Трудным был для Ленинграда сентябрь 1941 года. Армия, флот, народное ополчение, все жители города в тяжелейших боях отражали начавшееся в начале августа наступление гитлеровских войск, действующих одновременно с запада, юга и востока.
8 сентября фашистские дивизии, отбросив наши обороняющиеся войска за Неву, захватили город Шлиссельбург, а 13-го вышли на побережье Финского залива от Лигово до Мартышкино. Враг окончательно замкнул кольцо блокады Ленинграда и Ораниенбаумского плацдарма. Теперь связь с Большой землей можно было поддерживать только при помощи самолетов или кораблей Ладожской флотилии.
Фашистское командование непрерывно, днем и ночью, подтягивало все новые и новые резервы, вводило их в бой. Им было приказано разгромить советские войска, обороняющие Ленинград, ликвидировать корабельные и береговые силы Балтийского флота, а сам город — символ Революции — сровнять с землей. Враг бомбил Ленинград, начались жесточайшие артиллерийские обстрелы отдельных районов. Были сожжены важнейшие склады продовольствия, затруднена эвакуация населения, оборудования предприятий, культурных и исторических ценностей. Не хватало оружия, боеприпасов, топлива. Городу грозил голод.
В августе обком партии, Ленсовет и командование фронта обратились к населению с воззванием: «Над нашим родным и любимым городом нависла непосредственная угроза нападения немецко-фашистских войск. Враг пытается проникнуть к Ленинграду. Он хочет разрушить наши жилища, захватить фабрики и заводы, разграбить народное достояние, залить улицы и площади кровью невинных жертв, надругаться над мирным населением, поработить свободных сынов нашей Родины. Но не бывать этому!..» [Базовский В. Н., Шумилов Н. Д. Самое дорогое. М., 1985, с. 79]
Наступил критический момент в обороне города на Неве. Предельной стала боевая нагрузка на авиацию фронта и флота Круглые сутки она отражала налеты, штурмовала и бомбила, совместно с дальнобойной артиллерией сдерживала продвижение гитлеровских войск, нанося им значительные потери.
Существенную помощь Ленинграду, особенно в период этого полуторамесячного штурма, оказывали войска, моряки и авиаторы флота, продолжавшие в глубоком тылу врага удерживать Моонзундские острова и полуостров Ханко. Они приковывали к себе значительное количество войск и авиации противника, предназначенных для штурма города, а главное, до декабря 1941 года преграждали путь в Финский залив боевым и транспортным соединениям фашистского флота. Однако силы смельчаков постепенно таяли.
Командование фронтом и Балтийским флотом приняло решение: в течение двух суток сформировать из состава ВВС фронта и флота специальную группу истребителей на самолетах И-16 и И-153 («чайка»).
Да, мы начинали войну именно на этих машинах. Для нас, чья молодость пришлась на середину тридцатых годов, они были, можно сказать, эталоном авиационной боевой техники. Еще бы! Их впервые поднял в воздух Валерий Чкалов, они прекрасно зарекомендовали себя в Испании и на Халхин-Голе. Да и сказать по правде, не так много у нас в то время было машин лучше, чем И-16. Этот самолет пользовался среди советских летчиков особой любовью, «ишачок» — ласково называли его авиаторы. Маленький, верткий, с прекрасным горизонтальным маневром и сильным пулеметно-пушечным вооружением, он был способен нести еще одно грозное оружие — реактивные снаряды. Но уже первые недели войны показали, что у этих самолетов были существенные недостатки: обшивка сделана из фанеры, следствием чего являлась легкая воспламеняемость и недостаточная бронезащита, открытая кабина — недостаток, особенно заметный во время дождя, снегопада, во время полетов над морем и в северных районах, и целый ряд других. Однако это не умаляло его несомненных достоинств. И как же нам, фронтовикам-летчикам, обидно слышать теперь необъективные, пренебрежительные слова об этом истребителе. Ведь это неуважение не только к отличной для своего времени машине, но и к сражавшимся на ней летчикам. Ведь именно на И-16 они в первые месяцы войны вогнали в землю не одну сотню фашистских самолетов, которые по многим параметрам превосходили нашего «ишачка». Нельзя забывать, что на войне многое решает не просто техника, а в первую очередь вера в справедливость и правоту своего дела, мастерство и мужество.
