День выдался хмурым и неприветливым. Низко над аэродромом проносились облака, подгоняемые порывистым ветром. На задание нас не посылали — не было высоты. Штурман эскадрильи Сергей Давыдов организовал устранение девиации — ошибки компаса на самолетах.
Выкатывая самолеты на окраину аэродрома, мы крутили их за хвосты, устанавливая на различные румбы. На соседней площадке тем же занимались летчики третьей эскадрильи. Рядом располагалась зенитная пулеметная точка, охранявшая наш аэродром. Зенитчики стояли на бруствере ячейки и с удивлением смотрели на наши занятия. Мы тоже без особого энтузиазма выполняли работу.
— Никчемное это дело — девиация, — ворчал летчик Смирнов, нажимая плечом на хвостовое оперение самолета.
— Почему никчемное? — удивился Давыдов.
— Да потому, что я всегда летаю по ориентирам — рекам или дорогам, — похвастался Смирнов. — На компас смотреть не приходится.
Смирнов всегда был чем-то недоволен. То ему не нравилась закрепленная за ним машина, то место в строю, то действия ведущего в полете. Даже указания командира он иногда пытался оспаривать. Давыдов знал эти особенности его характера и не мирился с ними.
— Смирнов, хватит ныть, — вмешался в разговор Пасынков. — Делай то, что приказано. Нажимай на хвост.
Смирнов замолчал. А Давыдов никак не мог успокоиться. Компас, ориентировка — это его штурманское дело, за которое в эскадрилье он болел всей душой.
— Вот когда покрутишься в воздушном бою, останешься один над морем, да еще в дождь попадешь, — доказывал Давыдов, — то при неисправном компасе запросто можешь угодить к немцам.
Неожиданно раздалась гулкая очередь крупнокалиберного зенитного пулемета ДШК. Я посмотрел в небо. Над аэродромом летела гусиная стая. Темный на фоне серых облаков треугольник двигался с севера на юг. Гуси улетали в теплые края. Вновь прогремели выстрелы. Пулеметная трасса пронизала птичью стаю. Один гусь камнем пошел вниз и упал возле площадки третьей эскадрильи. Мне подумалось: «Вот так же может быть и с нами, если зазеваешься над целью».
Гуси шарахнулись в стороны, но, когда опасность миновала, снова образовали четкий клин.
— Зря убили, — сожалел Шуянов.
— Вовсе не зря! — возразил Смирнов. — А ты знаешь, чем грозит встреча с таким гусем в воздухе? В лучшем случае — аварией.
— В воздухе надо смотреть в оба, — с укором ответил Шуянов. — Птицы тут ни при чем.
Мы подбежали к упавшему гусю. Михаил Суханов поднял его и сказал, обращаясь к зенитчикам:
— Возьмите, это ваш трофей.
— Гусь ваш, — ответил один из солдат после небольшой паузы. — Он упал возле вашего самолета.
Суханов постоял в нерешительности и махнул рукой:
— Ладно, отнесу в столовую.
Подошедший посыльный передал, что я назначен дежурным по старту и должен явиться на КП полка на инструктаж. «Зачем дежурить, когда нет полетов», — вначале подумал я, но, когда прибыл на КП, сразу убедился, что был неправ: там уже получили боевое задание. Командир и начальник штаба изучали обстановку. Готовился вылет.
Немецко-фашистское командование, напуганное большими потерями своего флота от советских подводников, укрепило порккала-уддскую противолодочную позицию. Между островом Найссар (Нарген) и полустровом Порккала-Удд были поставлены в два ряда минносетевые заграждения. Цель — наглухо закрыть нашим подводным лодкам выход в Балтийское море.
Многие участки Финского залива гитлеровцы заминировали. Воды его наши моряки в шутку называли супом с клецками. В устье залива постоянно действовало большое количество вражеских кораблей. Этот рубеж справедливо считался труднопреодолимым. Но нашим подводникам во что бы то ни стало нужно было выйти в Балтийское море.
Полк получил ответственное задание: бомбовым ударом разрушить минносетевые заграждения и обеспечить своим лодкам выход в Балтийское море. Для этой цели была создана специальная группа из четырех экипажей эскадрильи капитана А. Ф. Метелкина. Ведущим назначили заместителя командира полка майора Селиванова. Готовясь к полету, он обратился к Метелкину с просьбой дать ему своего штурмана.
Но Метелкина не устраивал такой вариант: не хотелось и своего помощника отдавать, и самому оставаться на земле.
— Нет уж, лучше сам полечу. Ведь все экипажи мои.
— Это зависит от решения Курочкина. Позвони ему, — многозначительно сказал Селиванов, уверенный, что тот не изменит решения.
