В феврале 1943 года установилась на редкость хорошая погода, она стала для нас надежной помощницей в освоении нового советского истребителя. Особые успехи в четкой организации переучивания показывала передовая кожановская эскадрилья. Сам командир первым осваивал каждое последующее упражнение, а за ним шли заместитель по летной части капитан Цыганов, замполит — лейтенант Валериан Бакиров, недавно получивший офицерское звание, и остальные летчики.
Самолет-красавец, «богатырь», как прозовут его морские летчики-истребители, имел мощный мотор воздушного охлаждения, развивал максимальную горизонтальную скорость 630 километров в час, на пикировании — более 700. Две скорострельные двадцатимиллиметровые пушки с большим запасом снарядов, установленные выше мотора, придавали истребителю высокую боеспособность, а лобовое бронестекло и бронеспинка с заголовником делали пилота менее уязвимым от пуль и осколков снарядов.
Наконец-то сбылись мечты морских летчиков-истребителей — сесть в просторную закрытую колпаком кабину надежного скоростного самолета, как будто специально предназначенного для ведения боя над водными пространствами.
К концу месяца все летчики уверенно пилотировали новый самолет, вели учебные воздушные бои, стреляли по буксируемому конусу и по наземным целям на полигоне. Оставалось выполнить по нескольку бомбометаний, отработать слетанность эскадрильскими группами, и мы готовы вступать в бой с сильным противником на «мессерах» и «фокке-вульфах». Но погода здесь, так же как на Балтике, коварно переменчива. Начались мартовские длительные циклоны с мокрым снегопадом и дождями. А новая волна активности вражеской авиации в восточной части Финского залива и южнее Ленинграда потребовали срочного возвращения наших эскадрилий в Кронштадт.
Приказ от командира авиабригады был краток и ясен: две эскадрильи скрытно перебазировать на аэродром Кронштадта. Оставшиеся учебные задания завершить в ходе выполнения боевых задач!
...И вот мы вновь в Кронштадте. О нашем появлении здесь, несмотря на скрытность перелета, противник узнал — начался сильный артиллерийский обстрел. Грохот тяжелых снарядов потрясал истерзанную землю. Ну что же, фронт остается фронтом. Главное — прекрасный истребитель в руках гвардейцев. На нем мы должны окончательно закрепить наше превосходство в воздухе над Финским заливом и разгромить врага у стен Ленинграда. Нелегко будет достигнуть этого, но другого пути у нас нет...
Пока мы находились на переподготовке, в полку произошел целый ряд изменений, к сожалению не только приятных. Вторая эскадрилья потеряла двух летчиков, четверо получили ранения, в том числе новый командир полка подполковник Борисов и командир эскадрильи капитан Цоколаев. Теперь все заботы и дела, до возвращения командира полка из госпиталя, легли на меня и комэсков Кожанова и Васильева.
Продолжать учебный процесс на новых машинах одновременно с боевыми действиями оказалось чрезвычайно трудно. Пришлось даже на ответственные задания посылать группы по четыре, шесть, максимум восемь самолетов.
4 апреля, рано утром, поступил приказ: «4-му ГИАП за десять минут до нанесения бомбоштурмового удара по артпозициям немцев в районе Ропши сковать боем и оттеснить патруль истребителей от объекта удара».
Задача для нас не новая, но на ее решение мы могли выделить только шестерку Ла-5 от третьей эскадрильи.
Ударное звено повел я, а резервную и сковывающую пару составили Петр Кожанов и командир звена Евгений Куликов. Все летчики шестерки — опытные воздушные бойцы.
В назначенное время на высоте четыре тысячи метров мы подлетали к заданному району, зенитки противника молчали — наши Ла-5 очень похожи по конфигурации на ФВ-190. Но это ненадолго, скоро разберутся... Ясная, безоблачная погода позволила сразу ниже себя обнаружить фашистский патруль — шесть ФВ-190.
— Петя, видишь внизу «фоккеры». Оставайся на своей высоте. Атакую! — передал я Кожанову.
«Фокке-вульфы» были готовы к этому: сделав переворот, они ушли в южном направлении. Мы вновь круто набрали высоту, начали держать свой патруль южнее Ропши.