Наша группа именно на этих самолетах должна была перебазироваться на остров Эзель (Сааремаа) в Балтийском море, чтобы прикрыть войска и силы флота на Моонзундских островах. Долететь до пункта назначения можно было только с подвесными баками и с промежуточной посадкой для дозаправки горючим на аэродроме полуострова Ханко.
16 сентября шестерка И-16 от авиации флота перелетела на Комендантский аэродром, расположенный в западном пригороде Ленинграда. В этой шестерке я командовал вторым звеном. В тот же день на аэродром сбора должны были прилететь еще одно звено И-16 и два звена И-153 от авиации фронта. Однако мы напрасно прождали их до самой ночи. К сожалению, и 17 сентября нам не удалось собрать всю группу. С утра начались массированные удары фашистской авиации по войскам переднего края, аэродромам на Карельском перешейке и Ленинграду. Но, как выяснилось, к исходу дня главной целью врага были боевые корабли и тяжелая артиллерия флота. Именно огонь боевых кораблей, рассредоточившихся на Кронштадтском рейде и в устье Невы, береговой и подвижной артиллерии на железнодорожных платформах стал для противника непреодолимой преградой у стен города.
Для отражения вражеского наступления на Ленинград были задействованы все самолеты, в том числе и нашей специальной группы. Начались непрерывные бои с численно превосходящими силами противника в воздухе и на земле. В массированных налетах фашистской авиации одновременно участвовали до 250—400 самолетов. Наши истребители поднимались на перехват, а отразив налеты, сами наносили бомбоштурмовые удары по войскам противника, перешедшим к решительному штурму Ленинграда на всех направлениях.
Битва в воздухе с большими потерями с обеих сторон длилась почти до конца сентября. 27-го был отбит последний массированный налет авиации противника. Штурм захлебнулся, враг прекратил наступление, спешно перешел к обороне, а в воздухе — к ночным ударам одиночными самолетами по Ленинграду и Кронштадту.
За сентябрь фашистская авиация совершила 23 крупных массированных налета на Ленинград и Кронштадт. В них участвовало более 2700 самолетов. Но благодаря мужеству советских истребителей и зенитчиков к городу на Неве /далось прорваться лишь 480 самолетам.
В целом же вражеская авиация за период штурма потеряла более 500 самолетов, из них только над Ленинградом и Кронштадтом — 272 (152 сбито зенитчиками, 120— истребителями) [Битва за Ленинград. М., 1964, с. 79].
Но и наши войска понесли ощутимые потери. В эскадрильях и полках оставалось всего по нескольку экипажей, а в нашей шестерке уцелели три летчика и два самолета. Остаток группы передали в состав 13 истребительного авиационного полка (ИАП) флота, который действовал по всему кольцу блокады города и Ораниенбаумского плацдарма.
6 октября в Москве была принята радиограмма с острова Эзель: «Радиовахту закрываю, идем в последний и решительный бой».
Тем временем поступила новая команда: собрать за 3—4 часа два звена на самолетах И-16 от 13-го ИАП, перелететь на аэродром Ханко и оттуда обеспечивать прикрытие вывоза войск с северной части островов Эзель и Даго на полуостров Ханко. Новая шестерка самолетов, где я командовал вторым звеном, долетела до Ханко, потеряв один самолет. Там мы и воевали вместе с героическим гарнизоном полуострова Ханко и острова Осмуссаар до 2 декабря 1941 года.
А через два месяца судьба вновь свела меня с 13-м авиаполком, теперь уже носящим наименование 4-й гвардейский, куда меня назначили на должность командира третьей эскадрильи.
На аэродром Выстав под Кобоной полк перелетел в ноябре 1941 года. Здесь его задачей было прикрыть с воздуха восточную часть ледовой Дороги жизни, как ее называли ленинградцы. По ней с появлением прочного льда пошли на запад через Ладожское озеро вереницы автомашин — Большая земля посылала ленинградцам хлеб, соль, мясо, сахар, пушки и снаряды — драгоценный груз, сосредоточенный на перевалочных базах Лаврово и Кобона. А на восток в этих же машинах эвакуировали детей, истощенных жителей города и тяжело раненных бойцов.
Трудно переоценить значение этой дороги для блокадного Ленинграда в ту первую страшную зиму сорок первого. В городе перестал работать водопровод и электростанции, резко снизились нормы выдачи продовольствия, достигнув в ноябре — декабре своего предела — 250 граммов суррогатного хлеба в день для рабочих и 125 граммов для иждивенцев и детей. Ленинградцы умирали — как и жили — с твердой верой в победу. И не было тогда для летчиков задачи важнее, чем защитить, не дать перерезать эту единственную тоненькую артерию жизни, которая связывала город с Большой землей.
