Бои под Ленинградом, начавшиеся в начале января 1944 года, разгорались все сильнее. С фронта приходили хорошие вести: враг все дальше откатывается от города.
А погода не радовала нас. И почти не было надежды на ее улучшение: десятибалльная облачность на высоте двести — триста метров и мокрый снег. Мы сидели в эскадрильском домике возле раскаленной печки-времянки.
В дверях появился гвардии майор В. И. Раков. Он подошел к столу и развернул полетную карту, Мы полукругом обступили его.
— Удирая, фашисты цепляются за каждый рубеж, чтобы сдержать натиск наших войск, — как всегда, деловито и лаконично начал разговор командир эскадрильи.
— Сегодня будет работа, — шепнул я своему штурману Виноградову. В ответ тот весело кивнул головой.
— Приказано, — продолжал Раков, — звеньями и одиночными самолетами наносить с малых высот бомбовые и штурмовые удары по железнодорожным эшелонам на станциях Елизаветино и Волосово.
«Приказано...» Сколько раз мы слышали эти ставшие привычными слова! Но сейчас они имели несколько иной смысл: бить отступающего врага, несмотря ни на какую погоду. Быстро изучив боевое задание, мы уже готовы были бежать к самолетам.
— Минуточку, не расходиться, — послышался голос гвардии майора Бородавки. — Сегодня на шесть ноль-ноль линия фронта проходила вот здесь. — И он стал называть населенные пункты, одновременно показывая их карандашом на карте. — Это, конечно, условно, — весело добавил он. — Наши войска продолжают наступление.
И вот мы — в боевом полете. Идем звеньями с трехминутным интервалом. Я с Журиным — в головном, в том, которое ведет В. И. Раков. Нас прикрывает пара «яков» старшего лейтенанта А. Г. Ломакина.
Когда выходные ворота ленинградского пятачка остались позади, мы взяли курс прямо на Волосово. Шли под нижней кромкой облаков, на высоте не более 150 метров. Подлетая к линии фронта, спустились еще ниже — пусть видят братья-пехотинцы, что авиация идет им на помощь, несмотря на плохую погоду. Бойцы приветственно махали нам руками.
Вдруг с земли потянулись ввысь огненные трассы пулеметных очередей. Мы делаем всем звеном горку и скрываемся в облаках. Через несколько минут, когда опасность миновала, снова снизились под нижнюю кромку, чтобы просматривать землю. Под крылом — заснеженный сосновый лес, никаких ориентиров. Невольно взглянул на компас.
— Курс правильный, — сказал Анатолий, заметив мое беспокойство. — Через две минуты будем над целью.
Штурман не ошибся. Сначала я увидел водокачку, потом плавно изгибающуюся линию железной дороги. У станции она разветвлялась на несколько путей. Это Волосово. Других таких станций в этом районе нет. Сюда приходили немецкие эшелоны и разгружались. Дальше к фронту оружие, снаряды, подкрепления развозили на автомашинах.
Вот и станция. На путях — эшелоны. Вероятно, нас уже обнаружили. Только выжидают. Это самый неприятный момент: знаешь, что по тебе наверняка будут стрелять, а почему-то не стреляют,. Я жду: сейчас начнут. Еще секунда... две... Несмотря на предчувствия, ожидания, огонь вражеских зениток показался мне внезапным. К самолету как-то сразу потянулись разноцветные косые щупальца трасс.
— Приготовиться к атаке! — прозвучала в эфире команда ведущего.
Виноградов начал прицеливаться. Зенитные снаряды рвались где-то выше. Но зенитчики быстро исправили ошибку. Яркие вспышки стали приближаться к самолету. А внизу на путях стояли три эшелона. На прилегающих к станции шоссейных дорогах скопились автомашины и боевая техника. Зенитный снаряд разорвался прямо перед самолетом, и мне инстинктивно захотелось свернуть. Как трудно удержаться! Секунды... Еще разрыв... Наконец цель под нами. Самолет качнуло — это оторвались бомбы.
— Готово! — крикнул Виноградов и, как всегда, слегка хлопнул меня по плечу.
Сбросили бомбы Раков и Журин. Стокилограммовые фугаски с взрывателями замедленного действия обрушились на станцию тремя сериями. Заложив глубокий крен, Раков увел нас в сторону. Я глянул вниз. Там сквозь клубы белесого дыма от разорвавшихся бомб выплескивались яркие языки огня — горели вагоны.
Вражеские зенитки смолкли. Мы шли над лесом. Стало так тихо, что мне показалось, будто исчез даже привычный шум моторов.
Вдруг слева из облаков вывалился и проскочил мимо «мессер». Видимо, он наткнулся на нас случайно. Вдогонку за ним на своем «яке» бросился Анатолий Ломакин. «Мессершмитт» с левым разворотом нырнул в облака, через несколько секунд устремился в атаку на ведущего. Но он не успел приблизиться к Ракову. Висевший у него на хвосте Ломакин расстрелял его в упор. Увлекшись стрельбой, наш истребитель не заметил, как сзади появился другой «мессер». Ломакин ринулся было вверх, но опоздал — мотор его «яка» вспыхнул. Комок огня скрылся в облаках. Вскоре, однако, горящий самолет вышел оттуда и, кренясь на бок, начал снижаться. Помочь ему было невозможно. Что чувствовал, о чем думал Ломакин в последние мгновения жизни, сказать трудно. Не исключена возможность, что он был уже мертв. «Як» упал в лес и взорвался.
