Одни соседи эвакуировались, другие умерли. Во всей квартире жили они теперь вдвоем: Ваня и маленькая Валюша.
Мать до последних дней ходила на работу. Она отдавала свой паек детям, постепенно слабела и слегла. В один из январских дней мать почувствовала себя совсем плохо.
— Может, за доктором сходить? — спросил Ваня.
— Не надо, сынок, все равно не поможет. Она заплакала и добавила:
— Если меня не будет, напиши вот по этому адресу... Есть в порту Мария Григорьевна Урбанюк... Попроси, чтобы приехали за вами... Дай мне карандаш...
Ослабевшей рукой она написала на стене адрес медико-санитарного отряда пароходства, где до войны служил ее муж.
Назавтра Ваня проснулся и увидел, что мать лежит совсем бледная. Он позвал ее, но мать не ответила. Стал будить, тормошить, но она молчала. Ваня понял, что случилось. Он безотчетно прикрыл руками глаза и заплакал. Но тут же заставил себя молчать. «Вдруг проснется Валюша и узнает, что мама умерла?»
Ваня торопливо оделся и переложил спящую сестру на другую кровать.
Весь день мальчик был в раздумье. Что делать? Родных в городе нет. Отец далеко... Только теперь Ваня понял, почему мать оставила на стене адрес...
Ваня составил план действий.
Он написал письмо, сходил на почту, опустил конверт в ящик. На обратном пути выкупил хлеб, а придя в квартиру, закрылся на все замки и засовы.
Теперь ждать — ждать, когда придут тети из отряда.
Еще во время болезни матери Ваня сжег все деревянное, что было в комнате. Теперь он начал отапливать комнату книгами. Их было у отца немного. Ваня сам установил норму. Он разложил книги стопками на полу. Одну сжигал утром, вторую — вечером.
Два дня спустя осталось всего три стопки. Тогда Ваня разделил каждую пополам...
В семь утра дежурная вошла в казарму:
— Девушки, подъем!
Через несколько минут дружинницы стояли в строю. Командир отряда объявляла задания на день.
Медико-санитарный отряд пароходства помещался в клубе моряков. Девушки жили по-военному: спали на жестких солдатских койках, питались из одного котла, носили форменное обмундирование.
Было обычное блокадное утро: в казарме холодно, за окнами — февральская стужа, темно. С улицы доносились отдаленные раскаты артиллерийских выстрелов, — стрелял Кронштадт.
— Карповой и Рыбиной патрулировать по Межевому каналу, — звучал размеренно тихий голос командира отряда. — Яковлевой обойти квартиры в доме 74 по проспекту Огородникова. Чижиковой — особое задание.
Мария Григорьевна Урбанюк внешне мало походила на командира, который может приказывать, требовать, распоряжаться. Это была немолодая женщина в очках, с первыми проблесками седины, с добрым взглядом все понимающей матери.
Командир отряда развернула небольшой листок бумаги и передала его дружиннице Марии Чижиковой.
Та стояла на левом фланге, маленькая, худая, с шеей-соломинкой, странно торчавшей из ватника, который в последнее время стал для нее непривычно просторным.
Только в строю называли эту дружинницу полным именем и по фамилии. А подруги, знакомые, десятки людей в порту звали ее просто: «Маша Чижик».
... На листочке, переданном командиром отряда, Маша прочла:
«Дорогие тети! Мама моя умерла, я отвез ее на саночках. Папа на фронте. Мы остались одни — я и Валечка. Она совсем маленькая. Мама сказала, чтобы я написал вам. Прошу, пожалуйста, дайте помощь». Дальше стояла подпись — «Ваня».
— Возьмете с собой двух дружинниц и отправитесь на Васильевский остров, — сказала Мария Григорьевна.
— Есть, — ответила Маша. Сборы были недолги.
— Девушки, пошли!
Уже рассвело. Холодный снежный ветер обжег лица дружинниц, как только они оказались на улице. Пришлось ниже надвинуть шапки, крепче перевязать шарфы.
Улицы были засыпаны снегом. Идти было трудно: ноги увязали в сугробах. К тому же все более сказывалась слабость.