Переговорив с командиром полка, Метелкин положил трубку и сказал:
— Все в порядке, лечу я, а ты остаешься руководить полетами. Дай свой шлемофон, а ты мой возьмешь. Я его на КП оставил.
— Ну раз командир перерешил — тогда другое дело, — упавшим голосом отозвался Селиванов. И после небольшой паузы дружески посоветовал: — Будь осторожен, Саша. Место цели уточни у начальника разведки капитана Ремизова.
Селиванов был заметно расстроен. Он достал папиросу, чтобы закурить, но спички почему-то никак не зажигались.
— Не доверяют мне... Отвоевался, — процедил сквозь зубы Селиванов и бросил на землю смятую папиросу.
— Вы же руководитель полетов, вам лететь нельзя, — сказал я, надеясь успокоить майора.
— Ладно, проверьте старт. Я сейчас вернусь, — бросил он и зашагал к командиру полка.
«Снова будет разговор на высоких тонах», — подумал я.
Метелкин собрал экипажи для проработки задания. Полет предстоял трудный. Нужно было более чем на триста километров проникнуть в тыл врага, выйти на подводные сетевые заграждения и разрушить их. Причем истребители из-за ограниченного радиуса действия сопровождали пикировщиков только до полпути.
Долго сидели над расчетами штурман Павлюков и начальник разведки Ремизов. Лишь во второй половине дня четверка «Петляковых» в составе экипажей Метелкина, Бычкова, Забавникова и Арансона, сопровождаемая четырьмя истребителями Як-7, поднялась в воздух. Группа собралась над аэродромом и взяла курс на запад.
Погода не благоприятствовала полету. Над заливом висела десятибалльная облачность, временами шел дождь. Но как предсказывали синоптики, в районе сетевых заграждений должна быть хорошая погода. Значит, там могут появиться вражеские истребители. Это, конечно, еще больше затруднит выполнение задания.
На командном пункте полка все ждали сообщений от Метелкина. Но время шло, а донесения не было. Я сидел на стартовой радиостанции, не отлучаясь ни на минуту. Селиванов молча курил.
— На полный радиус пошли, — нарушил я неловкое молчание.
Селиванов не ответил. Было из-за чего волноваться. Прошло час двадцать минут после взлета. Наконец с борта самолета Метелкина поступило первое радиодонесение: «Задание выполнено. Все в строю. Возвращаюсь».
На лице Селиванова мелькнула едва заметная улыбка.
Радостное известие быстро облетело все стоянки и землянки аэродрома. Полк готовился встретить своих героев.
Через двадцать минут пришло новое сообщение: «Веду бой с шестью «фокке-вульфами» у острова Вайнло. Мой самолет подбит».
Мы хорошо понимали, что скрывается за этими скупыми словами. Каждый из нас на себе испытал трудности воздушного боя над морем, да еще без прикрытия. Сейчас такая участь выпала на долю Александра Федоровича Метелкина. Мы ждали, что от него прилетит какая-либо новая весточка, но на этом связь с его самолетом прервалась.
— Лучше бы меня... — с досадой сказал Селиванов. — Зачем было посылать без прикрытия... — но тут же спохватился и умолк, будто коснулся чего-то недозволенного.
Я заметил, что Селиванову хочется поговорить со мной на эту тему. Но у него был железный принцип, выработанный за многолетнюю службу в авиации, — не обсуждать недостатков начальников с младшими по должности или званию.
С задания не вернулся тогда ни один самолет. Шестерка «яков», посланная в район острова Большой Тютерс для встречи пикировщиков, также возвратилась ни с чем. Двое суток исчезновение экипажей оставалось загадкой. На третьи сутки неожиданно для всех в полку появился экипаж Арансона. От него мы узнали подробности этого полета. А произошло тогда вот что.
Пикировщики шли над Финским заливом с набором высоты. У острова Гогланд истребители сопровождения, покачав крыльями, развернулись и пошли обратно. Метелкин повел группу дальше. Погода стала ухудшаться. А вскоре на пути встала сплошная облачность. Что делать? Обойти ее? Но тогда придется выскочить на берег, занятый врагом, и преждевременно обнаружить себя. Идти под нижней кромкой — значит увеличить расход топлива и тем самым уменьшить радиус полета. Оставалось одно: пробиваться к цели сквозь облака. Метелкин так и поступил, дав предварительно команду разомкнуться. Летчики вели машины по приборам. Высота пять тысяч метров. От недостатка кислорода дышать становилось все труднее, чувствовалась утомленность от слепого полета. По расчету штурмана до цели оставалось несколько минут полета. Внезапно «Петляковы» выскочили из облаков. Казалось, солнце светило здесь ярче обычного. Справа и слева примерно в двадцати километрах виднелись берега — пикировщики шли над устьем Финского залива. Штурман Павлюков уточнил ориентировку и определил место нахождения подводных противолодочных заграждений.