Это случилось 25 января 1944 года. Тяжело было возвращаться на аэродром без Ломакина. Еще горше и обиднее стало вечером, когда мы узнали, что Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 января 1944 года Анатолию Георгиевичу Ломакину было присвоено звание Героя Советского Союза.
Сколько тяжелых боев провел Анатолий! И каждый из них — подвиг. 31 августа 1943 года он защитил от «фокке-вульфов» лейтенанта Косенко. Тогда мы небольшой группой нанесли удар по немецким артбатареям, расположенным в районе Беззаботное. Ломакину предстояло сфотографировать результаты бомбометания, поэтому он находился значительно выше нас. Вдруг летчик увидел, что четыре вражеских истребителя атакуют самолет Косенко. Не задумываясь, Анатолий свалился на «фокке-вульфов» и меткой очередью с расстояния пятидесяти метров сбил одного из них. Затем он смело вступил в бой с тремя остальными «фоккерами» и сумел отогнать их от «Петлякова».
Менее двух лет провоевал Анатолий Ломакин. За это время он успел совершить пятьсот четыре боевых вылета. На борту его серебристого «яка» красовались двадцать четыре звездочки, означавшие количество сбитых немецких истребителей.
...Очередной день опять не порадовал погодой. Холодный, пронизывающий ветер гнал низко над землей облака, временами с неба валил мокрый снег. Но фронтовая жизнь шла своим чередом. Полк продолжал действовать с малых высот парами и небольшими группами. Ничто не могло остановить наступательного порыва летчиков. Ведь как давно все ждали этого дня! Мы снова штурмовали скопление танков, автомашин и железнодорожных эшелонов на станции Волосово. Дорого обошлись нам эти вылеты: из десяти экипажей вернулось только семь. Но летный состав, его выучка тут ни при чем. Дело в том, что гитлеровцы стянули к Волосово большое количество зенитных крупнокалиберных автоматов и каждый раз встречали нас плотным массированным огнем. В этот день с боевого задания не вернулись экипажи гвардии капитана В. С. Голубева, гвардии лейтенанта Ф. Н. Меняйлова и гвардии лейтенанта Л. Г. Майорова.
Командир эскадрильи В. С. Голубев совершал свой девяносто девятый вылет. До юбилейного — сотого — ему оставалось сделать всего один шаг. Летный и технический состав подразделения готовился достойно отметить праздник любимого командира.
Отечественная война раскрыла всю широту богатырской русской натуры Голубева, сделала его подлинным героем своего народа. Девяносто девять бомбовых ударов по сухопутным и морским объектам противника вошли в историю полка как лучшие образцы воинской доблести, мастерства и стойкости.
«Можно ли сильнее ненавидеть гитлеровских псов, чем ненавидел их Голубев? Можно ли горячей и беззаветней любить свою Родину и Ленинград, чем любил их Голубев?» — говорилось в одной из листовок об этом замечательном воине.
Выступая на митинге по случаю преобразования родного полка в гвардейский* В. С. Голубев заявил:
— Священное гвардейское Знамя, завоеванное кровью, мы прославим в грядущих боях за Отечество и добьемся победы. Гвардейцы еще покажут, на что они способны.
Экипаж Голубева в этом полете действительно показал образцы гвардейского мастерства и бесстрашия. После освобождения нашими войсками станции Волосово оставшиеся в живых жители — очевидцы подвига Голубева — рассказывали:
«Около 12 часов дня мы услышали гул моторов, а затем над железнодорожной станцией и поселком Волосово, где скопилось немало фашистов, показались три советских самолета. Они шли так низко, что мы ясно различали лица летчиков в кабинах. Два бомбардировщика пошли вдоль дороги на юго-запад, а один — с бортовым номером двадцать — стал бомбить шоссе, по которому шли автомашины с пушками и солдатами. Это и был самолет гвардии капитана Голубева. Он, как сокол, стремительно падал с высоты и сбрасывал бомбы на головы врагов. А затем беспощадно косил их пулеметным огнем. Его дерзкие и расчетливые действия потрясли нас. Забыв об опасности, все вышли из укрытий и, не отрываясь, следили за бомбардировщиком.
Разгромив автоколонну, пикировщик атаковал и уничтожил железнодорожный состав. Потом прямым попаданием бомбы стер с лица земли дом, в котором находились солдаты зондеркоманды, и поджег стоявшую рядом цистерну с горючим. Всюду, где появлялся крылатый мститель, он наводил унос на немецко-фашистских оккупантов. По обочинам дорог валялись груды исковерканной техники, а также десятки трупов вражеских солдат и офицеров. Когда фашисты опомнились и открыли по самолету огонь, экипаж, видимо, уже израсходовал весь запас бомб и снарядов. И тут мы увидели, как пикировщик загорелся. Он резко взмыл вверх, потом выровнялся, накренился • и огненной стрелой врезался в развалины поселка Красная Мыза.
Так погибли, с честью выполнив свой воинский долг и гвардейскую клятву, летчик Василий Голубев, штурман Николай Козлов и воздушный стрелок-радист Иван Чижиков. Жители поселка Красная Мыза похоронили героев на своем кладбище.