Принимая эскадрилью, знакомясь с ее личным составом и боеспособностью, я понял, что меня, лейтенанта, многие летчики принимают холодно, замкнуто: мол, прислали «варяга». В сердце закрадывалась досада, чувство незаслуженной обиды. Хотя нетрудно было понять моих новых подчиненных. Многие из них имели боевой опыт и все основания для повышения по службе. К тому же некоторые были на одну-две ступени старше меня по званию. Лишь рукопожатия штурмана эскадрильи лейтенанта Кузнецова, которого я знал еще по боям на Ханко, и командира звена старшего лейтенанта Кожанова были по-дружески крепкими. Я обратил внимание, что Кожанов в эскадрилье единственный из летчиков был одет в форму сухопутной авиации. Присмотрелся к нему — коренастый, широкоплечий, подтянутый.
Такой, как все? Нет, пожалуй, не такой. Открытое лицо со следами недавних ожогов. А глаза — серо-голубые, веселые, с прищуром — смотрят прямо на собеседника. Чувствовалось, что он относится к людям с добрым расположением. Надо сказать, что он был также секретарем партийной организации эскадрильи. А я очень рассчитывал, что именно она станет живой основой всего уклада боевой жизни и хороших взаимоотношений между людьми в нашем подразделении.
Хотя и говорят, что первое впечатление обманчиво, что-то в парторге сразу же подкупало: простота ли в общении или доброжелательность, а может быть, ожоги, выдававшие в нем бывалого фронтового летчика, уже не раз встречавшегося с врагом в открытом бою.
Вечером в землянке собрался руководящий состав эскадрильи и командиры звеньев, чтобы поближе познакомиться друг с другом, выяснить степень готовности к выполнению боевой задачи. На совещание последним пришел Кожанов. Закрывая за собой дверь, сказал:
— Извините за опоздание, я проводил собеседование с летчиками-сержантами и только что узнал о совещании.
Беседа показала, что летная выучка и боеспособность звеньев находится на хорошем уровне, а вот тактику авиации и средств ПВО противника руководящий состав знает поверхностно. Высказав свои соображения по этому поводу, я поставил задачу заместителю по летной части и адъютанту: организовать изучение этих вопросов и каждый боевой и учебно-боевой вылет тщательно готовить. Инженеру эскадрильи был отдан приказ — срочно, за ночь, поставить на самолеты командиров звеньев радиостанции. На остальные самолеты — в течение трех суток. Летчикам хорошо изучить рацию, особенно ее настройку и использование на земле и в воздухе.
Парторг Кожанов на этом совещании сидел молча, ничего не записывал в блокнот. Но по выражению его лица было видно, что он к происходящему относится с пониманием и одобряет мои действия. В отличие от большинства присутствующих он, похоже, не испытывал чувства обиды и ущемленности, связанного с назначением нового командира. Честно говоря, ситуация была не из приятных, чтобы разрядить обстановку, надо было действовать спокойно, не «давить» на своих подчиненных. Я и сам хорошо понимал — командиров, начинающих с ходу менять заведенные порядки и навязывать свои, как правило, принимают в штыки. Поэтому и решил сначала выполнить два-три боевых вылета с разными летчиками, посмотреть их в воздухе, а потом браться за дело.
Доложив командиру и комиссару полка о вступлении в должность, попросил завтра любые первые два-три задания поручить выполнить 3-й эскадрилье. Командир охотно согласился: «Есть боевая задача на три бомбоштурмовых удара эскадрильскими группами по дальнобойной артиллерии врага. Но учтите, там сильный зенитный огонь, к тому же район Погостья и Мга постоянно патрулируют «мессеры».
Вечером в моей землянке, где также жили комиссар и адъютант (она же являлась и командным пунктом эскадрильи), при свете двух гильзовых коптилок я занялся подготовкой к предстоящим боевым вылетам.
Часы показывали одиннадцать, а соседей все еще не было. Удивившись этому, решил поискать их, а заодно пройтись по ночной стоянке эскадрильи.
В одной из больших землянок услышал громкий разговор. Прислушался: речь шла о моем назначении.