— 33-й, 03-й! С юга и запада две большие группы, высота две тысячи, курс к объекту,— передали информацию с КП полка.
— Вас понял! — ответил первым Кожанов. А ровно через минуту перед нашим взором открылась неожиданная картина. С запада и юга, набирая высоту, в наш район спешили фашистские истребители. В каждой группе по 18—20 самолетов. Тут же торопливый голос Кожанова:
— 33-й, атакуйте западную группу, я задержу южную! «Молодец Петя! Другого решения у нас нет»,— подумал я и, разворачивая звено вправо, ответил:
— 03-й, атакуем! Бой самостоятельный, атаки короткие, высоту сохранять!
— Понял! Понял! — уже пикируя, передал Кожанов. Большой запас высоты обеспечивал неотразимость первых наших атак. Они внесли замешательство в действия противника. Часть атакованных истребителей переворотами уходила вниз, но их место занимали следующие. Значит, уходить нельзя, пропустим врага к месту удара. В следующей атаке всем звеном врезались в гущу «фоккеров» и «мессершмиттов». Завязался клубок боя. Тут же и результаты: упали два сбитых ФВ-190. По командам Кожанова понял, что и его пара сбила два самолета. Но вот голос в наушниках капитана Творогова — ведущего второй пары моего звена:
— Я подбит, мотор остановился...
В суматохе боевых фигур вижу, как враги, обтекая нас, уходят к месту удара. Надо что-то делать, иначе они успеют атаковать последние группы наших штурмовиков и пикировщиков на отходе. Выход один — нырнуть на максимальной скорости вниз к своим самолетам. Здесь мы дело сделали...
Поспешность наша оказалась как нельзя кстати. Перед линией фронта три пары ФВ-190 атаковали звено Пе-2 и пару «яков» прикрытия. «Фоккеры» и подумать не могли, что их догоняют наши самолеты. И достаточно было сбить всего одного фашиста, как остальные рассыпались в разные стороны. Только теперь, за линией фронта, я запросил Кожанова, Творогова и их ведомых. Ответил чуть слышно Куликов:
— 33-й, находимся над Ленинградом, сопровождаю 03-го...
После посадки и доклада командиру бригады о ходе выполнения боевого задания начали поступать уточненные данные: Кожанов приземлил на фюзеляж горящий самолет на аэродроме севернее Ленинграда. С обожженным лицом и руками выскочил из кабины, отбежал на несколько метров, и самолет взорвался. А через два томительных часа получили сообщение с линии фронта о Творогове: он, несмотря на ранение, посадил искалеченную машину, едва перетянув нейтральную полосу.
Вот они, наши первые боевые успехи и потери — один самолет сгорел, один не подлежит ремонту, два летчика получили ранения и ожоги.
Прими мы решение, ввиду малочисленности, атаковать одну из групп врага — потери в самолетах, наносивших удар, были бы в несколько раз больше и задача подавления огня тяжелых артбатарей, обстреливающих Ленинград и Кронштадт, была бы не выполнена.
В боевом напряжении проходил апрель. Мощь наших новых машин сполна почувствовали вражеские летчики, счет сбитых машин рос с каждым днем. Он перевалил на третий десяток. Но и мы не обошлись без потерь: погибли три летчика, в их числе замечательный ученик и последователь комиссара лейтенант Валериан Бакиров, бывший после Кожанова секретарем парторганизации, а с 20 января 1943 года — замполитом эскадрильи.
29 апреля вражеская артиллерия буквально распахала западную часть аэродрома, сделав его непригодным для ночных полетов на Ла-5. Пришлось ночные задания выполнять на «старичках» И-16. К двум часам ночи все три летчика, в том числе и Петр Кожанов, который, залечив ожоги, вновь приступил к полетам, выполнили по два успешных вылета на штурмовку вражеских прожекторов и зенитных точек, расположенных вдоль финского берега от Стрельны до Петергофа.
Но, несмотря на наши удары, враг все еще вел сильный зенитный огонь и освещал прожекторами наши ночные легкие бомбардировщики У-2 (По-2), которые уже несколько ночей подряд наносили «беспокоящие» удары по немецким войскам на переднем крае.