Мужественно действовал и экипаж гвардии лейтенанта Л. Г. Майорова. Он атаковал на дороге южнее Волосово вражескую автоколонну. Из-за начавшегося снегопада пришлось бомбить и штурмовать с высоты не более семидесяти метров. В результате первой же атаки три автомашины с гитлеровцами были разнесены в щепки. Фашисты лихорадочно отстреливались. При повторном заходе Майоров заметил, что давление масла упало, и сразу же почувствовал тряску мотора. Но в люках еще оставались бомбы, и летчик решил произвести третью атаку. Были уничтожены еще две автомашины и автоцистерна с горючим. Вражеские зенитки вели огонь беспрерывно. Им удалось поджечь самолет Майорова. Сбросив последние бомбы, летчик прилагает максимум усилий, чтобы удержать машину в горизонтальном полете. Моторы уже совсем не тянут, и горящий бомбардировщик садится на опушку леса. При ударе о землю летчик Лев Майоров и штурман Валентин Шульц погибли. Стрелок-радист Василий Корнеев чудом остался жив и через несколько дней, перейдя линию фронта, вернулся в родной полк. Он и рассказал нам о подвиге своего командира и штурмана.
Трое суток мы ничего не знали и о судьбе экипажа гвардии лейтенанта Меняйлова, улетевшего на задание с Голубевым. Как потом стало известно, с ним произошло следующее.
Когда звено Голубева попало в густой снегопад, Меняйлов получил от ведущего команду действовать самостоятельно на участке дороги Волосово — Молосковицы. Летчик вел машину под кромкой облачности, выискивая подходящий объект для удара, как вдруг заметил колонну автомашин. Меняйлов довернул «пешку», обстрелял пулеметным огнем скопление автомашин и сбросил одну бомбу. Гитлеровцы, как ошпаренные, заметались по снегу/ замертво падая под градом пуль.
— Замечательно! — воскликнул штурман Лисов и, как только самолет начал разворачиваться, добавил фашистам горячего свинца из своего оружия. Застрочил и пулемет стрелка-радиста П. Ф. Симоненко.
На втором заходе фашисты встретили «Петлякова» яростным пулеметным огнем. Самолет вздрогнул, и левый двигатель резко уменьшил обороты.
— Мотор сдал, — выходя из атаки, сказал Меняйлов штурману. — Нужно сбросить оставшиеся бомбы. Ищи подходящую цель.
— Бей по хвосту колонны, там еще есть уцелевшие автомашины, — подсказал Лисов.
Развернувшись, Меняйлов направил подбитую машину на выбранную цель, Лисов сбросил бомбы.
— Хорошо рубанули. Прямое попадание! — восхищался Симоненко.
Летчик увел облегченную машину в облака. Подбитый мотор сдавал. Самолет все больше терял скорость и вскоре вывалился из облаков. Внизу сплошной лес. Куда садиться?
— Слева поляна! — крикнул штурман.
Летчик подвернул «пешку» влево. Теряя высоту, бомбардировщик задел плоскостью высокое дерево, резко развернулся и упал на бок. Меняйлов ударился о борт кабины и потерял сознание. Самолет загорелся. Лисов бросился к командиру и стал приводить его в чувство. Вскоре Меняйлов открыл глаза и увидел пламя.
— Ты жив, командир?
— Жив, — ответил Меняйлов и при помощи штурмана выбрался из кабины.
Симоненко уже стоял возле самолета со своим шкасом в руках. Общими усилиями гвардейцы потушили пожар, забросав огонь снегом, взяли бортпаек, запас патронов для пулемета и скрылись в лесу.
Штурман Лисов по карте и компасу определил направление движения. Меняйлов предложил план действий:
— Двинемся по лесу на север. Дороги и населенные пункты будем обходить. Если встретим фашистов, станем драться до последнего патрона. Живыми не сдаваться!
— Дадим настоящий бой. У нас ведь пулемет и три пистолета, — поддержал Симоненко своего командира.
Было пройдено около десяти километров, когда послышался шум моторов.
— Нужно осмотреть местность, — предложил Меняйлов.
— Я пойду в разведку, — вызвался Симоненко. Впереди оказалось шоссе. Почти непрерывно по нему на запад двигались вражеские автомашины и солдаты. Путь к своим лежал только через дорогу. Как быть?
— Нужно идти лесом параллельно шоссе и на участке с крутым поворотом пересечь его, — сказал Лисов.
Так и решили. Взвалив на плечи пулемет и связки патронов, друзья снова тронулись в путь. Медленно и осторожно пробирались они по заснеженному лесу.
До наступления ночи дорогу перейти не удалось. По ее обочинам патрулировали вражеские автоматчики.
Ночь провели в лесу. На рассвете пошли дальше. Симоненко изнемогал от усталости, но пулемета не бросал.
— Давайте дадим фрицам бой и перейдем шоссе, — упрашивал он товарищей.
— Нет, надо пройти тихо и незаметно. Фашистов много, а нас трое, и еще не известно, где линия фронта, — возражал Меняйлов.
К вечеру на шоссе обнаружили контрольно-пропускной пункт гитлеровцев. У шлагбаума стояли солдаты и проверяли у проезжающих документы.
— Здесь и перейдем дорогу, — решил Меняйлов. Друзья отошли в сторону от КПП, выждали момент, когда часовые занялись проверкой документов, и бросились через дорогу.
— Хальт! Хальт! — заорали солдаты, и тотчас застрочили автоматы.