После трех часов пути дружинницы, наконец, оказались перед большим старинным домом. Вошли в подъезд. Он напоминал пещеру: здесь было сумрачно, а вдоль стен виднелись наплывы льда, на трубах висели сосульки.
Нужно было подняться на третий этаж. Когда-то такой путь был для девушек делом пустяковым. Но теперь...
Маша выработала свое правило, как подниматься по лестнице. Если считать каждую ступеньку, то путь покажется еще трудней. Лучше остановиться и, собрав силы, разом проскочить три — четыре ступеньки. Потом надо снова передохнуть и посмотреть вверх. Но не очень далеко, не выше как на три — четыре ступеньки. Это следующая «порция».
На третьем этаже Маша зажгла электрический фонарик и постучала. За дверью послышались шорохи:
— Тетеньки, это вы?
— Да, Ваня, открой.
Дверь открылась, и Маша увидела маленького человечка, закутанного в большую флотскую шинель. Под шинелью угадывалась еще какая-то теплая одежда. Поверх всего был повязан теплый женский платок.
— Проходите, тетеньки, — повторил мальчик.
В конце коридора Ваня открыл еще одну дверь — в комнату, где он жил с сестрой.
Здесь стоял полумрак. Единственное окно завалено подушками; дневной свет проникал только через одну створку. К форточке подходила круглая железная труба от печки-времянки, находившейся посреди комнаты.
Маша спросила:
— А сестра твоя где? Ваня указал на кровать:
— Спит...
Маленькая Валюша лежала, сжавшись в комочек, укрытая одеялами, шинелью, пальто, ватниками.
Маша разворошила эту груду одежды и одеял, взяла Валюшу на руки.
Та проснулась:
— Уже пришли?
Она с готовностью обняла Машу за шею и, повернувшись к брату, взглядом спросила: эту тетю они ждали?
— Оденемся и пойдем, — деловито сказал Ваня и стал собирать Валюшины вещи.
Снова был трудный, бесконечно долгий путь.
Ваня шагал позади сестренки, которую дружинницы везли на санках.
Мальчик по-своему представлял тетю Марию Григорьевну и отряд, куда его приведут. Он думал, что там тепло, как до войны, светло, горят огни. Можно снять папину шинель и ватник. Накормят настоящим хлебом и даже, может быть, дадут кусочек сахара.
Уверовав в это, он сразу занялся другой мыслью, которая его волновала не меньше. Мама говорила, что тетя Мария Григорьевна продержит их недолго, после чего отправит в детский приемник. Это дом, где собирают детей, у которых умерли родители. Из Ленинграда их вывезут, и он с Валей расстанется: совсем маленькие живут отдельно, а школьники — отдельно.
Только теперь, когда он шел в отряд, ему представилась во всей ясности эта картина: сестра будет жить где-то в другом месте, может быть — в другом городе, а он даже не будет знать, где она. Может случиться, что она потеряется, и тогда он останется один. Вырастет, будет знать, что где-то есть на свете сестра, а где она, что с ней,— неизвестно. Нет, он не должен допустить, чтобы так случилось!
Ваня вошел в казарму, пугливо оглядываясь по сторонам, готовый к быстрым действиям.
— Товарищ командир отряда! — отрапортовала Маша Чижик. — Ваше приказание выполнено. Дети моряка доставлены.
Ваня стоял рядом. Валюшу дружинницы держали на руках.
— Хорошо, — ответила Мария Григорьевна. — Накормить и связаться с детоприемником.
Услышав это слово, Ваня побледнел и участливо посмотрел на Валюшу. Так и есть: разлука неминуема. Но он не допустит этого!
Однако действовать еще было преждевременно.
Детей посадили рядом. Маша поставила перед ними две миски, в каждой из которых оказалась настоящая перловая каша! Правда, немного, но настоящая. Потом Маша дала по чашке чаю с двумя кусочками сахара.
Три дня прожили Ваня и Валюша в отряде. Дружинницы выпросили в столовой несколько ложек муки и варили ребятам суп-«затируху»; делились с ними обедом, отдавали последний кусок сахара, отказывали себе во всем, лишь бы поддержать детей, оказавшихся на их попечении.
В полдень Маша подошла к Ване и, стараясь быть веселой, сказала:
— Ну, дружки, пора в путь.