Не хотелось мешать этому разговору, но тут донеслись слова заместителя комэска капитана Агуреева: «Пусть летает с сержантами, а я завтра подаю рапорт о переводе меня в другую эскадрилью. Или в другой полк!»
Тут я не выдержал. Распахнул дверь. В накуренной землянке собрались все командиры звеньев, были тут комиссар, адъютант, инженер и парторг эскадрильи. Мое появление внесло некоторое замешательство, воцарилась неловкая тишина.
— Хорошо, что застал вас в полном сборе,— сказал я как ни в чем не бывало.— Утром первыми летим на штурмовку тяжелой артиллерии в район Погостья. Состав групп и порядок выполнения задания объявлю завтра. Летчиков прошу не извещать, пусть спокойно отдыхают. Вам тоже советую проветрить землянку и спать. Инженеру к шести утра подготовить восемь самолетов и один для запаса. Ну а ваш сегодняшний разговор и другие возникшие за день вопросы обсудим завтра после выполнения боевых заданий. Доброй ночи!
Вернувшись в землянку, я долго лежал с закрытыми глазами. Видимо, бессонница мучила комиссара и адъютанта, они ворочались с боку на бок. Вспомнил разговор с комиссаром полка после доклада о приеме эскадрильи: «Товарищ комиссар, что за летчик и человек командир звена Кожанов? Ведь он секретарь парторганизации». Немного помолчав, комиссар ответил:
— Я в полку тоже человек новый. Не успел всех подробно изучить. Кожанов в составе звена прибыл к нам из авиации Ленинградского фронта. Оно должно было войти в группу нашего полка, улетевшую 7 октября 1941 года на полуостров Ханко. Но было уже поздно, и это звено в октябре передали нам. Вот Кожанов и ходит до сих пор в армейской форме одежды. Правда, вопреки мнению комиссара эскадрильи коммунисты избрали его секретарем парторганизации. Видимо, ошиблись. Летает он много, храбрый, особенно хорошо выполняет задания над сушей. Но как только посылают на задание над Ладожским озером, сразу возражение: кораблей не знаю, все они для меня одинаковые, плохо ориентируюсь, выдвигает и другие причины. Наверное, моря боится. С комиссаром эскадрильи не всегда ладит.
Я поблагодарил за информацию и собрался уходить.
— А что же не спрашиваешь о комиссаре эскадрильи Никонорове? — с усмешкой спросил батальонный комиссар.
— Хочу разобраться сам,— ответил я и, подумав, добавил: — Жаль, что он не летает. В бою сразу видно человека...
Дело в том, что в силу авиационной специфики в начальный период войны большинство политработников и комиссаров эскадрильи назначались из других родов войск. Все это происходило потому, что тогда еще не готовили специально летчиков-политработников. Естественно, подобное положение серьезно сказывалось на политработе. Одно дело, когда комиссар находится на земле, и совсем другое, если он личным примером ведет в бой однополчан, участвует в ожесточенных воздушных схватках, бомбовых ударах, штурмовках.
Вернулся с командного пункта полка, а из головы не выходит шумная землянка, где оказались все мои заместители, а главное — комиссар. Да, нелегко работать в такой обстановке. И вдруг вспомнились сентябрьские сборы для перелета в глубокий тыл врага. Как же звали командира одного из звеньев, которое должно было присоединиться к нам от авиации фронта? Кажется, Кожанов. Неужели это парторг эскадрильи? Вот так встреча! Надо будет спросить его после полетов...
Летный день начался с построения в шесть утра. До вылета осталось три часа. В военных условиях это не так уж мало. Для подготовки к выполнению боевого задания все собрались в землянке-столовой. У входа меня поджидал секретарь парторганизации Петр Кожанов.
— Разрешите, товарищ командир! — Вид у него усталый, но голос звучит твердо, чувствовалось, что парторг готовился сказать что-то важное.
— Меня беспокоит настроение некоторых летчиков, особенно руководителей. Ваше назначение они восприняли как свое унижение: лейтенант будет командовать...
— Спокойнее, товарищ Кожанов, я тоже хотел поговорить об этом.
— Товарищ командир, я почему волнуюсь, ведь прекрасно понимаю, что следствием этого может быть неслаженность действий в воздухе, а вы знаете, к чему это приводит в авиации, да и не только в авиации.