Наблюдая за мужеством и героизмом пилотов, летавших на беззащитных тихоходах на высоте 1000—1200 метров, мы понимали, что их боевой успех во многом зависит от нас, кому поручили подавление средств противовоздушной обороны врага.
Желая помочь У-2, мы постоянно барражировали над вражескими объектами на высоте 600—700 метров и атаковали «эрэсами» и пулеметным огнем зенитные батареи, пулеметные точки и особенно прожекторные установки.
Вскоре после возвращения Кожанова из ночного полета, прямо в непогасший луч прожектора сел связной У-2 — «почтарь», как называли этого «работягу» гвардейцы.
Обычно Кожанов почти всегда встречал «почтаря», ожидая, что он когда-нибудь привезет счастливую весточку. И в этот раз он вновь поспешил прямо к самолету. Увидев командира эскадрильи, лейтенант Михаил Цаплин весело крикнул:
— Товарищ гвардии капитан, танцуйте, вам письмо из Курска!
Кожанов сделал шаг вперед, тряхнул головой, как бы сбросив сомнение, сказал сам себе одно слово: «неужели»... Вскочил на нижнее крыло самолета, взял письмо. Тут же фонариком осветил конверт, прочитал обратный адрес: «г. Курск, Золотухино...» Кожанов обнял лейтенанта, соскочил с крыла и у стабилизатора самолета, освещая фонарем, дважды перечитал письмо. Он крепко обнял механика «почтаря», потом техника и моториста своего «ишачка», подошедших инженера эскадрильи Михаила Бороздина и инженера по ремонту Сергея Мельникова.
— Друзья, товарищи! Нашлись, нашлись мои дорогие... Пойдемте скорей на КП, надо ведь доложить командиру о выполнении задания, оно тоже удачное.
Распахнулась дверь глубокой землянки — КП эскадрильи, и в нее с веселым шумом буквально ввалились Кожанов, Бороздин и Мельников. Кожанов, сияя, поспешно надел на лысеющую голову шлемофон, принял строевую стойку «смирно» и весело, громче обычного доложил:
— Товарищ майор! Гвардии капитан Кожанов боевое задание выполнил! Огнем «эрэсов» и пулеметов уничтожил два прожектора и две точки «эрликонов», а остаток боезапаса выпустил по траншеям на берегу залива. Одновременно докладываю: прилетевший сейчас «почтарь» привез мне самую большую радость — письмо, которое ждал почти два года. Катя, дочь Лариса и младший брат живы!
Охваченный радостью, Кожанов потрясал над головой письмом. Его настроение передалось всем присутствующим.
— Ну, Петя, дорогой, прилетело твое счастье, благодари «бога войны» — артиллерию и «царицу полей» — пехоту за начало освобождения Курской области.— Крепко обняв боевого друга, я добавил: — На сегодня, Петр Павлович, с тебя хватит! Твой следующий вылет выполню я. Сейчас успокойся, поспи пару часиков. Утром пойдешь к командиру полка, подашь рапорт с просьбой выехать на неделю на побывку к семье. Понял?
— Пока, Василий Федорович, вроде понял,— смеясь, ответил Кожанов и пошел в другую половину землянки читать и перечитывать письмо.
Идя к самолету готовиться к следующему вылету, я думал: «Какая сегодня счастливая ночь: спасли от гибели, как минимум, два-три У-2, подавили десять зенитных точек, погасили многие прожектора, а часть, наверное, навсегда! Да и прислуга зенитных и прожекторных расчетов, наверное, понесла значительные потери. Но я-то знаю Петю хорошо. Он отпуска просить не будет. Нагрузка на полк огромная, эскадрилья в напряженных дневных боях и ночных штурмовых действиях — он ее на замов не оставит. Вернусь с задания, при докладе командиру попрошу сам о его отпуске. Ему, воину-трудяге, нужно передохнуть недельку, пусть порадуется своему счастью. Такое на войне бывает редко...»
