Ленинградский обком ВКП(б) и Военный совет Ленинградского фронта обратились к трудящимся северовосточных районов области с просьбой оказать посильную продовольственную помощь блокированному Ленинграду.
Колхозное крестьянство единодушно откликнулось на эту просьбу. На прошедших сельских сходах было решено организовать из личных запасов массовый сбир продуктов, в первую очередь мяса.
Об этом рассказала уроженка этих мест Анастасия Михайловна Давыдова. В ту пору она была секретарем Дороховского сельсовета и участвовала в сельском сходе вместе с заведующей отделом пропаганды райкома. Женщина из райкома была опытным партийным работником и, казалось, хорошо усвоила напутствие своего первого секретаря: торопливость, нервозность в разговоре с колхозниками не годятся. Стоит допустить малейший просчет, чего-то недоучесть и тем более оказать даже небольшой нажим на людей — и пиши пропало, не поймут тебя. И тут уж никакие увещевания, укоры не помогут.
В селе Скуратово Дороховского сельсовета, где предстояло провести сельское собрание, как и в большинстве деревень и хуторов, война чувствительно дала о себе знать. Немало женщин овдовело. А несколько вернувшихся с фронта мужчин — инвалидов, списанных «по чистой», постоянно напоминали всем о войне. А новые похоронки нее продолжали приходить.
Мало что напоминало той осенью сорок первого о довоенной зажиточной жизни. На трудодни колхозникам выдавали крохи. Личное хозяйство было единственным источником питания. А семьи большей частью многодетные.
Все это надо было учитывать. Умелый агитатор первым делом поинтересуется, порасспрашивает колхозников, какие вести с фронта, как живут. Случалось, спросишь женщину о муже или сыне, как они воюют, о чем пишут, и она тут же в голос и падает замертво: перед самым приходом агитатора почтальон принес в дом похоронку. Да и без этого трудно с хозяйкой поговорить толком: ждут ее колхозные и домашние дела. Пойди управься со всем.
И все-таки надо было найти время поговорить, внимательно выслушать человека, помочь ему словом и конкретным делом. Когда же выговорятся люди, расскажут, какие горести не дают им покоя, на кого обиды в сердце носят, тогда, считай, можно и сход проводить.
Острее прочувствуют собравшиеся на сход, что переживают жители осажденного Ленинграда и их собственные мужья и братья на фронте, обороняющие город на Неве, какие лишения терпят. Ведь мало того, что вражеская пуля может настигнуть в любой момент, так еще и голод косит.
Наплачутся женщины на собрании и ничего не пожалеют, последнее отдадут, лишь бы хоть немного облегчить участь тех, кто находится за блокадным, вражьим кольцом.
...В назначенный час в деревне Скуратово собрались односельчане, в основном старики, женщины да подростки, в просторной пятистенной избе колхозницы Клавдии Богдановой.
Расположились кто где, большинство на полу уселось, подстелив кто шубу, кто полушубок. Присматриваются, оценивают, какого человека к ним прислали. Видно, недавно в райкоме: что-то не видели ее раньше в Скуратове. За длинным деревянным столом, приставленным к окну, рядом с товарищем из райкома заняла место двадцатитрехлетняя Анастасия Давыдова — секретарь Дороховского сельсовета. Ее в деревне знает стар и мал. Настенька, как ее ласково зовут,— свой человек. Выросла в этих местах, до войны клубом заведовала. Добрая и отзывчивая женщина.
Но вот народ попритих. Поднялась из-за стола прибывшая на собрание женщина — представитель райкома. Без долгих предисловий сказала о бедственном положении ленинградцев, выразила уверенность, что люди отнесутся к этому с пониманием и привезут в Хвойную кто сколько может мяса, масла, сметаны. Вроде бы сказала все по делу, как того и требует повестка дня. А народ сидит помалкивает.
Настеньке Давыдовой стало не по себе: чего-то, самой малости, не хватало в словах выступавшей. Заволновалась Давыдова. Но внешне все выглядело нормально. Все слушали внимательно. А теперь молчат, видать, обдумывают, как ответить.