Ну что ж, не ошибся я, значит, в парторге. Именно он решился на столь необходимый новому командиру разговор перед первым боевым вылетом. Похоже, у старшего лейтенанта есть отличные задатки, чтобы стать политработником. Главное, он понимает, что значит в боевых условиях полное взаимопонимание между комэском и летчиками эскадрильи. Его принципиальность и честность не позволили ему промолчать, когда дело стало принимать опасный оборот, когда стало ясно, что ситуация может помешать нашей основной задаче — борьбе с врагом.
Поняв, что у меня в эскадрилье есть единомышленник, я уже более спокойно сказал:
— Давайте в первую очередь как можно тщательнее подготовимся и постараемся таким образом застраховать себя от возможных промахов. А за предупреждение — спасибо. Я вчера определял, кого и где поставить в боевых порядках, и решил вашу пару сделать замыкающей в группе обеспечения. Это самое ответственное место в общем боевом порядке эскадрильи.
— Спасибо за доверие,— ответил Кожанов. Мы вошли в хорошо освещенную землянку. Окинув взглядом присутствующих, я понял, что летчики эскадрильи готовы к выполнению задания. Их полетные карты были сложены так, чтобы был виден весь ближайший к Погостью район.
— Товарищи! — обратился я к присутствующим.— За железнодорожную станцию и деревню Погостье войска 54-й армии несколько суток ведут ожесточенные бои. Тяжелая артиллерия гитлеровцев наносит большие потери нашим войскам. Она находится километров восемь — десять южнее и юго-западнее Погостья. Наша задача — в течение дня вместе со штурмовиками фронта подавить ее активность. Мы будем первыми наносить удары по одной из батарей.
Боевой порядок назначаю следующий: ударное звено веду я, ведомый — сержант Герасименко. Вторая пара: лейтенант Кузнецов и старший сержант Бакиров. Звено обеспечения: ведущий — капитан Агуреев, ведомый — старший лейтенант Петров. Вторая пара — замыкающая: ведущий — старший лейтенант Кожанов, ведомый — старший лейтенант Цыганов. Маршрут полета по схеме, вывешенной адъютантом, перенесите в полетные карты. Линию фронта пересечем в районе Малуксинских болот на предельно малой высоте. Первый удар, а он должен быть внезапным, нанесем ракетами и пулеметным огнем с высоты не более четырехсот метров. Полет до цели при полном радиомолчании.
Запомните: позиции батарей, а их в том районе три, будут видны по темным конусам на снегу, направленным широкой стороной к Погостью. Пуск реактивных снарядов производить прицельно с дальности 350—400 метров по дворикам орудийных позиций. Они будут находиться в десяти — пятнадцати метрах от вершины черного треугольника. Атакуем орудие парами.
Далее... Выходим из атаки в южном или западном направлении в сторону тыла врага. Там меньше зенитных средств. Обратный перелет через линию фронта в 15—18 километрах восточнее Погостья. В случае повреждения одного из самолетов в паре из боя выходить вместе с напарником.
Подавлять зенитные средства, а это потребуется при повторной атаке, должны или ведомые в паре, или замыкающая пара в звене. Бой с истребителями ведем всей группой и только на малой высоте методом встречно-пересекающихся курсов... Еще раз напоминаю: на маршруте до цели — полное радиомолчание, скорость над территорией врага повышенная. Ясно?
Летчики закивали, лица их были внимательны, а лицо парторга прямо светилось улыбкой в предвкушении предстоящего боя.
— Вылет через пятнадцать минут. Времени мало. Поэтому прошу, товарищ Кожанов, сказать свое напутствие коммунистам.
Кожанов встал, окинул взглядом присутствующих, и в притихшей большой землянке негромко прозвучали слова, произнесенные парторгом:
— Товарищи! На задание сегодня летят только коммунисты, прошу от имени партийного бюро выполнять свои обязанности в боевом расчете как священный долг перед Родиной.
И вот, прижавшись к макушкам чахлых сосен Малуксинских болот, на большой скорости, на предельно малой высоте — десять — пятнадцать метров — углубляемся в тыл врага. Наверное, уже работают радиостанции и телефоны фашистов, сообщая войскам и объектам районов Любани и Киришей, что группа И-16 пролетела на малой высоте. А мы, сделав крюк с двумя разворотами в другую сторону, летим в район Погостья.