Пули свистели в воздухе и совсем рядом, вздымали фонтанчики мерзлой земли. Летчики залегли. Симоненко открыл огонь из пулемета. У пропускного пункта началась суматоха. Воспользовавшись этим, три друга перебежали через дорогу и скрылись в лесу. Идти было тяжело, но они не останавливались, все больше удаляясь от опасного места. Убедившись наконец, что погони нет, друзья расположились под сосной на отдых.
В тревожном напряжении Меняйлов, Лисов и Симоненко провели в лесу вторую ночь. Утром, поделив между собой остатки шоколада, они снова пошли на север. Самолетный шкас тяжело давил на плечи Симоненко, он едва переставлял ноги, но оставлять пулемет не хотел.
«Нет, пулемёт бросать нельзя, если даже ползком придется передвигаться, — думал Симоненко. — Он уже однажды выручил нас, и еще может пригодиться».
Через некоторое время на пути экипажа снова возникло препятствие: неширокая, но с крутыми берегами незамерзшая речка. Пошли вдоль нее. К счастью, невдалеке обнаружилось толстое дерево, переброшенное через реку. По нему друзья в одиночку переползли на противоположный берег. За лесом показалась деревня. Оттуда доносился лай собак и отдельные выстрелы. Кто находился в этой деревне, враги или наши, предугадать было трудно.
— Обойдем ее со стороны леса, — предложил командир экипажа.
— Сначала давайте разведаем деревню, — настаивал стрелок-радист. — Может быть, там свои.
Так и решили. Снова в разведку ушел Симоненко.
— Если в беду попадешь, давай два выстрела из пистолета. Придем к тебе на помощь, — напутствовали его друзья.
Шло время, а Симоненко не возвращался. «Неужели попал в лапы фашистам», — думал Меняйлов. Наконец в кустах он заметил стрелка-радиста. Тот с трудом передвигался, прихрамывая на правую ногу. На вопрос, почему его так долго не было, он, тяжело дыша, ответил:
— А вы не слышали выстрелов? Я дал фрицам бой. Они меня ранили. Перевяжите ногу.
Когда же товарищи бросились исполнять его просьбу, Симоненко звонко расхохотался и, обнимая друзей, сказал:
— Пошутил. Там наши. Пойдемте скорее, нас ждут горячие щи и вкусная солдатская каша.
А на следующий вечер во дворе полкового общежития гремела пистолетная стрельба. Это летчики встречали воскресших из мертвых Федора Никифоровича Меняйлова, Семена Константиновича Лисова и Петра Федоровича Симоненко.
После короткого отдыха три Друга снова стали летать на боевые задания.
Между тем войска Ленинградского фронта, продолжая наступать, стремительным броском овладели городами Пушкин, Красное Село, Гатчина. С падением основного укрепленного узла обороны противника в районе Гатчина был сокрушен весь так называемый Северный вал — стальное кольцо укреплений вокруг Ленинграда.
За активное содействие наземным войскам в овладении городом Гатчина нашей дивизии было присвоено наименование «Гатчинская».
Вечером Аносов, Журин и я обратились к командиру эскадрильи за разрешением съездить в Ленинград и навестить знакомых.
— К отбою вернемся, товарищ гвардии майор, — уговаривали мы Ракова.
— Что, любовь завели? — шутливо спросил Раков.
— Просто знакомые, — ответил я.
— Мушкетерам не положено влюбляться, — запальчиво добавил Аносов.
— Любовь у нас одна, товарищ гвардии майор, любовь к самолету, — сказал Журин.
— Ну смотрите, — улыбнулся комэск, и нам показалось, что он сдается. — А вдруг задержитесь из-за транспорта, а завтра полеты? — снова усомнился Раков.
— Фрицы драпают, обстрела города не будет, движение не нарушится, и мы вернемся вовремя, — заверил командира Аносов.
— Хорошо. Но только до отбоя, — разрешил Раков.
И вот мы в городе. Но что это? Остановились трамваи. На улицах, площадях и набережных застыли в ожидании тысячные толпы ленинградцев. Вдруг огромный луч прожектора прошел над Невой, вонзил свое белое лезвие в вершину шпиля Петропавловской крепости и остановился. Он был так ярок и широк, словно сказочная дорога, открывающая путь в небо. И тогда все вспыхнуло, все загремело. С Марсова поля, с набережных Невы и с кораблей Краснознаменного Балтийского флота грянули залпы победного салюта. Сотрясались здания от грохота, плыл пороховой дым над мостами, светилось разноцветными огнями ленинградское небо. Лучи прожекторов со всех концов города скрестились над Дворцовой площадью, образуя над вечерним Ленинградом сверкающий шатер. После многомесячного затемнения изнуренный город впервые озарился ярким светом. Люди обнимались, смеялись и плакали от радости. Ленинград свободен! Свободен от блокады, от обстрелов, от постоянной угрозы, висевшей годами!
— Братцы, возвращаемся в полк. Потом навестим знакомых, — предложил я друзьям.
— Правильно. Радость-то какая! — поддержал меня Аносов.
Возбужденные увиденным, мы подходили к своему общежитию. Во дворе толпились летчики. Навстречу нам бросился Евгений Кабанов и взволнованно начал рассказывать:
— Что тут было, что было, если бы вы видели... Какой салют устроили из пистолетов. Я всю обойму выпалил.
Здесь находились Раков, Бородавка, Косенко, Виноградов, Шуянов, Журин. Вместе мы радовались великой победе. Сверкающие, как искры салюта, глаза, восхищенные улыбки друзей без слов говорили об их чувствах и переживаниях.