Ваня, предчувствуя недоброе, нахмурил брови:
— Тетя Маша, в детский приемник меня не отправляйте.
— Почему?—удивилась дружинница.
— Потеряю я Вальку... А что же я один останусь? Мамы нет, папа, может, тоже не вернется.
— Откуда у тебя такие мысли?
— Валька маленькая, ее в другую группу пошлют. Вы меня лучше устройте на работу, а Вальку — в детский сад. Я буду к ней ходить, относить свой паек. А война кончится — заберу... Тетенька, очень прошу...
— Работать? Да что ты умеешь делать?
— Я все буду делать, что скажут.
— Сколько тебе лет? — усмехнулась Маша.
— Одиннадцать... двенадцатый пошел.
— Двенадцатый... — повторила дружинница. — Вот именно... Да ты посмотри на себя. Разве такими руками работают?
Но Ваня не дослушал. Не говоря ни слова, он круто повернулся.
— Ты куда? — забеспокоилась Маша.
— Ухожу. Валюшку тоже не оставлю. Пойдем домой.
Маша преградила дорогу:
— Да ты думаешь, что говоришь?
— Думаю, — подтвердил он. — И Валюшку не оставлю...
Ваня хотел проскочить мимо. Но сил у него не хватило, и он свалился.
— Иди сюда, — сказала Маша и усадила его на стул. — Ты же умный парень и не робкий, а поступаешь, как глупыш. Ну, куда ты пойдешь? Тебя надо срочно отправить в стационар, а ты о работе думаешь? Успокойся, мы устроим так, чтобы с Валюшей тебя не разлучили.
Через несколько минут Ваня слышал, как командир отряда говорила по телефону:
— Этот пострел просится на работу. Да, да...
Представьте, говорит, что будет выполнять все, что скажут. Ни в какой приемник идти не хочет... А что, если устроить его на «Пятьсот девятый»? Девочку возьмем в наш портовской детсад...
Дружинница вела Ваню по причалам Гутуевского ковша. Пароходы, выкрашенные для маскировки в белый цвет, едва выделялись на фоне снега и льда. На бортах пароходов вместо привычных названий виднелись условные номера.
Ваня не раз бывал в порту — встречал отца из дальних рейсов, иногда жил у него на пароходе. Мальчик спускался в машину, бегал по палубе, поднимался на капитанский мостик. Он, бывало, хвалился перед своими товарищами: «Пароход знаю как свои пять пальцев». И верно, проходя по порту, Ваня заметил то, что вряд ли бросилось бы в глаза другому его сверстнику.
Над трубами пароходов, несмотря на разгар зимы, не было привычных дымков. Иллюминаторы затянуло снежными узорами. То здесь, то там из иллюминаторов торчали трубы времянок. Стены верхних надстроек покрылись ледяной коркой. На палубах — горы снега. С вант свисали огромные белые гривы. Казалось, пароходы покрыты ледяными панцирями.
Ване стало жутко от одной только мысли, что вдруг его ведут на такое судно. Как он там будет жить, да еще работать? «Напросился»,— по-взрослому досадуя, подумал мальчик.
Но вот вдали показался громадный белый корпус пассажирского турбоэлектрохода «Балтика». Он значился под номером 509. Над его трубами тоже не было дымков, зато откуда-то вырывались и таяли в морозном воздухе белые клубы пара. Здесь была жизнь! С января 1942 года, когда льды и враг блокировали все входы и выходы из Ленинградского порта, на пассажирском турбоэлектроходе «Балтика» развернули стационар — лечебный и питательный пункт для моряков и портовиков, истощенных голодом, холодом и болезнями.
У трапа стоял вахтенный матрос. Он был в форменной одежде. Поручни на трапе блестели свеженачищенной медью. Все было так, словно судно только что возвратилось из заграничного рейса.
Вахтенный проверил документы и пропустил дружинницу и мальчика на палубу.
Здесь было тепло и светло, как когда-то на папином пароходе — коридоры и каюты, палубы и мостик освещались настоящим электрическим светом. Второе открытие, которое сделал Ваня, еще более удивило его: на «Балтике» есть горячая вода и душ, ванные и водопровод. В каютах — белоснежное белье, ковры и скатерти.