— Командир, тут находятся подводные лодки, ждут нашей работы. — Штурман показал Метелкину точку на карте. — А здесь заграждения — сюда сбросим бомбы.
Метелкин утвердительно кивнул головой и подал команду:
— Приготовиться к атаке. Бомбить с горизонта. Внизу галсировали вражеские катера.
— Обслуживают заграждение, — догадался Павлюков, глядя на них.
— Ищут наших подводников, — отозвался Метелкин. Появление пикировщиков в этом районе, видимо, было неожиданным для гитлеровцев. Катера не оказали им серьезного сопротивления. Отдельные выстрелы зенитных орудий не помешали самолетам выйти на боевой курс и прицельно сбросить бомбы. Подводные взрывы большой силы выбросили на поверхность огромные водяные столбы. Сети оказались разрушены — путь для наших подводных лодок стал свободен!
Пикировщики возвращались домой. Уже пройдена четверть пути, как вдруг появились вражеские истребители. Их сразу заметил флагманский стрелок-радист А. Кривенков. Первой атакой фашисты пытались расколоть строй и тем самым ослабить оборону «Петляковых». Метелкин приказал:
— Держать строй!
Последовала новая атака шестерки «фокке-вульфов», к счастью, и она оказалась неудачной. Плотный огонь штурманов и воздушных стрелков-радистов всей группы не позволил вражеским летчикам стрелять прицельно. Озлобленные неудачами, они стали еще яростнее бросаться в атаку. Поток свинца «фокке-вульфов» скрестился со встречным ливнем огня наших экипажей. Один «фоккер» задымил. Но и самолет летчика Бычкова получил повреждение. Из левого мотора показалось пламя. Загорелось крыло. Самолет вошел в крутую спираль и понесся к воде... Летчику П. М. Бычкову, штурману А. М. Воловнину и воздушному стрелку-радисту Т. А. Зубкову спастись не удалось.
— Держать строй во что бы то ни стало, — еще раз передал Метелкин ведомым.
Строй пикировщиков нерушим. Вражеские истребители, метались в воздухе как угорелые. Но все их яростные атаки натыкались на дружный и меткий огонь стрелков-радистов и штурманов. Как нуждались «Петляковы» в этот момент в поддержке своих истребителей! Но их не было рядом.
Новой атакой «фоккеры» подожгли самолет Забавникова. Штурман Соловейчик и стрелок-радист Редченко, отстреливаясь, тоже подбили одного гитлеровца. Забавников отошел от строя и попытался сбить пламя. Но сделать это ему не удалось. Вдали от родных берегов летчик посадил горящий самолет на воду. Судьба экипажа осталась неизвестной.
А Метелкин и Арансон продолжали бой. Фашистские истребители набросились на ведущего, и самолет Метелкина получил повреждение. Из левого мотора показался дым, самолет стал снижаться. И все же командир продолжал идти в строю. Атаки фашистов не прекращались. Загорелась кабина. Арансон видел, как самолет Метелкина плавно коснулся воды и, горящий, заскользил по волнам. Всего десять километров Метелкин не дотянул до родного острова Лавенсаари.
В минуту грозной опасности, когда в душу невольно закрадывается сознание собственного бессилия, когда, казалось бы, надо прежде всего заботиться о себе, капитан Метелкин непоколебимо вел свою группу, боролся за жизнь своих товарищей до последней секунды.
Остался один самолет Арансона против четырех «фокке-вульфов». Участь его также была предрешена. Истребители взяли «Петлякова» в клещи (пара справа, пара слева) и лишили маневра. При каждой попытке развернуться рядом с плоскостью возникали огненные шнуры трасс. Фашисты теперь не торопились. Они решили до конца испытать стойкость нашего летчика. Один «фоккер» вышел вперед, выпустил шасси и, покачиваясь с крыла на крыло, стал подавать сигнал «Следуй за мной». Гитлеровцы наверняка надеялись захватить наш экипаж в плен. «Вот чего захотели! Ну нет, не на того нарвались!» — вскипел Арансон и нажал на гашетку. Но выстрелов не последовало. Молчали пулеметы у штурмана и стрелка-радиста. У всех кончились боеприпасы. А «фокке-вульфы» все плотнее прижимались к Пе-2. Тогда Арансон резким маневром попытался таранить одного из фашистов, но тот быстро ушел из-под удара.