Секундная стрелка часов подошла к расчетному времени. Небо, насколько видит глаз, чистое. Воздушного патруля пока нет. Плавно набираю высоту 150 метров, напряженно ищу цель и ловлю себя на мысли, что не страшат ни десятки зенитных установок «эрликонов», ни «мессеры». Нет! Волнуюсь за летчиков, с которыми никогда не летал в одном строю. О чем думают они сейчас? И вспоминаю с благодарностью слова Кожанова: «Товарищи!.. прошу от имени партийного бюро выполнять свои обязанности... как священный долг...»
А вот и черные пятна на снегу, огненные вспышки, черные султаны от взрывов снарядов. Идет артиллерийская дуэль.
Зенитки пока молчат. То ли не видят нас, то ли еще не опомнились от неожиданности. Дорого же им обернется этот зевок.
Энергично набираю высоту 450 метров и доворачиваю влево для атаки. Вижу, что летчики понимают каждое движение и маневр. Последний беглый взгляд на строй группы и осмотр воздушной сферы.
Четыре пары «ишаков», нацелившись, опускают тупые носы и переходят в пологое пикирование. Все четче в моем прицеле орудийный дворик — подковообразный снеговой вал вокруг длинноствольного орудия. Видно, как мечется прислуга. Два реактивных снаряда, показав языки пламени, сорвались с плоскостей и через полторы секунды взорвались внутри «подковы». Длинная очередь из пулеметов — три трассы упираются в дымящийся круг.
Выйдя на высоте пятнадцать метров из атаки, доворачиваю вправо — на запад. Смотрю назад — вся группа летит за мной, и только две запоздалые трассы тянутся вдогон.
Поистине дорога каждая секунда! Внезапность — залог победы. Резкий набор высоты. И вновь четыре пары И-16, нацелившись на врага, переходят в атаку.
Навстречу уже летят огненные струи трасс крупнокалиберных пулеметов, и сержант Герасименко, отвернув немного влево, пикирует на зенитку, от которой тянется трасса. Молодец сержант! Его примеру следует старший сержант Бакиров — ведомый Кузнецова. Боковым зрением вижу, как пара Кожанова устремилась вниз на зенитную батарею, успевшую дать залп. Ай да парторг! Сейчас для группы обеспечения главное подавить самые опасные зенитные точки.
Повторная атака тоже оказалась успешной. На батарее противника взметнулись еще два взрыва.
Уходя от цели, вижу всех своих. К сердцу подступает теплая волна, замысел удался полностью. Теперь также на малой высоте над болотами летим домой.
Приземлились на аэродроме благополучно. Осматриваем самолеты. Больших повреждений нет. Первым из группы подбежал ко мне Кожанов. Лицо его сияет.
— Товарищ командир, задание выполнено,— чуть ли не кричит он.
— Видел, видел вашу работу. Поздравляю,— ответил я.
— Как по нотам разделали батарею! И главное — без потерь,— восхищался он.— Хочу поговорить с летчиками и техническим составом, объяснить, почему с такого тяжелого задания все самолеты вернулись, не имея серьезных повреждений. Я думаю, главное — внезапность.
— Конечно, плюс взаимодействие и четкое выполнение летчиками своих обязанностей. А во втором вылете подобной внезапности достигнуть будет трудно, поэтому нужен другой план удара и состав группы придется изменить. Через 20 минут разбор и указания на повторное задание, не задерживайтесь,— сказал я парторгу.
На разборе поблагодарил всех за хорошее понимание маневра ведущего и особенно за скоротечную, смелую вторую атаку и дружное подавление зенитных средств, в результате чего не было потерь и тяжелых повреждений самолетов. Однако предупредил: при втором ударе подобной внезапности не будет. Поэтому изменим состав тактических групп и тактику нанесения удара. Применим своеобразную хитрость: отвлечение зенитных средств.
Полетим так же, через тылы врага. В пятнадцати километрах от цели разделимся. Я, Герасименко, Агуреев, сержант Виктор Голубев (мой однофамилец), Кожанов и лейтенант Куликов — ударная группа; Кузнецов и Бакиров — группа отвлечения, повторяю, именно отвлечения зенитного огня! Ее задача — выйти на 30—40 секунд раньше восточнее цели и с высоты 1400—1500 метров, применяя противозенитный маневр, сымитировать бомбовый удар по артбатарее, а мы шестеркой с одного захода с западного направления с высоты 250—300 метров ударим всеми «эрэсами» и пулеметным огнем по трем орудиям. Из атаки выйдем правым разворотом в южную сторону на лесной массив. Туда же выходит и пара Кузнецова.