Ждать пришлось недолго. Клавдия Богданова, женщина не из робких, на правах хозяйки дома заговорила первой. Поправила копну светлых, как лен, волос и с мягким оканьем принялась изливать свои жалобы на жизнь незадавшуюся. Муж и два старших сына на фронте. Детишек — куча. А председатель из колхоза «Красный бор» ничем помочь не желает. Что ни просьба, то отказ — мол, и другим не легче. Война во всем виноватая. Потому крутись себе волчком, Клавдия Богданова, и на помощь правления не рассчитывай. А на кого рассчитывать? Запасов мало — только-только хватает семью прокормить. Уж и не знает, как быть, что от себя оторвать. Вслед за Богдановой запричитали другие женщины. И у них положение не лучше. Тоже жизни никакой нет. Еле-еле концы с концами сводят.
Здесь в беседу вмешался, пригасив козью ножку, пожилой колхозник в потертой шинелишке. Инвалид войны.
— Послушать вас, женщины дорогие, так получается, нечем вам поделиться с голодающими ленинградцам». Не пойму тебя, Клавдия. Разнылась ты, разохалась, а у самой в хлеве одних овец семь штук. И коровушка такая — дай бог каждому. Свиней держишь...
Клавдия потупила взор. В глазах слезы. Стыдно, значит, стало от слов бывалого солдата — инвалида, мужниного дружка-фронтовика. Оба на Ленинградском фронте воевали. Только тяжелое ранение раньше времени заставило солдата вернуться домой. И как будто дело стало клониться к тому, что скажут сейчас люди свое последнее слово, решат, когда везти мясо, откуда тронется в Хвойную обоз, благо ездовыми вызвались быть подростки. Они хоть сейчас в ночь готовы ехать...
Но человек есть человек. Он, бывает, уже и умом и сердцем все осознал, все решил, а его так и подмывает еще разок при всем честном народе о своих бедах сказать. Надо терпения набраться, выслушать, посочувствовать, конечно, в чем-то помочь. Человек душой успокоится, скажет свое «за» и не будет жалеть, что отнял от себя для других своим потом заработанное и нажитое.
...Снова после солдатской реплики заверховодила на сходе Клавдия Богданова. Пошла по второму разу плакаться о своих бедах, о горькой доле женской. Здесь-то выдержка и изменила райкомовскому товарищу.
— Ну, что ты, Богданова, как попка заладила свое. Сказала раз, и хватит.
— Ах, я попка... Дура, выходит, набитая! — изменившись в лице, выкрикнула Клавдия. Глаза ее сузились. И такое выговорила женщине из райкома, что той едва дурно не сделалось. Теперь уже вряд ли кто смог бы остановить женщину. Взмахнула рукой, как бы подхлестывая себя:
— К нам пришла за мясом. Да еще обзывает... А ну, бабоньки, расходись по домам.
Поддавшись напору хозяйки дома, люди стали подниматься с мест и выходить на улицу. Собрание было сорвано.
Три дня понадобилось Насте Давыдовой и председателю сельсовета, чтобы исправить ошибку. Обошли дворы и снова собрали сход — опять же в доме Богдановой. Клавдия выступила первой. Оборвала речь на полуслове. Выдохнула:
— Мне ленинградцам ничего не жалко... Я ведь про что говорила? Наболело — вот и сказала. А мне в лицо такое!.. Обождите, я сейчас.
Выбежала из комнаты. Через минуту вернулась, привела овцу.
— Вот, пожалуйста... пусть отвезут на самолете питерским. Разве я не понимаю. Разве жалко, когда люди от голода помирают. Я и еще кое-что дам.
И тут началось... Никакими словами не передашь душевного подъема людей. На другой день к санному обозу у деревни Дорохово, где назначили пункт сбора, присоединилась большая группа скуратовских крестьян. На головных санях восседал пожилой колхозник-инвалид, что пристыдил тогда на первом сходе Богданову. Замыкала обоз Клавдия Богданова. Ехала она в добротной н нарядной овчинной шубе, в новых валенках. Очень хотелось ей доказать всем, что совсем не такая она, как кое-кто подумал о ней на сходе. Как и другие, от чужой беды не отмахнется. Вон сколько добрых людей из ее родного села торопятся к самолетам в Хвойную. Она тоже нагрузила полные сани. Нашла чем поделиться с ленинградцами.
Как предсказывала Елизавета Михайловна Вятских, дело оказалось поправимым. Ну а заведующей отделом пропаганды собрание в Скуратово послужило уроком на всю жизнь.
Вот такая история приключилась в ноябре сорок первого в деревне Скуратово Дороховского сельсовета Мошенского района. От Анастасии Михайловны Давыдовой мы узнали и какое горе пережила в военные годы Клавдия Богданова. На Ленинградском фронте погибли ее муж и оба сына.