Летчик понял, что нужно искать выход в каком-то неожиданном маневре. Мгновенно созрела мысль: сымитировать таран, а затем, использовав замешательство гитлеровцев, сразу же перейти на бреющий полет. Арансон резко отвернул самолет в сторону и повел его прямо на «фокке-вульфа». Затем он энергично отжал штурвал и, пикируя, развил максимальную скорость. «Фоккеры» бросились вдогон, а наш летчик выхватил «пешку» из пике у самой воды. Еще минута — и на горизонте показался родной остров Лавенсаари. Преследуемый «фокке-вульфами», Арансон на бреющем полете выскочил на остров. Наши зенитчики открыли огонь по ФВ-190 и отогнали их от пикировщика. Израненную машину Арансон посадил на крохотный островной аэродром.
Чувство досады и ярости охватило летчика. Там в море остались его командир, боевые друзья.
— Ждите меня здесь, — приказал Арансон штурману и стрелку-радисту, как только они вылезли из самолета, а сам же побежал к пристани. Он обратился к морякам с просьбой выйти на поиск и спасение экипажа Метелкина. Через несколько минут катер с Арансоном на борту был в точке приводнения самолета. Поиск продолжался до темноты, но никого обнаружить не удалось.
Задание было выполнено слишком дорогой ценой. Полк не понес бы такой утраты, если бы не были допущены просчеты. Посылать четверку пикировщиков на полный радиус без истребительного прикрытия не следовало. Было бы разумным использовать небольшой аэродром на острове Лавенсаари для подскока истребителей. Командование, видимо, сделало соответствующие выводы из этого случая: без прикрытия пикировщиков нас больше не посылали на боевые задания.
Коммунист Александр Федорович Метелкин принадлежал к числу летчиков, которые не знали, что такое страх. Сколько раз смелость и мужество помогали ему вырываться из объятий смерти! В сентябре 1942 года, защищая блокадный Ленинград, группа пикировщиков, ведомая старшим лейтенантом Метелкиным, уничтожила артиллерийскую батарею в районе деревни Аненское. На подходе к цели самолеты были внезапно атакованы истребителями Ме-109. Отстреливаясь из пулеметов, экипаж Метелкина упорно шел к цели и вел за собой группу. Только одно чувство руководило ведущим и его друзьями — как можно лучше выполнить поставленную задачу.
Цель была искусно замаскирована и трудно распознавалась с высоты. Как бы не промахнуться! Ведущий группы передал команду: «Делаем два захода!» Экипажи, следуя за Метелкиным, дважды атаковали цель и точными ударами уничтожили две батареи: артиллерийскую и минометную. На втором заходе истребителям противника удалось поджечь самолет ведомого Голубева. Метелкин скомандовал: «Сомкнуть строй!» Воздушные стрелки-радисты всех экипажей открыли по гитлеровцам дружный огонь. Хваленые фашистские асы не выдержали такого отпора и отвернули. Но машина Голубева продолжала гореть. Метелкин сопровождал боевого товарища до тех пор, пока тот не посадил горящий самолет на Неву, у самого берега, занятого нашими войсками. Самолет вскоре затонул, а экипаж Голубева выбрался на сушу. Своим спасением он был обязан прежде всего Александру Метелкину.
В дни прорыва блокады Ленинграда Метелкин участвовал в самых трудных операциях. В январе 1943 года шестерка пикировщиков во главе с ним вылетела на бомбардировку порта Котка. Зная расположение вражеских зенитных батарей в заданном районе, ведущий набрал высоту на тысячу пятьсот метров больше расчетной и зашел на цель со стороны солнца с приглушенными моторами.
Фашисты открыли огонь, когда самолеты находились уже на боевом курсе. Несколько секунд выдержки — и «Петляковы» перешли в крутое пике. Бомбы легли точно в цель. Внизу появилось несколько очагов пожаров. Это горели целлюлозный завод и немецкие транспорты с военными грузами. Всех пикировщиков Метелкин благополучно привел на свой аэродром.
Слава об Александре Метелкине разнеслась по всей Балтике. Поэт Василий Дулин посвятил ему стихотворение. Приведу здесь некоторые строфы.
stВот они стоят в строю, сверкая
Орденами боевых побед.
Посмотрите — силища какая!
Равной ей и не было и нет.
Все они у старых стен Пернова
Били, озверевшего врага.
Их на смерть вело присяги слово,
Билось сердце в них большевика.
...Били крепко на просторах моря,
Если немец через море лез.
Дети преклоняются, не споря, Перед вами, рыцари небес.
Ночи надвигаются какие,
Наступает жаркая пора.
Голубев, Метелкин и другие —
Бомбовых ударов мастера.
Бейте бомбой, бейте пулей фрица
Метко — в каждый боевой полет.
Имя благородное — Балтийцы
На дела, на подвиги зовет.
