег. Белый, словно сахарный. Слышу по радио команду ведущего: «Приготовиться к атаке!» Заходим со стороны солнца...
Алексей Никитович по летной привычке жестом показал, как «ИЛы» ложились на боевой курс.
— Пикирую! — он сделал стремительное движение рукой вниз. — Отбомбился. Теперь в самый раз еще и из пушек прочесать. В это время машину сильно тряхнуло. «Командир, по фюзеляжу попадание», — слышу в шлемофоне голос стрелка. Забарабанили осколки. Начинаю противозенитный маневр. Зенитки бьют выше. А тут новая беда: мотор забарахлил. Посмотрел на приборы, стрелки как испуганные мечутся. Придется садиться! Куда? Смотрю вниз. Мелькают избенки... лес... змейкой вьется дорога. И вдруг болотце с редким соснячком. Крохотное, с пятачок.
«Прыгай!» — кричу стрелку. А у самого в голове: «Посадить... посадить машину». Самолет проплыл брюхом по молодым сосенкам метров десять и ткнулся носом. Выскакиваю. А за мной стрелок.
«Ты чего не прыгал?» — спрашиваю. «А ты?..» Посмотрели друг на друга и рассмеялись... Я понял: с таким можно все делить пополам, и опасность тоже.
В феврале сорок четвертого года войска Ленинградского фронта почти на всем протяжении форсировали реку Нарву, лишь у старой крепости линия фронта точно зацепилась за что-то и сделала петлю. Почти каждый день гремела артиллерийская канонада. Поднимались в атаку стрелковые полки 2-й ударной. Крутой западный берег был неприступен. Битые под Ленинградом генералы фюрера понимали: потеря Нарвы откроет путь советским войскам в Эстонию, исчезнет надежда Удержаться в Прибалтике.
Хватало работы и штурмовикам. «Ильюшины» по три-четыре раза в день ходили на штурмовку. Нередко летчики обедали прямо у машин. Наскоро ели и снова поднимались в воздух.
Штурмовики появлялись неожиданно. Они с ревом выскакивали из-за прифронтового леска. И верхушки сосен, словно боясь, что их заденут тяжелые «ИЛы», пригибались от воздушного потока. За передним краем, набрав высоту, машины срывались вниз. И сразу же на позициях врага поднимались черные фонтаны. Дрожала земля. Казалось, там, за рекой, кто-то бьет гигантским молотом.
Отбомбившись, «ИЛы» продолжали поливать свинцом окопы противника. Из-под их крыльев кометами вылетали реактивные снаряды. Взахлеб били пушки и пулеметы. И все яростней и яростней начинали огрызаться гитлеровцы. Небо покрывали дымки разрывов зениток. Вываливались из-за облаков «мессеры». И над землей, «ад притихшими соснами и березками, над скованной льдом рекой вертелась огненная карусель. В такие минуты внимание летчика и стрелка было предельно напряжено. Секунды решали исход смертельных поединков.
Как-то «ИЛы» возвращались домой. Прикрывавшие их «МИГи» завязали бой с гитлеровскими истребителями. Пелевин следил, чем кончится воздушная схватка. Неожиданно один из «фокке-вульфов» отвалил и коршуном ринулся на «ильюшина».
— На хвосте фриц!
Катюнин сбросил газ. Машина словно провалилась. Истребитель проскочил и тоже резко сбавил скорость. Теперь он как бы завис над штурмовиком.
Все круче задирал свой пулемет Пелевин. Не хватало «угла». «Фоккер» не попадал в прицел.
— Командир, дай «ножку»!
Старший лейтенант выпустил щитки. Машина быстро теряла скорость. Вот-вот сорвется в штопор. Трудно сказать, как летчик удерживал «ИЛ» в воздухе. Тяжелый самолет скрипел и трясся, как телега на ухабах.
Костя от злости стиснул зубы. А фашистский летчик, перегнувшись через борт, улыбался, выбирая момент, чтобы расстрелять свою мишень. Не помня себя, Пелевин схватил ракетницу. Сухо щелкнул выстрел. Шипя, ракета полетела вверх. От неожиданности гитлеровец растерялся. «Фоккер» соскользнул на крыло и лишь чудом не врезался в землю.
— Ты чем его? —спросил Катюнин.
— Ракетой.
— Ну силен! Аса — ракетой!
И оба они расхохотались.
Потом в полку долго рассказывали о «новом» оружии воздушного стрелка Пелевина. ...Однажды Катюнин и Пелевин не вернулись с боевого задания. Ничего толком не могли сказать с пункта наведения. Говорили разное. Из штаба стрелкового полка сообщили, что видели, как был сбит «ИЛ». Но куда упал самолет — точно не знали.
Поздно ночью командира полка разбудил телефонный звонок. Сквозь шум и треск он с трудом разобрал: «...Мы сбиты... Целы...» Утром на какой-то старенькой полуторке Катюнин и Пелевин добрались до своих. Первым их встретил дежурный по полку:
— Командир полка раз пять звонил... Приказал, как появитесь, к нему...
В землянке командира полка было тесно и шумно. Катюнин еле протиснулся в узкую дверь, присел у порога. Пелевин примостился за его спиной. Костя подумал: «Начальство свыше приехало. Начнут: как да что...» А ему смертельно хотелось спать. И пока Катюнин докладывал, он не раз тыкался в широкую спину командира.
— Пелевин здесь? — сквозь дремоту услышал он голос командира полка.
— Так точно, здесь! — Костя вскочил, больно ударился о потолок.