Много воды утекло с того времени. Но тот приезд в Мошенское запомнился Таирову в мельчайших подробностях. С большой теплотой вспоминал он Елизавету Михайловну Вятских — первого секретаря Мошенского райкома партии. Где только не приходилось Таирову видеть эту женщину — человека редкого обаяния и благородства — в сельсоветах, на сельских сходах, в поле на крестьянских работах. И где бы она ни появлялась в своем скромном темно-синем костюме и кирзовых сапогах, ее тут же окружали сельчане. Как с матерью, делились с пей радостями и горестями, говорили о самом сокровенном. Елизавета Михайловна любила людей и учила искусству человеческого общения своих сослуживцев.
Жизнь Елизаветы Михайловны была нелегкой. В гражданскую войну она ушла на фронт, воевала, слыла среди красноармейцев хорошим оратором. Потом — тиф, осложнения, несколько операций. Потеряла в Отечественную мужа, военного врача. Он погиб под Тихвином в ноябри сорок первого года. Перенеся такое горе, Елизавета Михайловна не пала духом, нашла в себе силы утешать людей, помогать им, жить их интересами. Ее выступления на сельских сходах неизменно находили отклик в сердцах людей, будили в них доброту и сострадание к ленинградцам, которые стойко переносили невзгоды, работая на нужды фронта, презирая голод и смерть.
В тот ноябрьский вечер, провожая Таирова на сельское собрание, Елизавета Михайловна пожелала ему удачи:
— Можете быть уверены, мошенские колхозники сделают для Ленинграда все, что смогут.
— И все-таки тревожно на душе,— признался Таиров.— Особенно беспокоюсь за хуторян...
— Думаете, я не волнуюсь?.. Еще как волнуюсь. Волнуюсь, но знаю: люди у нас добросердечные.
Времени было в обрез. Е. М. Вятских собралась ехать в Устреку. На сельские сходы спешили секретарь райкома Н. А. Калинин, председатель райисполкома С. Н. Никитин.
...Сельские сходы. От них теперь во многом зависело, сколько продуктов удастся в эти дни подвезти к аэродромам, переправить в Ленинград.
...В конторке Мошенского сельсовета негде было повернуться. Огляделся Таиров — молодых раз-два и обчелся. Мужчины — одни «белобилетники», да и тех по пальцам можно пересчитать. Всех, кто мог держать в руках оружие, война сняла с насиженных мест еще летом. И те рослые, кряжистые мошенские колхозники, что верховодили в мирные дни на шумных многолюдных ярмарках, воевали сейчас где-то на бескрайних просторах России. А кто-то из них уже сложил голову в боях и никогда не вернется в родные места. Сколько похоронок пришло в соло, сколько сирот прибавилось в эти осенние дни! Редко какой дом обошла беда.
— Вдоль стены небольшими группами расположились подростки, без которых обычно ни один сход не обходился,— рассказывает М. А. Таиров.— На вид пятнадцатилетние парнишки. Какие только работы не приходилось им выполнять — и скот пасти, и за лошадьми досматривать, дрова заготовлять на зиму для скотных дворов. И по дому дел хватало — за отцов и старших братьев оставались. Каждый чувствовал себя хозяином в своем дворе. И на сход они пришли не любопытства ради, а послушать, что скажет ответственный товарищ из Ленинграда. А если задумают обоз снаряжать в Хвойную, то на них могут рассчитывать.
Поближе к столу уселись на деревянных скамейках отцы и деды фронтовиков. Волновался я, как мальчишка.
Пока люди усаживались, переговаривались в ожидании начала собрания, я мысленно повторял слова, с которыми хотел обратиться к собравшимся. Вгляделся при тусклом свете керосиновой лампы в лица людей, вдруг приумолкших, насторожившихся пожилых мужчин, женщин, подростков. Председатель сельсовета рукой дал понять, что собрание начинается, пора кончать разговорчики.
Перед глазами вдруг поплыла картина, увиденная на Комендантском аэродроме. Беспомощные раненые бойцы, которых на носилках переносили из санитарной машины б транспортные самолеты. Отрешенные лица женщин без возраста: голод, болезни, холод превратили за каких-то два-три месяца красивых, полных жизни ленинградок в старух. Глаза ленинградских ребятишек, смотреть в которые не было сил: казалось, они вместили неизмеримую тяжесть страдания огромного города. Сердце переворачивалось при виде этих не по-детски серьезных и печальных глаз.