Истребители противника на этот раз будут патрулировать обязательно. Их высота, как правило, 2500— 3000 метров, но в зоне сильного зенитного огня они не действуют. Бой произойдет в районе нашего сбора и на обратном маршруте. Будем драться на малой высоте с отходом к востоку...
Перед вылетом на стоянке самолетов Кожанов подошел ко мне. Вижу, что он опять хочет что-то сказать.
— Ну что, парторг, волнуешься за сложность задания? — спросил его, перейдя на «ты».
— Волнуюсь, товарищ командир, за пару Кузнецова. Уж очень мала их группа — пара.
— Чем больше группа отвлечения, тем больше и риск потерь,— объяснил я.— Кузнецова знаю по Ханко, подобные задания мы там часто выполняли. Он разумный воин и опытный пилот, думаю, и сегодня обведет вокруг пальца фашистов.
...Второй раз летим в тыл врага, но теперь значительно дальше, чем в первом вылете. Солнце светит точно в хвост, затрудняет просмотр задней сферы воздушного пространства. По расчету до цели — 2,5 минуты. Покачиваю крылом, и пара Кузнецова, приняв сигнал, обгоняет группу. «Теперь все зависит от ее действий. Сумеет ли она взять на себя огонь зенитчиков?» — подумал я и, отвернув влево, снизился до макушек леса и увеличил скорость.
Видимость неограниченная — «миллион на миллион», как шутят летчики, и я стараюсь отвлекающую пару не терять из вида. Через полторы минуты Кузнецов набрал высоту. Тут же заклубились вокруг «ишаков» разрывы зенитных снарядов, десятки разноцветных трасс потянулись вверх. Я-то знаю, как ведущий сейчас ведет пару — непрерывный, едва заметный маневр по высоте, курсу и скорости. Вот слышу одно спокойное слово в наушниках шлемофона: «Шестерка», значит, Кузнецов видит шесть истребителей. Он понимает — в зону своего зенитного огня «сто девятые» [«Мессершмитт-109»] не войдут. Огонь все нарастает.
В эти томительные и опасные для двух «ишачков» секунды я ответил Кузнецову: «Набор!» — и мы, подняв высоту до нужной, спешно ищем орудийные дворики. Мельком глянул в гущу зенитных разрывов — Кузнецов и Бакиров, как будто заколдованные от огня, завершали разворот перед пикированием.
Вот и орудия врага показались на лесной поляне... Сигнал: «Ласточки, атакуем!»
Через пару секунд ответил Агуреев: — Вижу, атакую!
Кожанов молчит. Смотрю на его пару, она уже нацеливается вниз, чуть доворачивает влево — понимает и видит, молодец!
Сведена с центром дворика сетка прицела. Навстречу первые струи пулеметного огня. Еще две секунды, и, мигнув пламенем из-под плоскостей, полетели четыре реактивных снаряда. Самолет вздрогнул, как от чужого удара, в это же время блеснули огнем «эрэсы» Герасименко. Восемь снарядов накрыли позицию орудия.
На выходе из пике слышу голос Кузнецова:
— Вас вижу, атакую зенитку.— А через 10—15 секунд вновь его голос: — Севернее шестерка «тонких» (так называли «мессеров»).
— Понял. Всем сбор! — передал я команду и, выйдя на лесной массив, встал в вираж, ожидая пару Кузнецова.
Замысел и второго удара оправдался. 24 реактивных снаряда и сотни пуль, выпущенных нами, для трех орудийных двориков — порция солидная. Теперь надо уходить.
Бой с истребителями противника завязался в районе сбора. На малой высоте, на встречных курсах пар, мы отбили несколько атак «мессеров». Вдруг они прекратили бой и повернули в сторону Погостья. Прослушивая эфир, понимаю, что там наши штурмовики наносят удары по войскам противника.
Домой мы вернулись без потерь.
После посадки принял доклады командиров пар. Кузнецов с виноватым видом доложил:
— Товарищ командир, задание выполнил, да неудачно: оба самолета требуют большого ремонта. Как они не развалились в воздухе?
— Ничего, Толя! — назвал я лейтенанта по имени.— Это четверть беды, я думал, что тебя больше не увижу... Идите с ведомым на отдых до вечернего разбора, с вас сегодня хватит.
В полку тоже приняли решение — эскадрилью сегодня на задания не поднимать.
После детального осмотра самолетов инженер эскадрильи доложил, что на восстановление нужно трое суток. Назавтра в строю будет только шесть И-16.