— Осторожно! Всего два наката, — улыбнулся подполковник. — Расскажи, как воевал.
— Обыкновенно.
— Ну, а все же?
— Шли вдоль залива. Я заметил на горизонте, черные точки. Дал в их сторону ракету и еще очередь трассирующими.
Пелевин прищурил глаз, припоминая, как одному из истребителей удалось пристроиться им в хвост и между машинами заметались огненные молнии. Пули цокали в обшивку. Враг оказался хитер и настойчив.
— Я давлю на гашетку, а он хоть бы что... Вроде как завороженный... И не отворачивает... Что, думаю, за чудо?
— Может, ты и в прицел его не взял? — спросил ядовито кто-то из присутствующих.
В землянке зашумели.
— Тише, товарищи! Продолжай! — командир полка ободряюще посмотрел на Пелевина.
— Потом фриц стабилизатор у нас срезал, будто ножом!
Пелевин припомнил, как тяжелый «ильюшин» стал резко терять высоту. А истребитель решил использовать момент и нацелился добить «ИЛ» сверху.
«Сейчас расстреляет!» — ожгло мозг, и Костя словно прилип к пулемету. Каждый мускул был напряжен. «На, сволочь! На... на... на...» Пулемет бешено трясся в его руках. Потом он услышал в шлемофоне голос командира: «Остановись!.. Очумел, что ли?» Справа от них плыло белое облачко парашюта. На стропах, словно кукла, болталась человеческая фигура...
— Не заметил, с дымом пошел «фоккер» или как? — спросил смуглый лейтенант в новенькой фуражке с золотистым «крабом».
— Не заметил. Глядел, как бы у самих дым не пошел.
Хохот покрыл слова лейтенанта, который хотел что-то еще спросить.
Катюнин поймал руку друга и тихо потянул вниз.
— Садись... Садись, — шепнул он.
— Ну вот что! — командир полка встал. — Мы с замполитом решили за лично сбитый самолет представить Пелевина к ордену Славы третьей степени.
И все, кто был в землянке, одобрительно зашумели.
— А если потребуется вещественное доказательство, пожалуйста! Сбитый фриц у нас. Он говорит, что хорошо запомнил русского воздушного стрелка.
... В летной книжке гвардии старшины Константина Пелевина сто сорок шесть записей. Это число боевых вылетов. Строчки телеграфно короткие. Вылетели в район... Штурмовка аэродрома... Подожгли танки... Израсходовано боеприпасов...
Но не всё хранят записи в служебной книжке. Нет, например, ни строки о том, как, будучи ранен в руку, Константин Пелевин продолжал летать. Потому что надо было. Потому что в полку не было ни одного лишнего стрелка. Потому что он был коммунистом. Не записано и то, как наши штурмовики, отбиваясь от насевших «мессеров», сбили три из двенадцати. И за один из этих трех Константин Пелевин был удостоен ордена Славы II степени.
...Орденом Славы I степени Пелевин был награжден позднее. Это был незабываемый день. На зеленом плацу выстроился полк. В четком строю замерли гвардейцы. На гимнастерках — ордена и медали, у некоторых — Звезды Героев.
— Смирно! — раздалась команда, и ее эхо разнеслось по всему аэродрому и замерло где-то в березовой рощице. Застыл строй. Вынесли боевое гвардейское знамя. Ветерок ласково колышет алое полотнище с портретом Ленина. Развеваются радужные орденские ленты.
Начальник штаба полка зачитал Указ. Из строя вышел гвардии старшина Константин Пелевин. Командир полка крепко обнял его и вручил высший знак солдатского подвига — орден Славы.
Высокую награду — орден Славы I степени — старшина Анатолий Тютрюмов получил, когда его друг и ученик Константин Пелевин был уже дома, в родном Ленинграде.
* * *
Раз в год из разных уголков страны собираются крылатые гвардейцы на своем старом аэродроме. Бывшие комэски, летчики, «технари», вооруженцы. Одни с погонами, другие в штатских костюмах.
Из старинного университетского эстонского города Тарту приезжает гвардии старшина запаса Анатолий Николаевич Тютрюмов. В располневшем, представительном мужчине не сразу узнаешь бывшего воздушного снайпера. Кавалер трех орденов Славы работает начальником отдела на Тартуском приборостроительном заводе. Вместе с ним приезжает и его супруга, бывшая телефонистка БАО Аннушка Баранова.
Боевой друг и ученик Тютрюмова гвардии старшина запаса Константин Яковлевич Пелевин прибывает на встречу тоже при всех орденах. Он, как всегда, приветлив и скромен, старается быть незаметным. Боевые друзья говорят, что он и теперь умеет душевным словом и товарищеским участием согревать людей. Это замечательное качество сохранилось у него на всю жизнь. Именно за это и уважают коммуниста модельщика Константина Яковлевича Пелевина в рабочем коллективе ленинградского завода «Пневматика».
Ветераны по традиции всегда останавливаются у серой бетонной полосы, отшлифованной до стального блеска. По ней, обгоняя звук, срываются в полет серебристые птицы. И прозрачный воздух дрожит от гула их мощных турбин. Люди на краю летного поля долгим взглядом провожают в небо самолеты. Вот они стали крохотными точками. Словно хвост кометы, тянется за ними след инверсии. Закручиваются фантастические росписи в небесной лазури.
Люди на земле всматриваются в голубую даль, ловят на слух мелодию полета, потому что они тоже из орлиного племени. Мысленно следят они за движениями тех, кому проложили дорогу в небо.
Ю. Кринов
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