Капитан коммунист Метелкин совершил более ста вылетов на бомбометание. За мужество и мастерство он был награжден двумя орденами Красного Знамени. Замечательный советский патриот жил. воевал и умер как герой. Летчики эскадрильи, которой командовал А. Ф. Метелкин, в жестоких боях с врагом свято хранили и преумножали боевые традиции своего подразделения, командир оставался для них примером во всем. Когда за успешные боевые дела их отмечало командование, они с гордостью говорили: «Мы из эскадрильи капитана Метелкина!»
Шлемофон, оставленный Метелкиным на КП перед последним рейдом в глубокий тыл врага, ныне бережно хранится в Центральном военно-морском музее. Тогда в 1943 году он достался Андрею Ивановичу Барскому. Тот не расставался с ним до конца войны, а затем передал его в музей.
После гибели А. Ф. Метелкина эскадрилью принял старший лейтенант Василий Сергеевич Голубев. А на его место к нам пришел старший лейтенант Константин Степанович Усенко — энергичный, волевой летчик с крупными чертами лица и внимательными серыми глазами. Говорил он всегда громко, с едва заметным украинским акцентом и при этом слегка щурил глаза, словно старался получше разглядеть собеседника. По следам ожогов на его лице и руках нетрудно было догадаться, что он прошел большую и суровую школу войны. И все же мы встретили его без особого воодушевления. Усенко был новым человеком в полку, людей еще не знал, и поначалу многие его сторонились. Но вскоре своим бесстрашием, неутомимым трудолюбием и общительностью Константин Степанович завоевал авторитет среди летчиков.
Мы сидели в эскадрильской землянке, ожидая приказа на вылет. Одни дремали на нарах, другие играли в домино, третьи негромко беседовали у железной печки-времянки.
Зазвонил телефон. Ракова вызвали на командный пункт полка. Все поняли, что предстоит очередной боевой вылет. Но куда и кто полетит, этого мы не знали.
Подошли Аносов и Губанов. Закурили.
— Погода ничего, летная, — сказал Аносов, артистично выдохнув колечко дыма. Курил он несерьезно, для вида. — Слетать бы еще куда-нибудь подальше. .
— День только начался, слетаем, — ответил Губанов.
— Миша, зови сюда штурмана, — попросил я Степанова. — Он должен быть у самолета.
Михаил Степанов — мой новый воздушный стрелок-радист. Невысокий, кудрявый, он с виду напоминал школьника. Но при первом же разговоре становилось ясно, что за плечами у него богатый боевой опыт. Недаром на его груди алел орден Красного Знамени. Дважды смерть витала над удалой головой Миши. Зимой 1942 года самолет, на котором он летал, был сбит. Летчик и штурман погибли, а Степанов выпрыгнул с парашютом, угодив на вражескую территорию. Укрывшись в лесу, он дождался наступления темноты. А ночью по глубокому рыхлому снегу перешел линию фронта и вернулся в родной полк.
Еще более трагичный случай со Степановым произошел в июле 1943 года. Группа «Петляковых» уходила из окруженного Ленинграда на задание. Над заливом самолет, на котором летел Михаил, внезапно загорелся из-за неисправности электрооборудования. Начали взрываться бензобаки. Экипаж покинул машину, но парашют раскрылся только у воздушного стрелка-радиста. Моряки-катерники кронштадтских фортов быстро нашли и остальных авиаторов. Летчик Алексеев оказался мертвым. Правой рукой он держался за лямку парашюта: видимо, в воздухе дергал ее вместо вытяжного кольца, которое выпало из чехла и болталось на длинном тросике. Штурман Василенко неудачно выпрыгнул из кабины. Потоком воздуха его отбросило назад. Он ударился головой о хвостовое оперение самолета, потерял сознание и, не раскрыв парашюта, разбился. Только Степанов остался невредимым. Когда моего воздушного стрелка-радиста Сергея Шишкова перевели в экипаж Журина, Михаил начал летать вместе со мной...
— Штурман заболел и лететь не может, — доложил мне возвратившийся Степанов.
Я пошел к Виноградову. Он лежал в тени рейфуги, укрытый молюскинкой и самолетным чехлом. Тело его лихорадочно тряслось, а лицо стало бледно-землистым.
— Что с тобой, Толя? — наклонился я к нему.
— Холодно мне, — только и ответил он.
— Врача сюда, скорее!
Прибывший врач установил приступ малярии. Анатолия сразу же увезли в лазарет. «Вот и слетали, — подумал я. — Откуда это у него?»
Когда я пришел к командиру эскадрильи доложить о болезни Виноградова, тот уже поставил летному составу боевую задачу. Предстояло разыскать и уничтожить в Финском заливе отряд боевых кораблей противника. Штурманы рассчитывали прицельные данные на бомбометание, прокладывали, на карте маршрут.