Ваня не сразу поверил, что все это — под одним небом, в одном городе, в трех часах ходьбы от его вымершего и опустевшего дома на Васильевском острове, в ста шагах от пароходов, покрывшихся ледяными панцирями.
Ваню помыли, переодели, накормили и направили в одну из кают.
Наступил вечер. Ваня лежал на верхней койке, думал о Валюше, представлял, как она устроилась в детском саде. «Скучает, наверное?..» Взгляд его задержался на молочно-белом плафоне, висевшем на подволоке. 1 Оттуда лился мягкий электрический свет... Внизу весело журчала грелка (так на флоте называют отопительные батареи), где-то далеко, в самой глубине корабля, слышался звякающий шум машин... Но вот за дверью раздался тревожный голос:
— На «Аретузе» кончается уголь. Надо срочно провести субботник.
'Подволок — потолок.
Ваня прислушался.
— Только три дня как ходили, — с досадой отозвался другой голос.
— Что ж делать... Если сегодня не привезем уголь, придется гасить котлы на «Аретузе», заморозим «Балтику»... Передайте на «Майю», «Шмидт» и другие пароходы: сбор в девятнадцать часов.
Ваня заерзал на койке... Он понял: нужно срочно привезти откуда-то уголь, иначе сегодня же ночью в его каюте, по всей «Балтике» остынут грелки, замерзнет вода, корабль покроется льдом... Знал бы Ваня, к кому обратиться, был бы кто знакомый, он пришел бы и сказал:
— Возьмите и меня... Я помогу...
Но слабость сказывалась, и Ваня, согретый теплом корабля, быстро уснул.
Ветер гнал поземку. Мгла, нависшая над портом, скрыла очертания кораблей, складов, зданий. Вокруг— ни огонька. Дороги замело. Но комсомольцы даже под свежим снегом безошибочно угадывали, где лежат протоптанные тропы: моряки не раз ходили этой дорогой.
Держались близко друг к другу, редко переговаривались. Шли сгорбившись, втянув головы в плечи, скрестив на груди руки. Так казалось теплее, так надежнее было встречать порывы ветра.
Моряки миновали Барочный бассейн, Лесной мол и по льду прошли в Угольную гавань.
Там издавна выгружали топливо — с кораблей на причалы и с причалов на баржи. Но теперь угля здесь не было — его вывезли еще в начале войны. Осталась только угольная пыль да крошки. Осенние дожди, а потом мороз и снег превратили эти остатки топлива в сплошные каменные глыбы. Попробуй, возьми их! В другое время никто этим не стал бы заниматься. Тем более, что тепла от такого угля немного. Не сейчас иного выхода не было: все пути подвоза топлива в Ленинград были перерезаны. А уголь нужен был для парохода «Аретуза», который стоял борт о борт с «Балтикой», отапливая ее.
Угольную гавань обстреливали вражеские батареи. Попасть в гавань было невозможно; заметив кого-либо, фашисты открывали огонь. Поэтому комсомольцы выходили на субботники вечером и работали всю ночь.
Рядом с Олегом Каменевым, секретарем комсомольского комитета «Балтики», встал Виктор Терентьев, сын главного механика этого судна. Виктор служил на пароходе «Отто Шмидт» учеником машиниста. Шестнадцатилетний, широкий в плечах парень, он, несмотря на голод, сохранил еще силу в руках. Олег сказал ему:
— Становись со мной. Ребята по нас будут равняться.
Выстроившись в шеренгу, заняли места моряки — с «Балтики» и «Аретузы», «Отто Шмидта» и «Майи».
В ночной тишине застучали кирки и ломы. Они со скрежетом вгрызались в черную, перемешанную со снегом каменистую массу.
Нарубив по нескольку смерзшихся кусков угля, Олег и Виктор подгребали их, образуя небольшие холмики. То же делали соседи. Так продвигались они вперед, будто косцы в поле.
За первой шеренгой шли девушки. Они на ощупь подбирали отколотые куски и в мешках относили к машине, которая стояла в укрытии.
А моряки продвигались все дальше и дальше — по черному взрытому полю.
Первая машина, еще с прошлой ночи застрявшая из-за обстрелов в Угольной гавани, отправилась к Гутуевскому ковшу около десяти часов вечера. Только теперь моряки решили передохнуть, чтобы после этого нарубить уголь для следующего рейса машины.