Я снова огляделся, пристально всматриваясь в липа сельчан, будто искал среди собравшихся знакомых по довоенным временам. Не дождавшись, пока председатель сельсовета, грузный мужчина в шинели, встанет на своих костылях из-за стола, чтобы предоставить мне слово, заговорил, нарушив напряженную тишину.
Сами собой пришли нужные слова. Представившись как уполномоченный Военного совета Ленинградского фронта по воздушным перевозкам, я говорил о том, что видел на аэродромах, улицах, в домах блокадного Ленинграда. Говорил о беде, постигшей население и защитников города.
Передал просьбу ленинградских руководителей как можно больше продуктов, мяса в первую очередь, перебрасывать в Ленинград по воздушной дороге. В Хвойной ждут продукты летчики транспортной авиации.
Двести тонн мяса — такова суточная норма перевозок, установленная Государственным Комитетом Обороны. И еще сказал Таиров, что самолеты, которые совершают ежедневно героические рейсы в Ленинград, были отозваны с фронтов, где каждая машина — на вес золота, и нельзя допустить, чтобы они улетали в Ленинград полупустыми. Это было бы преступлением перед Ленинградцами, перед Родиной, которая в трудный для Ленинграда час без колебаний дала десятки самолетов во имя спасения города.
— Все, кто что может,— Таиров на мгновение прервал речь, посмотрел на примолкших сельчан,— везите, дорогие товарищи, на аэродром в Хвойную. Умирают оказавшиеся в кольце блокады люди, тысячами умирают героические защитники Ленинграда.
Произнес эти слова Таиров и перевел дух. А сам не сводит глаз с лиц собравшихся сельчан. Тишина. Все молчат. «Ну,— подумал он,— плохим ты оказался агитатором, Таиров». Но вдруг он заметил, что женщины, одна, другая, третья, не сговариваясь, утирают слезы. Значит, дошли до сердца его слова. А что не сразу откликнулись, оно и понятно.
До сих пор звучит в ушах Михаила Алексеевича хрипловатый, приглушенный голос пожилого колхозника — инвалида, многодетного отца: «Чего там?! Родные наши русские, советские люди помирают. Да разве ж мы не поможем?»
Выступивший умолк. Дрожащей рукой вынул из ватника платок, утер слезы, виновато повертел головой, стыдясь своей слабости. Потом взял себя в руки, встряхнулся, засунул платок в карман. Повернулся к жене и, словно убеждая ее и всех собравшихся в особой важности принимаемого решения, произнес:
— Завтра, люди добрые, снаряжу розвальни, повезу коровью тушу для ленинградцев...
Сход одобрительно загудел.
— Теплые вещи — шерсть, валенки нужны? — спросила сидевшая рядом сухонькая пожилая женщина.
Так же неожиданно она умолкла. Достала платочек, развернула. А в нем — похоронка.
— Прочитай, желанный,— протянула она бумагу Таирову.
Михаил Алексеевич, не скрывая волнение, стал читать вслух: «Ваш сын красноармеец-телефонист Леонтьев Владимир Павлович, уроженец Мошенского района Ленинградской области, рождения 1924 года, в бою за социалистическую Родину, верный военной присяге, проявив геройство и мужество, пал смертью храбрых...»
Пока Таиров читал похоронку, в доме стояла мертвая тишина. Потом люди зашевелились, заговорили.
Кто-то подсказал, что эта колхозница проводила на войну еще мужа и второго сына.
Немного успокоившись, женщина снова спросила насчет теплых вещей.
— Вдруг и моим, сынку и мужу, что-нибудь попадет,— заключила она.
— Возьмут, мамаша, обязательно все возьмут,— повторил Таиров.
— А туши как везти — целиком или разделанные? — продолжались вопросы.
— С рогами и с копытами везите. Из них тоже студень получается. Кожу сдирать не надо, и она в пищу пойдет.
Приступили к голосованию, больше для порядка. Практически решение было уже принято.
Условились, что санные обозы уйдут уже на другой день, в ночь, чтобы к рассвету загрузить самолеты.
В эти два дня, которые Таиров пробыл в Хвойнинском и Мошенском районах, буквально во всех деревнях восточных районов области прошли сельские собрания с одной и той же повесткой дня: «О сборе продуктов питания от населения в фонд помощи Ленинграду». И хотя случались кое-где досадные просчеты, которые тут же исправлялись, жители с редким единодушием откликнулись на обращенный к ним призыв протянуть руку помощи ленинградцам.
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