— Учитывая ясную погоду, можно ожидать встречи с истребителями, — предупредил Раков. — Нужно подготовиться как следует. Полет опасный.
— Что тут опасного? — вырвалось у Смирнова.
Услышав его реплику, Губанов поморщился. Он вообще не мог терпеть такого мальчишеского отношения к делу, а к боевым вылетам в особенности. И руководили им не боязнь и опасения, а трезвость в оценке обстановки, строгий учет всех мелочей, от которых зависел успех выполнения боевой задачи. Эту черту характера летчик Пасынков особенно ценил в своем штурмане.
А у меня в этот раз было какое-то безразличное, даже тоскливое настроение. Из-за болезни штурмана я вынужден был отсиживаться на земле.
Ко мне подошел Бородавка.
— Возьми меня вместо Виноградова, — улыбаясь, шепнул он.
Бывший штурман майор Бородавка был адъютантом эскадрильи и ни в какой экипаж не входил. Я знал, что он любил летное дело и стремился использовать каждую возможность слетать на боевое задание.
— С удовольствием, товарищ майор, — согласился я, но тут же подумал: «А как же командовать им в полете, если он старше меня по должности и званию?»
— Ты, Андрюха, не стесняйся, — сказал майор, поняв мое замешательство. — В воздухе я буду обыкновенным рядовым штурманом. Командуй, как положено.
— Договорились, — согласился я и успокоился.
И вот мы уже в полете. Далеко позади остались родные берега. Пикировщики шли на запад с набором высоты. Сверху Финский залив казался тихим и гладким. Но мы-то знаем, что осенью он не бывает спокойным. Да и сейчас, если внимательно всмотреться, можно увидеть пенистые гребешки огромных волн.
Вода... Вода... В случае вынужденной посадки ее не минуешь. Можно, правда, воспользоваться спасательным самонадувным жилетом, который на мне, под лямками парашюта. Но сколько продержишься в ледяной воде без защитной одежды? Врач говорил, что при десяти градусах можно прожить полчаса, а при пяти — пятнадцать минут. А потом?
Группа, состоявшая из трех звеньев, шла в плотном строю клина. «Яки» парами держались сзади с превышением, образуя полукольцо непосредственного прикрытия, а четверка Ла-5 выдвинулась несколько вперед и выше, составляя ударную группу.
С самого начала полет протекал при полном радиомолчании экипажей. И вдруг тишину в эфире нарушил голос флагманского стрелка-радиста:
— Сзади внизу чужие истребители!
Две пары «яков» поменялись флангами, просматривая заднюю полусферу.
— Степанов, видишь гадов? — спросил я у стрелка-радиста.
— Вижу. Их шесть. Целятся на звено Пасынкова, — ответил он.
— Что за самолеты?
— Не определил, какие-то новые.
«Яки» пошли на перерез вражеским истребителям. Завязался бой. Пара самолетов противника все же прорвалась к замыкающему звену «пешек», но атака их была безуспешной. На брюхе вражеских истребителей мы увидели финские опознавательные знаки.
— Да это же «фиаты»! — воскликнул Бородавка, словно обрадовался встрече с врагом.
«Который раз «фиаты» встречают нас в одном и том же месте!» — подумал я. Да, это так. Но и обойти этот район нам никак нельзя: справа и слева — берега с вражескими аэродромами. «Фиаты» действуют здесь на предельном радиусе и больше одной-двух атак не делают. Сейчас, потерпев первую неудачу, они тоже больше не приближались к нам.
Мы вышли в заданный район. Раков развернулся и повел группу к югу. Начался поиск противника. Бородавка прильнул к бортовому стеклу кабины и зорко всматривался в темную гладь залива.
— Впереди корабли! — сообщил он.
Действительно, прямо по курсу на нас шел отряд боевых кораблей. «Острый глаз, — подумал я о Бородавке. — Не утратил еще штурманских навыков».
С самолета корабли видны гораздо дальше, чем с кораблей самолеты, поэтому мы не опасались, что противник тоже обнаружил нас.
— Как будем бомбить? С ходу или с разворотом? — спросил штурман.
— Как решит ведущий, — ответил я. — Видите бурун за кормой? Значит, корабли идут прямо на нас. С ходу не выгодно.
Раков сделал небольшой отворот и вывел группу на боевой курс под углом сорок пять градусов к направлению движения цели.
— Как, Давид Данилович, потопим фрицев?
— Постараемся, — ответил Бородавка. — Только выдержи курс и скорость, остальное за мной.