Фашистским захватчикам не удалось сломить ленинградцев и задушить город блокадой. 900 дней и ночей продолжалась великая битва у его стен. Ленинград выстоял! Выстоял потому, что его защитники, получая помощь всей страны, проявляли массовый героизм и невиданную стойкость в обороне, отдавая для дела победы все свои силы.
«Пройдут века, но дело, которое сделали ленинградские мужчины и женщины, старики и дети, это великое дело Ленина, дело нашей партии, никогда не изгладится из памяти самых отдаленных поколений», — говорил в 1945 году М. И. Калинин.
Фронт все больше удалялся на запад. В короткий зимний день больше двух раз слетать на задание не удавалось — задерживала подготовка самолетов к повторным вылетам. Тогда инженер эскадрильи гвардии старший техник-лейтенант Н. А. Степанов нашел способ, как ее ускорить. Он всегда что-нибудь придумывал, экспериментировал, изобретал. Николай был не только хорошим инженером-специалистом, но и прекрасным организатором. Учтя то, что на задания мы ходили не эскадрильей, а парами и звеньями, инженер направлял весь технический состав на подготовку только что возвратившихся самолетов. Закончив работу на этих машинах, техники принимались за очередные. При такой системе подготовки нам удавалось делать по три-четыре вылета.
В тот день я возвратился из второго полета с большими повреждениями самолета. Была выведена из строя маслосистема левого мотора. Хотелось отремонтировать машину как можно быстрее.
— Батя, сделайте все возможное, — попросил я техника звена В. М. Покровского.
На аэродроме властвовала зимняя стужа, дул шальной пронизывающий ветер, работать было трудно. Техникам пришлось надеть на себя всю зимнюю одежду, как тогда шутили, всю «арматурную карточку». Молча и сосредоточенно трудились гвардии техник-лейтенант В. М. Покровский, механик гвардии старший сержант В. С. Золотов и их друзья. Когда пальцы сводила судорога, они согревали их теплом своего дыхания и вновь брали ключи и отвертки. Ветер вздымал столбы снега, стегал по лицу, забирался под одежду. Механики то и дело спрыгивали со стремянки, плясали и размахивали руками, чтобы хоть немного согреться.
Работа подходила к концу, когда на стоянку прибежал посыльный и передал, что меня вызывает комэск.
— Ваше звено готово? — спросил Раков, как только я вошел в землянку.
— Готово, товарищ командир, только бомбы не подвешены!
— Тогда подойдите сюда, — указал на стол комэска. — Сейчас четырнадцать часов — еще успеете.
На столе лежала развернутая карта. Раков сообщил обстановку и дал задание. На участке дороги между Кингисеппом и Нарвой скопилось большое количество вражеских эшелонов с техникой и войсками. Мне в паре с Аносовым предстояло уничтожить один из этих эшелонов.
— Выбор цели — по вашему усмотрению. Параллельно с железной дорогой проходит шоссейная, на которой много автомашин. Если не будет «мессершмиттов», проштурмуете автоколонну, — сказал в заключение Василий Иванович. — И последнее: для прикрытия с вами пойдет пара «яков».
Я уже приноровился к полетам в плохую погоду и ударам с малых высот. Аносову также полюбилась штурмовка с бреющего, и мы были довольны, получив такое задание.
И вот мы в полете. Справа крыло в крыло шел Саша Аносов, сзади чуть выше — пара «яков». На душе немного тревожно. Старался быть собранным, действовать обдуманно. Ведь я ведущий и отвечал за действия не только своего экипажа, но и всей группы, хотя и небольшой.
Над самой кабиной нависали плотные облака. Они не давали возможности подняться выше трехсот метров. Временами по маршруту встречались снежные заряды, и тогда видимость еще больше ухудшалась. Не проскочить бы цель! Истребители прикрытия держались совсем близко, боясь потерять нас из виду.
— Выходи на железку, — предложил Анатолий.
Мы подвернули влево и пошли на запад вдоль железной дороги. Медленно тянулось время.
— Командир, впереди Кингисепп, — снова доложил Виноградов.
«В двенадцати километрах западнее города проходит линия фронта. Прячась в облаках, можно подойти к цели скрытно», — рассуждал я про себя, вспоминая действия В. И. Ракова в недавнем полете при подобной ситуации.
И вдруг у самой линии фронта облачность оборвалась, и над нами — сколько видят глаза — заголубело чистое небо, озаренное яркими лучами заходящего солнца. Давно мы не видели такой небесной лазури. Начавшееся осенью ненастье несколько месяцев скрывало ее от наших глаз. Приятно видеть ласковое солнце. Но теперь это было весьма некстати. Высота мала, а спрятаться некуда. «Немцы могут посшибать нас одной очередью», — подумал я, вспомнив упавшего гуся, сбитого нашими зенитчиками на аэродроме.
— Набираем высоту, бомбить будем с пикирования, — передал я по радио своему ведомому.
Слева оказался заболоченный участок местности, там не должно быть немецких зениток. С набором высоты пошли над болотом. Маленькие «яки» виднелись сзади в просторном небе, переходя с одного фланга на другой.
Виноградов склонился над планшетом, выполняя расчеты на бомбометание с пикирования. Высота полторы тысячи метров. Выше забираться не следует, чтобы использовать солнце, которое уже клонилось к горизонту.