Утром я обо всем доложил командиру полка. Он как-то грустно посмотрел на меня, встал из-за стола, вздохнул, вновь сел.
— О том, что Кожанов получил письмо, мне сказал инженер Мельников. Я зашел рано утром в домик комэсков, предложил ему слетать на У-2 к семье с первого по седьмое мая. И знаешь, что он ответил? «Нет, товарищ командир, сейчас в отпуск не полечу. Оставить эскадрилью при таком напряжении не могу. Вот вернется через пару недель вторая эскадрилья, будет полегче, да и замполита подтяну до нужного уровня. Тогда на недельку можно...»
— Хотел его послать за самолетами на завод,— продолжал подполковник Борисов,— нам дают четыре Ла-5. Он и тут взмолился, мол, не могу оставить эскадрилью. Придется тебе взять в первой эскадрильи троих летчиков и завтра вылететь за самолетами. Я думаю, дня за четыре-пять обернешься. По пути проверишь, как идут дела с переучиванием во второй эскадрилье. Не хочется и ее брать на фронт, не закончив всю учебную программу.
Получив новое задание, я пошел в свою комнатушку, но долго не мог уснуть. Видимо, решение Кожанова не изменишь...
Днем зашел на КП эскадрильи. Кожанов, увидев меня, положил трубку телефона, спросил:
— Василий Федорович, ты чем-то озабочен? Плохо отдохнул.
— Нет, Петя, отдохнул нормально. Получил вот новое задание от командира полка — с летчиками из первой перегнать с горьковского завода четыре Ла-5. Сегодня ночью на двух У-2 вылетим. Пиши письмо Катюше, сдам на первой же почте заказным. И сообщи, что в мае обязательно приедешь повидаться и отдохнуть. Ну, дружище, до ужина. Пойду в штаб оформлять документы.
Вечером в столовой Кожанов отдал мне толстый, увесистый конверт. Я покачал на руке письмо. Петя улыбнулся, сказал:
— Отчет за два года и три фотографии — на них я в званиях лейтенанта, старшего лейтенанта и капитана с золотыми погонами. Пусть посмотрят на гвардейца.
...На обратном пути заправлялись на промежуточном аэродроме. Знакомый командир полка балтийских торпедоносцев сообщил, что четвертого и пятого мая западнее Ленинграда были тяжелые воздушные бои. Наши истребители отразили налеты, но потеряли несколько «яков» и «лавочкиных». Погибли два Героя Советского Союза. Кто именно — он не знал.
Меня бросило в жар. Героев там во всех частях вместе со мной всего пять человек, из них трое — в нашем полку...
Весь остаток маршрута мучил вопрос — кто погиб?
...Заруливая на стоянку самолетов управления нашего полка, я увидел грустные лица летчиков и техников — значит, горе у нас.
С докладом подошел капитан Цыганов, его лицо было бледно-серым:
— Товарищ майор! Исполняющий обязанности командира третьей эскадрильи капитан Цыганов...
То, что все эти дни терзало сердце,— случилось: в тяжелых, неравных боях погиб незабываемый друг, Герой Советского Союза Петр Павлович Кожанов. Парторг, комиссар, ставший командиром лучшей эскадрильи.
Виновником его гибели стал летчик Багиров, совсем недавно обещавший товарищам на партийном собрании честно выполнять свой боевой долг.
Но тяжелейшие годы войны явились не только проверкой стратегии и тактики боевых действий, мощности техники, но и испытанием человеческих характеров. Большинство людей честно несли свою службу, героически сражались с ненавистным врагом, но были и другие. Именно они становились трусами и изменниками. Война резко размежевала людей, став свидетелем не только подвига, но и предательства.
В тот роковой день эскадрилья Кожанова получила приказ: постоянно находиться в воздухе, прикрывая тральщики, которые очищали от мин акваторию Финского залива. Для четкого и успешного выполнения задания необходимо было произвести фотографирование двух вражеских аэродромов, куда, по данным разведки, перебазировались усиленные группы немецких истребителей Ме-109Ф.