Начали стрелять зенитки. Снаряды рвались выше и сзади нас. Раков выбрал для атаки головной корабль. Косенко, в звене которого шел я, подвернул на сторожевик. Оставалось секунд двадцать до пикирования, как самолеты застыли на боевом курсе. Это самый ответственный момент: штурман загоняет цель в перекрестье прицела. Будем пикировать парами. Посмотрел направо — ведомый рядом. Летит, как по ниточке. Прозвучала команда штурмана — и мы в пике.
Я отлично видел этот корабль, так же, как и вчера с Виноградовым. Но тогда я поспешил и нажал кнопку раньше времени. Бомбы понеслись вниз — четыре огненных снопа вспыхнули на воде и исчезли, рассыпавшись искрами. Мимо! Корабль остался целехоньким. Я чуть не плакал от досады.
На этот раз я не торопился. Мне очень хотелось вместе с адъютантом эскадрильи потопить сторожевик. Изо всех сил старался прицелиться получше. Ставили же мне пятерки по бомбометанию! Вражеский сторожевик, описывая дугу, пытался лечь в циркуляцию и уклониться от бомб, но я взял нужное упреждение и нажал кнопку. Бомбы с нарастающей скоростью пошли к воде. Я потянул штурвал, помогая самолету выйти из пике. Меня крепче и крепче вдавливало в сиденье. Еще туже поджал живот. Сильно натянулась на лице кожа. Ощущение знакомое, но все равно неприятное. Перед глазами начали медленно кружиться циферблаты приборов. На какой-то момент я вдруг перестал физически чувствовать перегрузку. При таком «облегчении» мысль работала вяло, неохотно. Видимо, это для меня предел, и я чуть отпустил штурвал от себя. Завертевшиеся было циферблаты на приборной доске снова замерли на своих местах. Рядом из пике выходили другие самолеты.
А внизу столбы воды и дыма от десятков разорвавшихся бомб окутали два корабля.
— Один горит, другой тонет, — радостным голосом доложил Степанов.
Опустив нос и высоко подняв корму, сторожевой корабль, медленно погружался в воду.
— Туда ему и дорога, — сказал Бородавка.
— Есть что писать в донесении, — подмигнул я адъютанту.
Мы уходили от цели. Слабел зенитный огонь. На душе теплело от сознания удачной работы. Теперь скорее домой.
И вдруг стрелок-радист доложил:
— Командир, в звене Пасынкова горит правый ведомый!
Я оглянулся. Языки пламени вырывались из крыла «Петлякова». Горела машина молодого летчика Казакова, недавно прибывшего из училища.
— От чего загорелся? — спросил я у Степанова.
— Истребителей противника в воздухе нет. Видимо, подбили зенитки, — ответил стрелок-радист.
Как же так? Огонь был настолько слабым, что от него легко было уклониться. Но Казаков, видимо, допустил ученическую ошибку — он не маневрировал, надеялся на авось. И вот теперь расплачивается.
Два «яка» подошли вплотную к горящему «Петлякову», как бы пытаясь поддержать его на своих крыльях. Но Пе-2 продолжал снижаться, затем перешел в крутую спираль и упал в воду. Никто не выпрыгнул с парашютом. Летчик Казаков, штурман Терещенко и стрелок-радист Тыщук разбились вместе с самолетом.
Остаток пути летели молча. Вскоре показался выступ берега — это мыс Кургальский (вражья земля), то самое место, где нас часто встречали фашистские истребители.
Раков повел группу со снижением, затем перешел на бреющий полет. Теперь с берега нас не смогут заметить, а истребители тем более не успеют перехватить. Мы без бомб, и высота нам ни к чему. Идем настолько низко, что от воздушного потока за хвостами машин остаются следы возмущенной воды.
Мне по душе бреющие полеты над морем. Да и как их не любить! Одно дело — полеты на высоте. Там порой вообще теряешь связь с морем, с горизонтом, попадаешь во власть приборов и как будто висишь неподвижно в пространстве.
Иное ощущение испытываешь на бреющем. Здесь ты уже во власти стремительного движения, словно через себя пропускаешь встречный бег причудливых волн. Такой полет требует от летчика предельного внимания, быстроты ориентации и зрительного восприятия, позволяет лучше почувствовать послушность машины.
Небо впереди потемнело, стеной подступили облака с бахромой дождевых полос. Майор Раков сделал горку. Мы последовали за ним. Высота триста метров, выше — сплошная облачность. Над Ленинградом шел дождь. Подана команда «Разойдись», и самолеты один за другим стали отваливать от строя. Сквозь мокрое стекло кабины почти не видно посадочной полосы.
— Командир, стартовая радиостанция передала приказание садиться в Кронштадте, — сообщил Степанов.