Развернулись к железной дороге. Пути перед станцией были буквально забиты поездами. У меня глаза загорелись. От линии фронта было всего километров семь. Я никогда раньше не видел такого скопления эшелонов в непосредственной близости от переднего края. Гитлеровцы спешно отступали. Им было не до предосторожностей. К тому же другой дороги не было. Южнее простирались огромные болота, а севернее — берег Финского залива.
— Сейчас мы их накроем! — радовался Виноградов.
— Целься получше, Толя. Такой случай больше не подвернется!
Вспыхнули разрывы зениток. Сначала снаряды рвались в стороне, потом все ближе и ближе. Аносов шел в правом пеленге рядом с моим самолетом. Истребители прикрытия держались несколько выше. Виноградов вертелся в кабине, торопился. Но вот он замер на некоторое время, всматриваясь в глазок прицела. Я забыл обо всем на свете. Ничто в мире меня тогда не интересовало. Единственным желанием было — разбомбить эти эшелоны. Самолет вздрогнул от разрыва зенитного снаряда, но сворачивать было нельзя: Толя прицеливался. Я должен точнее удержать машину в горизонтальном полете.
— Пошел! — скомандовал штурман.
Я отжал штурвал. Машина понеслась к земле. Справа пикировал Аносов. Теперь зенитные снаряды рвались гораздо выше. Немецкий эшелон стремительно приближался, увеличиваясь в моем прицеле. Нажал на кнопку — бомбы полетели. На максимальной скорости, со снижением проносимся над передним краем и уходим на свою территорию.
На земле шел бой. Пролетая навстречу друг другу, небо чертили трассирующие пули и реактивные снаряды, тускло вспыхивали огоньки артиллерийских выстрелов, дымились очаги пожаров. Но дым с места нашего удара поднимался выше всех — горели два железнодорожных эшелона. А в трехстах метрах от них по шоссе на запад двигались вражеские автомашины. Цель подходящая.
— Заходим на штурмовку, — передал я по радио своему ведомому и резко развернулся для атаки. На развороте Аносов несколько отстал.
«Правильно делает, — подумал я, наблюдая за Аносовым, — при штурмовке нужно иметь свободу маневра». По самолету начали бить зенитные автоматы, но точность была невелика. Я бросил машину в пике, чуть подвернул влево, и перекрестье прицела легло точно на автоколонну. Нажал на гашетку — в кабине запахло пороховой гарью. Огненные трассы потянулись от самолета к земле. Аносов пикировал рядом, поливая фашистов горячим свинцом.
И вдруг ровный гул двигателей прервался. Короткие хлопки... перебои в работе правого мотора, машину потянуло вправо. Высота сто метров, но и она уменьшалась. С земли огонь по самолету усилился. Что делать? Быстро задвигал сектором газа, открыл топливный кран кольцевания, но мотор только фыркал, а не тянул. Самолет с креном шел на одном моторе.
— Скорее разворачивайся к своим! — крикнул Виноградов.
Осторожно положил самолет в левый вираж. Штурман тем временем вел огонь из своего пулемета. Вдруг мотор резко увеличил обороты. Самолет заскользил и пошел в набор высоты. Я прислушался — оба двигателя работали нормально. Что же было с правым мотором? Видимо, в бензопровод попало немного воды.
— Где Аносов? — спросил я штурмана.
— Не вижу, — осмотревшись, ответил Виноградов. Стрельба зениток прекратилась. Мы были над своей территорией.
— Четырнадцатый, где находишься? — запросил я Аносова.
Ответа не было. Я стал в круг и несколько раз повторил запрос.
— «Бирюза», «Бирюза», четырнадцатый ушел в сторону после штурмовки и потерялся из виду, я — «Акула», прием, — услышал я ответ ведущего истребителей прикрытия.
— Толя, давай курс на аэродром, идем домой, — обратился я к штурману.
Летели молча. Черные тучи свисали чуть ли не до самой земли. Временами мы попадали в снегопад. Тогда я переводил самолет почти на бреющий.
Под Кронштадтом тоже валил густой снег, но отсюда я мог найти свой аэродром, как говорится, с закрытыми глазами. «Яки» еще плотнее прижались ко мне с двух сторон, образуя тупой клин. Таким строем мы прошли над аэродромом. Быстро темнело. Со старта одна за другой взлетали зеленые ракеты, показывая нам направление захода. Это было весьма кстати. Снижаясь, я не видел ни посадочных знаков, ни полосы, только ракеты. Но все обошлось благополучно. «Спасибо за помощь», — подумал я о тех, кто пускал ракеты, когда самолет коснулся земли. Следом за мной сели истребители.
«Что я доложу командиру об Аносове? Потерял такого летчика, близкого друга. И даже не видел, как это произошло. Пропал без вести...» — думал я, вылезая из кабины.
— Товарищ командир, какие замечания по работе матчасти? — осведомился механик самолета старший сержант В. С. Золотов.
— Замечаний нет, — хмуро ответил я.
Тут же стоял техник звена В. М. Покровский. Он, видно, понял мою тревогу. Пока я отстегивал лямки парашюта, техник-лейтенант обошел вокруг самолета. Не обнаружив пробоин, он приблизился ко мне и с улыбкой сказал:
— Аносов сел пять минут тому назад.
— Как сел? — удивился я и быстро зашагал к его самолету.
Значит, он бросил ведущего, нарушил основной закон боя, один ушел домой? Но почему? Неужели... Да нет же. Он воевал азартно и летал смело.