На разведку отправилось специальное звено из двух самолетов, оснащенных фотокамерами. Вел его Багиров, которого за трусость временно отстранили от полетов и перевели во взвод управления. Однако летчиков в полку не хватало, и Кожанов решил еще раз предоставить возможность Багирову поверить в себя. Задача звена была предельно ясной — незаметно подойти к объекту, на большой скорости проскочить над аэродромом, сделать снимки и вернуться домой.
Вскоре двойка разведчиков приземлилась, однако задание не выполнила. Стараясь не смотреть в глаза Кожанову, Багиров скороговоркой рассказал:
— На подходе к первому аэродрому заметили в воздухе большую группу фашистских самолетов. Лететь дальше было безумием, они бы нас сразу сбили. Вот и пришлось возвратиться с пустыми руками.
Кожанов спокойно выслушал объяснения, не ставя под сомнение их правдивость. Такой уж он был человек, старался во всем верить людям. Был уверен — хорошее всегда переборет в человеке дурное. На этот раз он ошибся.
К сожалению, Петр не знал, что операторы радиолокационной станции, которые вели пару Багирова, не обнаружили на экранах своих локаторов отметок, соответствующих вражеским самолетам.
Делать нечего, задание должно быть выполнено. Разведданные надо до двенадцати часов дня передать в штаб бригады. И Петр принял решение — полетит на разведку сам, а ведомым пойдет Багиров. Хотел еще раз в воздухе посмотреть, на что он способен.
Подозвав Багирова, Петр сказал:
— Ну вот что, Гусейн. Поговорим начистоту. Летаешь ты с первых дней войны. Но за это время ты не сбил ни одного вражеского самолета. Что и говорить — чести мало... Ведь ты же истребитель! Гвардеец!
— Товарищ капитан!..— вспыхнул Багиров.
— Спокойно,— прервал его Кожанов.— Не кипятись. Пойми, ведь я хочу тебе верить. Может быть, там на самом деле полным-полно «мессеров». Но ведь задание мы обязаны выполнить. Поэтому сейчас мы с тобой полетим туда еще раз. Но запомни, в полете, что бы не случилось, держись рядом. План такой: идем парой на предельно малой высоте, по радио — ни звука. Перед целью набираем высоту — я до трех с половиной тысяч, ты — до четырех. Это тебе запас на случай, если придется резко увеличить скорость. Проскакиваем над первым аэродромом и сразу берем курс на второй. И главное, не волнуйся, если придется принять бой, старайся не отрываться от меня. Вдвоем мы справимся с кем угодно. Ведь мы же гвардейцы! Все понял?
— Так точно, товарищ капитан,— бодро ответил Багиров.
Короткий разбег, и в небо ушли два истребителя, впереди, как всегда, Кожанов, вторым — Багиров. Минут через сорок он один вернется на аэродром...
Можно, хотя и трудно, попытаться понять человека, совершившего неблаговидный поступок в обычной жизни. Но нет оправдания трусу и подлецу, бросившему товарища и командира в бою.
Кожанов до последней минуты верил в этого человека, хотел вернуть его в строй, воспитать его преданным защитником Родины. Но ошибся, пожалуй, единственный раз в жизни...
Во время расследования Багиров, путаясь в словах, пытался объяснить, что потерял ведущего, что-то бормотал о перебоях в работе мотора. Все это противоречило показаниям операторов радиолокаторов, которые следили за полетом разведчиков. На экране локаторов четко было видно, что на подходе к первому вражескому аэродрому навстречу нашим самолетам вылетело несколько вражеских истребителей. Наша пара имела все условия для удачного завершения боя — преимущество в высоте, в скорости и в возможности маневра. Но в этот момент произошло необъяснимое — один из наших самолетов вдруг резко сбросил скорость, заложил вираж, развернулся и исчез с экрана.
Кожанов, ничего не подозревая, продолжал сближаться с врагом. Через одну-две минуты все отметки слились на экране в одну размытую точку, что соответствовало групповому воздушному бою. Схватка длилась около четырех минут...
Материалы расследования показали — Кожанов вступил в бой, рассчитывая на поддержку ведомого.
Это был последний бой замечательного летчика, парторга, комиссара, верного сына Родины коммуниста Петра Кожанова.
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