Дождь усиливался, видимость ухудшалась. Уже не различаешь самолета, идущего в ста метрах впереди. Недалеко и до столкновения.
— Как, товарищ майор? Пойдем в Кронштадт? — спросил я Бородавку.
— Пойдем, — согласился штурман.
Восемь минут полета, и мы — над Кронштадтом. На кругу замечаю несколько наших «пешек». Видимость улучшилась, дождь уже прошел, и мы без труда сели на аэродроме, где базировались истребители соседней дивизии. Шесть «Петляковых» выстроились в ряд. Экипажи собрались возле самолета старшего лейтенанта Усенко.
— Ну как самочувствие? — спросил он у меня.
— Все в порядке, товарищ старший лейтенант, — бодро ответил я, скрывая свою усталость.
Длительное пребывание над морем, полет в плотном строю на бреющем, пилотирование под проливным дождем и посадка на незнакомом аэродроме — все это не прошло бесследно. Я действительно был сильно утомлен.
Майор Бородавка уже составлял список приземлившихся здесь экипажей, чтобы сообщить о них на свой аэродром. Размахивая листком бумаги, он подошел к Усенко и сказал:
— Вот кто здесь сел, читай.
— Усенко, Косенко, Калиниченко, Бедненко, Туренко, Быченко, — громко прочитал Усенко.
Оказывается, радиограммы в полете приняли только украинцы.
Все засмеялись.
— Национальная эскадрилья посетила древний Кронштадт, — весело шутил Бородавка. — А вот и хозяева, — сказал он, указывая на газик, мчавшийся через летное поле.
— Кто у вас старший, товарищи бомберы? — спросил подъехавший капитан.
Усенко подошел к капитану. Поздоровались. Узнав, кто мы, почему сели, нет ли раненых, капитан сказал:
— Сейчас за вами придет машина.
Нас отвезли в столовую и накормили. После обеда собрались в курилке. Подошел высокий и стройный лейтенант в армейской форме; Его грудь украшала медаль «За оборону Ленинграда».
— Не найдется ли закурить, братцы-морячки? — обратился лейтенант.
— Кури, браток, — несколько рук с портсигарами и кисетами одновременно протянулись к летчику. — Откуда взялась здесь пехота?
— Я, как и вы, здесь гость, — ответил лейтенант. — Перед вами сел, мотор забарахлил.
Закурили.
— Давно воюешь? — спросил Усенко.
— Пять месяцев, — ответил летчик, сделав глубокую затяжку. — Штурмовиков прикрывал над полем боя, да вот не дотянул до своего аэродрома. А вы над морем работаете?
— Точно! — с гордостью заявил Константин Усенко.
— А скажи, браток, почему над морем моторы хуже работают?
— Ничуть не хуже. Так только кажется, когда нет уверенности, — возразил Усенко.
— Все наши летчики утверждают это, — настаивал лейтенант.
— Ну и что же? Они летят над морем и все время посматривают на берег, — упрекнул Усенко.
— А трудно бомбить корабли? — допытывался лейтенант.
— Слетай, узнаешь, — сказал Усенко. — Посуди сам: на земле можно наметить ориентир, заранее рассчитать прицельные данные, а затем выдержать элементы полета и сбросить бомбы. А над морем? Там ориентиров нет. Цель движется, силу ветра не знаешь. И вот кажется, все учел, перешел в пике, а корабль лег в циркуляцию, и бомбы рвутся рядом с его бортом. Так-то, браток.
Подошел Бородавка.
— Пока улучшится погода, можно посмотреть кинофильм, — предложил он. — Прямо здесь, в столовой. Все уже готово.
— Хорошо, — согласился Усенко. — Желающие, заходите.
Мы вошли в столовую. Окна были занавешены, на стене висело белое полотнище. Свет погас, на экране замелькали первые кадры фильма. Душно стало в тесной столовой. Фильм смотреть не хотелось. Я подошел к Усенко и шепнул на ухо:
— Пойду на стоянку, к самолетам. Усенко согласно кивнул головой. Я вышел.
Прямая улица с невысокими кирпичными зданиями, тенистыми аллеями выходила к аэродрому. Шум прибоя напоминал о близости моря.
Извивающаяся среди кустарников тропинка вывела меня к летному полю. У самолетов трудились два стрелка-радиста, оставленные здесь по распоряжению Усенко. Им помогал дежурный по стоянке техник. Они заправляли самолеты бензином, маслом, воздухом.
В небе появились голубые окна, сквозь которые пробивались скупые вечерние лучи солнца. Вскоре на аэродром прибыли экипажи. Получив «добро» на перелет, мы поднялись в воздух и через десять минут приземлились на своем летном поле.
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