Аносов, подсвечивая механику фонариком, осматривал самолет, подсчитывал пробоины, а штурман делал какие-то записи в бортжурнале.
— Почему один ушел от цели? — строго спросил я его.
— Забарахлил мотор.
— А почему на мой вопрос не ответил?
— Рацию повредило осколком. Пятнадцать пробоин привез.
Аносов рассказал, как в первой штурмовой атаке он напоролся на сноп зенитного огня. Появилась тряска правого мотора, отказало радио. Пришлось отвернуть на свою территорию. Так он потерял меня из виду. Попытки связаться по радио не привели к успеху.
Стало ясно, что Аносов действовал правильно. Другой на его месте поступил бы так же.
Я тронул его за плечо и, улыбаясь, сказал:
— Напугал ты меня, чертяка! А я думал... Ладно, идем доложим командиру о выполнении задания.
Аносов сдвинул чуть набок меховой шлемофон, поправил планшет и зашагал уверенной походкой. Снег скрипел под мохнатыми унтами, хрустели, ломаясь, замерзшие льдинки. Открытое, чуть улыбающееся лицо Аносова выражало удовлетворение счастливым исходом полета.
— Саша, а ты молодец!
У нас не принято хвалить друг друга. Почему-то это считалось сентиментальностью. И он обиженно ответил:
— Ты что?.. Вот еще выдумал!
На КП нас встретил комэск. Приняв доклад, он сказал:
— Хорошо, отдыхайте.
Землянка была полна людей. Сюда забегали и летчики, и техники, чтобы погреться. Те, кому не хватало мест на скамейках, сидели прямо на полу.
— Эх, как хочется на танцы, — размечтался Кабанов. — Представьте, ребята, мраморный зал, паркетный пол, оркестр играет. Кругом веселые девушки в нарядных платьях. Звучит музыка, и я вальсирую с одной. — Он по-дирижерски взмахнул руками.
— Не до танцев сейчас. В баньке бы помыться, — отозвался техник Покровский. — Я вот уже вторую неделю молюскину не снимаю.
— Скоро, скоро, ребята! Вот отгоним фрица подальше от Ленинграда, тогда и в бане помоемся, и на танцы сходим, — рассуждал Косенко.
А на фронте все сильнее разгорались бои за изгнание немецких оккупантов из пределов Ленинградской области. К началу февраля была полностью освобождена Октябрьская железная дорога, связывающая Ленинград с Москвой. Наши войска подошли к реке Нарва, Чудскому озеру, городу Луга. Погода к этому времени улучшилась, и мы снова начали действовать с пикирования.
Ранним утром 6 февраля 1944 года в воздух поднялись три девятки пикировщиков с истребителями прикрытия. На этот раз наш путь лежал к железнодорожному и шоссейному узлу гитлеровцев, станции Иыхви. Нашу эскадрилью вел гвардии майор В. И. Раков, вторую гвардии капитан А. И. Барский и третью гвардии старший лейтенант Г. В. Пасынков. Девятки следовали к цели самостоятельными маршрутами. Самолеты медленно набирали высоту. В морозном воздухе моторы гудели громче обычного. Снежная гладь замерзшего залива, сверкая в лучах утреннего солнца, слепила глаза. Не мешало бы иметь светозащитные очки, но в те годы их почему-то не носили.
Еще издали я увидел остров Большой Тютерс. Здесь могли появиться «фокке-вульфы». Мы знали, что они базируются на аэродроме Раквере. Но все пока было спокойно. Ведущий развернулся влево и повел группу на юг к береговой черте. Земля была прикрыта легкой дымкой, которая ухудшала видимость ориентиров. Но вражеским зенитчикам наши самолеты, очевидно, были хорошо заметны: они сразу же открыли огонь.
На станции стояло несколько товарных составов, над ними висели аэростаты заграждения. Такое еще не встречалось в нашей практике. Сколько же их? Примерно три десятка. Располагались они в шахматном порядке на высотах от тысячи до двух тысяч метров. Подняв в воздух аэростаты, гитлеровцы, вероятно, были уверены, что ни один наш самолет не появится над этим районом. Но такая защита годилась, может быть, только от штурмовиков. Мы же подошли к станции значительно выше аэростатов.
Безопаснее всего было бы отказаться от пикирования и сбросить бомбы с горизонтального полета. Но такая атака не исключала промахов.
— Маленькие, выйдите парой вперед и уничтожьте верхние аэростаты, — скомандовал Раков истребителям прикрытия.
Через минуту впереди под нами появились огромные огненные вспышки. Один за другим взрывались купола аэростатов и падали на землю. Это работали наши истребители. Они расстреляли восемь аэростатов верхнего яруса и предоставили нам свободу действий. Удар с пикирования оказался удачным. Было уничтожено два железнодорожных состава, разрушены пути и станционные постройки.