Но едва они нашли тихое место, едва уселись, прижавшись друг к другу, как вдали замелькали зарницы, вслед послышались гулкие взрывы. Гитлеровцы начали очередной обстрел порта. Ураган пронесся по Южной дамбе, переместился на Лесной мол, захватил Угольную гавань. В течение нескольких минут вражеские снаряды неистово долбили землю.
Моряки не раз попадали под обстрелы, находясь на своих судах. Но здесь, в открытом поле, среди тьмы ночи, все казалось опаснее. Они распластались на мерзлой земле, приникли к ней головами и так лежали, пока свирепствовал огонь.
Обстрел прекратился так же внезапно, как начался. Вдруг все стихло. И эта тишина еще долго казалась непостижимо странной, непривычной.
— Эй, братия! — послышался голос Олега Каменева. — Что приуныли? Двинулись дальше...
И вновь выстроились моряки, и вновь пошли шеренгой, долбя кирками и ломами мерзлую землю.
Когда нагрузили машину, в кузове могли поместиться только несколько человек. Посадили девушек. Моряки снова пошли по завьюженным тропам. Скрестив руки за спинами, они медленно брели навстречу ветру, упрямо и хмуро глядя вперед.
...У борта «Балтики» Виктор Терентьев увидел отца: тот стоял у трапа и в темноте всматривался в фигуры моряков, возвращавшихся из Угольной гавани. Заметив сына, Александр Алексеевич позвал:
— Пойдем ко мне...
Виктор удивился: в такую пору отец ждал его на морозе? Не случилось ли что в семье?
На Викторе был черный, измазанный мазутом и углем ватник, брюки заправлены в старые, с рваными голенищами валенки. Лицо его, обветренное, обожженное морозом, было в угольной пыли.
— Садись, — сказал отец, когда вошли в каюту. Здесь, как повсюду на «Балтике», стены блестели зеркально светлой краской. Над иллюминаторами свисала шелковая портьера. Диван и кресло были застланы чехлами.
Виктор остановился у двери, снял с себя ватник и валенки, сложил это в углу и сел тут же, на корточках. В грязных брюках куда пойдешь?
— Садись к столу, выпьешь чаю и переночуешь,— сказал отец.
— Нет, батя, мне рано заступать на вахту. А у тебя тут так разоспишься, что не подняться будет... К тому ж вот я какой, — Виктор взглядом показал на свои рабочие брюки.
— Садись, говорят, — возвысил голос отец, но вслед мягко добавил:— Разбужу. Не проспишь! А на чехлы эти не смотри. Выстирают...
Отец взглянул на Виктора, увидел его усталое лицо и, рассуждая вслух, сказал:
— Не гулял же... На трудное дело ходил... Это дороже чехлов.
Но Виктор поступил по-своему. Увидел на столе газету, взял ее, постелил на диван и только тогда сел.
— Можно и так, — согласился отец и заторопился. — Подожди, я сейчас...
И вышел.
Всё сегодня было необычно: отец сам пошел за чаем. Никогда этого раньше не случалось. Отец, бывало, встречал сына приветливо, но по-мужски сдержанно.
Да, главный механик Александр Алексеевич Терентьев не баловал сына. Он внушал ему с детства:
— Будешь моряком. А раз так, — нежности ни к чему.
Когда началась война, отец определил Виктора на флот. Поначалу его направили на «Балтику» — машинным уборщиком. Но зимой понадобились люди на других судах, и комсомолец Виктор Терентьев стал учеником машиниста на «Майе», а потом на пароходе «Отто Шмидт». Это судно стояло с потухшими котлами. Виктор жил в каюте, где на внутренних переборках почти не таяла белая изморозь. Камелек (так моряки называли печки-времянки) не успевал согревать каюту — вокруг холодные железные стены. По ночам одеяла примерзали к переборкам. Кровь застывала, и Виктор просыпался, дрожа от стужи. Однако утром, точно в назначенный час, он был уже в машинном отделении. Весной «Отто Шмидт» должен отправиться в рейс, поэтому нужно было ремонтировать судно, не считаясь ни с какими трудностями.
Моряки работали не только в холоде, но и в полутьме, освещая места работы коптилками и факелами.