Не менее успешно действовала группа пикировщиков, ведомая гвардии старшим лейтенантом Г. В. Пасынковым. Обе эскадрильи возвратились домой без потерь. Только в группе гвардии капитана А. II. Барского, наносившей удар по фашистским войскам в районе города Кренгольм, произошел печальный случай. Зенитным снарядом у самолета гвардии лейтенанта Л. Г. Арансона были повреждены правая плоскость и правый мотор. Пикируя в составе звена, летчик не мог удержать самолет, развернулся вправо и столкнулся со своим ведомым гвардии младшим лейтенантом А. А. Аникиным. Обе машины разрушились и упали в районе цели. На аэродром не вернулись экипаж командира звена гвардии лейтенанта Л. Г. Арансона (штурман гвардии младший лейтенант Б. Я. Глибович, воздушный стрелок-радист гвардии сержант А. Т. Первердян) и экипаж гвардии младшего лейтенанта А. А. Аникина (штурман гвардии младший лейтенант А. З. Плужников, воздушный стрелок-радист гвардии сержант В. Я. Вишняков).
После посадки мой стрелок-радист гвардии старший сержант М. М. Степанов доложил, что видел над целью белый купол парашюта. Но кто на нем снижался — долго оставалось загадкой.
Только после войны мы узнали, что это был Анатолий Аникин. Он выпрыгнул с парашютом из разрушавшегося самолета и приземлился на вражеской территории. В полк он вернулся только осенью 1945 года, испытав все ужасы фашистского плена.
А тогда оба экипажа считались погибшими.
Трудно было представить более нелепую смерть шестерых наших товарищей, умудренных солидным боевым опытом, не раз находивших выход из самых сложных ситуаций. Обсуждая этот случай на земле, в спокойной обстановке, мы пришли к выводу, что при пикировании звеном ведомому не следует держаться так близко к своему ведущему. Несколько увеличенные дистанции и интервалы между самолетами облегчают пилотирование и нисколько не снижают меткости бомбометания.
Стало ясно также, что массовое применение противником аэростатов заграждения представляет большую опасность для действий нашей авиации в плохую погоду. Стальные тросы, невидимые в полете под облаками, являются серьезными препятствиями для самолетов. Возникла необходимость непосредственно перед вылетом посылать в район цели самолет-разведчик для выявления аэростатов, а истребителям прикрытия ставить дополнительные задачи по их уничтожению. Об этом и шел у нас разговор на очередном разборе полетов.
С каждым днем линия фронта отодвигалась все дальше на запад. Поддерживать войска с прежних аэродромов становилось все труднее. В середине февраля первая эскадрилья, а затем вторая и третья перелетели на передовой аэродром. Здесь же базировались летчики 21-го истребительного авиационного полка, прикрывавшие нас в полете. Снова мы оказались все вместе.
В эти дни поступил приказ о назначении Героя Советского Союза гвардии майора В. И. Ракова помощником командира соседней штурмовой дивизии. Василий Иванович уходил на повышение, но никто из нас не радовался. Жалко было расставаться с этим прекрасным человеком, опытным командиром. А моя печаль усугублялась еще и тем, что на фронте Раков был первым моим командиром и наставником, научившим меня воевать.
С уходом В. И. Ракова командование эскадрильей принял гвардии старший лейтенант К. С. Усенко, а его заместителем стал гвардии старший лейтенант Ю. X. Косенко.
Как-то, возвращаясь из боевого полета, я почувствовал себя плохо: сильно болела голова, жаром пылало все тело. Хотелось скорее добраться до аэродрома. После посадки я с трудом вылез из кабины и тут же упал на землю. Ноги отказывались идти. Подъехал автостартер. Меня отвезли в общежитие и уложили в постель. Потом женщина-врач что-то спрашивала у меня. Но я не понимал ее. Слова доносились откуда-то издалека, и у меня не было сил отвечать.
Вечером, склонившись над столом, летчики под руководством гвардии старшего лейтенанта К. С. Усенко готовились к завтрашним боям. Я же беспомощно лежал на койке, горько сожалея, что не могу сейчас быть вместе с друзьями.
Ночь прошла в кошмарах. Утром меня снова осмотрел врач и обнаружил плеврит. Так я попал в стационарный госпиталь.
Нестерпимо томительно было целыми днями лежать в постели и видеть перед собой только потолок. Непривычная госпитальная обстановка, специфический запах, изоляция от боевых друзей угнетали меня. Температура не снижалась, болезнь прогрессировала и окончательно приковала меня к постели. Прошло несколько недель, прежде чем я встал на ноги.
Однажды в палату вошла медицинская сестра и сказала, что меня ждут в комнате посетителей. «Кто бы это?» — подумал я и с приятным волнением спустился на первый этаж. Там встретил улыбающегося Михаила Степанова.
— Как самочувствие, командир? — спросил мой стрелок-радист после дружеских объятий.
— Полный порядок, подремонтировался малость, — ответил я, стараясь держаться как можно бодрее.
Михаил молча окинул меня сочувственным взглядом. Он хорошо понимал мое состояние.
— Как идут дела в эскадрилье при новом командире?
— Первенства не упускаем.
Степанов рассказал, что в полку всем вручили гвардейские нагрудные значки.
— Командир полка и замполит поручили передать тебе этот гвардейский значок. Поздравляю, — сказал Степанов и пожал мою руку, протягивая дорогую награду.
Воздушный стрелок-радист поведал также о том, что сухопутным войскам уже не требуется наша помощь. Полк снова начал действовать в море. Уже немало вражеских кораблей отправлено на дно Финского залива.
Расставаясь со мной, Миша сказал:
— Поправляйся скорее, командир, нехорошо мне и штурману без тебя. Приходится летать на задания каждый раз с новым летчиком.
Ушел Степанов, и меня с новой силой охватила тоска по родному полку. Неудержимо потянуло к боевым друзьям. Но свидеться с ними довелось не скоро.
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