Отец возвратился, поставил чайник, сказал:
— Пей, чтоб хорошо согреться...
А потом сам постелил сыну постель в своей каюте и разбудил в ранний утренний час... Виктор вовремя успел на вахту.
«Балтика» в ту трудную зиму была не только стационаром.
Когда турбоэлектроход пришел в Ленинградский порт — это было в августе 1941 года, — носовая часть корабля оказалась поврежденной. Случилось это так. Судно шло из Таллина, имея на борту более трех с половиной тысяч раненых бойцов. На траверзе острова Гогланд корабль вдруг содрогнулся от взрыва. Заколебались мачты, лопнула антенна, погас свет... У самого борта «Балтики» взорвалась мина... Но экипаж отстоял судно! Несмотря на повреждения, турбоэлектроход остался на плаву. Затопленными оказались лишь некоторые отсеки, в том числе часть кочегарки.
Но, став надолго у стенки, «Балтика» с первых же дней начала по-новому служить фронту.
Моряки заделали пробоину, откачали воду из котельной, подняли пары. Заработала главная турбина. Но вырабатываемая ею электроэнергия стала использоваться не для вращения многотонных гребных винтов, а для задач сугубо сухопутных. От «Балтики» проложили электрокабельную линию, которая заканчивалась на Кировском заводе. В котельном отделении судна появились необычные плакаты: «Дадим больше электроэнергии фронтовому Ленинграду!»; «Молодой моряк! Экономь мазут и смазку. Чем больше сэкономишь топлива, тем больше электроэнергии получит фронтовой Ленинград».
Город уже был в кольце блокады. Крупнейшие заводы, в том числе Кировский, выпускавший танки и артиллерийские снаряды, оказались отрезанными от дальних линий электропередач. Не хватало топлива на заводских и районных электростанциях.
А на «Балтике» еще были запасы мазута. Вот почему здесь заставили в полную мощность работать турбогенераторы и передавать свою энергию — десятки тысяч киловатт-часов в сутки — цехам Кировского, Канонерского и других заводов. Электроэнергией «Балтики» пользовались также военные и торговые корабли, стоявшие тогда в порту, портовая телефонная станция, многие другие оборонные объекты. Током «Балтики» заряжали аккумуляторы подводных лодок, которые уходили из порта в дальние и опасные рейсы.
Поздней осенью запасы мазута кончились. Котлы на «Балтике» погасли. Турбогенераторы остановились. К этому времени на исходе оказалось и соляровое топливо, используемое для вспомогательных судовых дизелей — они приводят в движение динамо-машины.
Начальник механико-судовой службы пароходства инженер Виктор Иванович Кончаев и главный механик «Балтики» Александр Алексеевич Терентьев стали решать трудную задачу: как заставить «Балтику» снова служить фронту? Вспомнили, что в одном из затопленных отсеков на поверхности воды плавает мазут: во время взрыва была разбита одна из цистерн. Объявили аврал — «всем собирать топливо». На работу вышел весь экипаж, от старого капитана до молодого камбузника Бориса Лебедева. Стоя по грудь в воде, они вылавливали ведрами густую жирную массу и передавали по живому конвейеру дальше — к сборным бакам.
Собранный мазут моряки очищали, а дизель-динамо приспособили к работе на этом топливе. Правда, теперь электрического тока вырабатывалось намного меньше, чем осенью, когда еще действовали турбогенераторы, но его хватало не только на бытовые нужды стационара, но и для многих других целей...
Ваня находился на положении больного около трех недель, а когда окреп, ему дали флотское обмундирование и назначили в машину уборщиком. Он подметал здесь палубу, протирал маслом металлические части двигателей, выполнял поручения механиков и мотористов.
... В машинное отделение принесли листовки. Они еще пахли свежей краской. Механик Алексей Шугаев стал читать вслух сводку «Совинформбюро».
Ваня подошел, прислушался.
— Интересуешься? — серьезно, по-взрослому, спросил механик.
— Угу... — нерешительно кивнул головой Ваня.
— А сам как читаешь? Небось, по слогам?
— Четверку имел по чтению, — не без гордости ответил Ваня.
— Тогда порядок. Есть важное дело...
Месяца два назад комсомольцы-моряки по заданию политотдела пароходства извлекли из разрушенного здания одной из городских типографий печатную машину и несколько наборных касс. Все это доставили и установили на «Балтике».
Ленинградцы, оторванные от Большой земли, с особой тревогой ждали вестей, передаваемых по радио. Судовой радиоузел получил приказ ежедневно принимать сводки «Совинформбюро», а судовая типография— размножать их.
Дело, о котором механик говорил Ване, заключалось вот в чем. Каждое утро мальчик относил толстые пачки листовок в политотдел пароходства. Там всегда ждали его прихода — моряки с судов, где радиостанции бездействовали, портовики, бойцы из отрядов МПВО... В политотдел приходили также связные из Кировского райкома комсомола. Они брали сводки, чтобы разнести их по всем заводам и фабрикам Нарвской заставы.
Новая жизнь настала для Вани!
Еще в первые дни работы машинным уборщиком мальчик приметил, что на судне есть мастерская, куда пускают не всех. Там днем и ночью не смолкает шум станков — туда тоже поступает электроэнергия. Но что делают станки, почему на дверях прибита дощечка «Вход посторонним запрещается»,— оставалось загадкой. И хотя все время хотелось раскрыть эту тайну, спрашивать кого-либо Ваня не решался.
Однажды, это было вечером, его позвали:
— Одевайся потеплее. Будешь помогать у трапа. Ваня быстро оделся.
У трапа стояло несколько грузовых машин. К ним моряки подносили ящики с судна.
— Залезай в кузов, будешь укладывать, — приказали Ване.
Он мигом поднялся и стал растаскивать ящики.
— Виктор? — послышалось позади. — Вот кстати! К отцу идешь?.. А пока залезай-ка на машину. Поможешь нам.
Тот, кого назвали Виктором — высокий плечистый парень, — не говоря ни слова, залез в кузов и стал рядом с Ваней.
— Это ты здесь машинным уборщиком служишь? — спросил незнакомец.
— Я.
— Ну и как, не обижают?
— Нет... Мой батя моряк. — Ваня полагал, что это достаточное объяснение, почему никто не может его обидеть.
— Ясно... А службу как несешь? — покровительственно спросил Виктор.
— Замечаний нет. Так и познакомились.
Поработав бок о бок, Ваня осмелел и как бы между прочим спросил:
— Ящики эти с чем будут?
Виктор в упор взглянул на своего нового знакомого и холодно ответил:
— Много знать будешь, скоро состаришься. Ваня опустил глаза, поняв, что сделал недозволенное.
Но через несколько дней его вызвал сам главный механик — Александр Алексеевич Терентьев:
— Ты язык за зубами держать умеешь?
Ваня вздрогнул. Неужели его накажут за то, что спрашивал о ящиках?
— Это чтобы секреты не передавать?
— Вот именно.
— Умею...
— То-то! Завтра пойдешь в мастерскую, будешь там помогать.
И, улыбнувшись, добавил:
— А встретишь моего Виктора, больше про ящики не расспрашивай.
— Ясно! — смущенно ответил Ваня.
Рано утром машинный уборщик открыл заветную дверь мастерской. Ваня увидел станки, за которыми стояли незнакомые моряки. Они работали здесь днем и ночью, а потому редко появлялись в других помещениях судна. Это были токари Виктор Федоров, Иван Шабанов, Валентин Третьяков...
Станки с гулом резали металл. Слетали стружки, фонтаны искр поднимались над фрезами.
— Будешь подметать здесь полы и укладывать детали, — сказал токарь Федоров.
В тот же день Ваня узнал, какие это были детали. Вдали от лишних глаз токари «Балтики» изготовляли в судовой мастерской части для снарядов знаменитых «Катюш»!
...Сбылась мечта Вани — он трудился теперь для фронта.
Каждую субботу его отпускали на берег, и он торопливо шел в детский сад, к Валюше. Иной раз встречал на улице дружинницу Машу. Тогда по-взрослому, по-морскому выпрямлялся. И глаза загорались радостью. Очень приятно было рассказывать, как Валюша ждет его, как носит он ей подарки. В конце неизменно добавлял:
— Вам, Маша, спасибо... Это вы помогли. Маша пожимала Ване руку и отвечала:
— Действуй. Ты теперь человек самостоятельный.
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