— А если попросить помощь от соседних АЭ? И сделать ремонт за сутки,— спросил я инженера.
— У них тоже свободных людей и запасных частей нет,— ответил он.
— Ну что ж, делайте ремонт своими силами, но побыстрее. Летать неполными звеньями нельзя — бои напряженные.
Еще днем, до разбора, Кожанов нашел время побывать у технического состава первой и второй эскадрилий, съездил в полковую ремонтную мастерскую. Что он там говорил людям, не знаю. А потом собрал коммунистов из технического состава нашей эскадрильи, пригласил на эту беседу летчиков Кузнецова и Валериана Бакирова.
— Товарищи гвардейцы, здесь присутствуют штурман эскадрильи лейтенант Кузнецов и старший летчик старший сержант Бакиров. Они сегодня, рискуя собой, сумели отвлечь на свою пару весь зенитный огонь в районе удара по немецкой батарее. А мы в это время с другого направления нанесли удар по трем орудиям огнем всего запаса «эрэсов». Но фашистам все же удалось сильно повредить их самолеты — вы это знаете. Только благодаря умелому взаимодействию в тактических группах мы сегодня в двух вылетах сумели выполнить боевую задачу без потерь в летчиках и самолетах.
Помолчав немного, парторг добавил:
— На войне четкое взаимодействие — один из главных факторов победы. Почему же вы, коммунисты, не проявляете инициативы, плохо взаимодействуете с коммунистами и беспартийными соседних подразделений в вопросах ремонта и срочного восстановления самолетов. Вот, например, инженер эскадрильи заявил командиру, что на ремонт самолетов Кузнецова и Бакирова нужно трое суток. Это значит, что в эти дни мы будем воевать ослабленными звеньями. Последствия вы себе можете представить. Я был у соседей, рассказал им о героизме наших летчиков, и особенно о подвиге пары Кузнецова, попросил помочь нам за сутки отремонтировать два самолета. И они не отказали. Дали гвардейское обещание сделать все возможное. Теперь многое зависит от вас самих, товарищи коммунисты...
Вечером на разборе подвели итоги боевой работы. Определили примерную расстановку сил на следующий день.
В боевой работе в воздухе и на земле можно и нужно многое предусматривать заблаговременно. К сожалению, нельзя предусмотреть заранее некоторые человеческие поступки.
После разбора на КП зашел капитан Агуреев и... подал рапорт на имя командира полка о немедленном переводе в другую эскадрилью.
Я приказал дежурному телефонисту пригласить на КП комиссара, адъютанта, инженера и секретаря парторганизации. Когда собрались, прочитал рапорт Агуреева и написал на нем: «Командиру полка. Сожалею, но не возражаю». Потом спросил:
— Может быть, кто-нибудь из присутствующих собирается перейти в другую эскадрилью? Извольте сегодня же подать рапорт.
Поднялся комиссар и заявил, что он свое желание изложит комиссару полка лично, но пока будет работать так, как требует служебный долг.
— Служебный долг нелетающего комиссара требует присутствовать среди летчиков в период их вылета и возвращения, а вас сегодня там не было,— сделал я замечание комиссару. Наступила тишина. И вдруг резко поднялся молчавший до этого парторг Кожанов. Его лицо побледнело, в голосе слышалась обида, он заговорил взволнованно:
— Я вчера и сегодня беседовал со многими летчиками и техниками, коммунистами и комсомольцами и как секретарь парторганизации сделал вывод, что командование не ошиблось в назначении нового командира. А два вылета на штурмовку наглядно показали, как нужно готовиться и выполнять боевые задачи, тем более на штурмовые действия. Результат налицо: операции проведены без потерь. Я в боях с первых дней войны, в полку не новичок и не помню подобного случая... — Он обвел взглядом присутствующих и, переводя дыхание, твердо высказал: — Товарищи командир и комиссар! Я вынужден собрать внеочередное заседание партбюро, чтобы заслушать коммуниста Агуреева.
Агуреева ожидала основательная проработка, но я понимал, что даже самые хорошие советы близких и друзей сейчас ему не помогут. Нужно какое-то время, чтобы улеглась душевная обида на начальство, незаслуженно задержавшее его продвижение по службе. Поэтому предложил Кожанову не собирать партийного бюро, а провести через десяток дней открытое партийное собрание с повесткой дня о роли коммунистов в повышении боеспособности эскадрильи.
Кожанов сосредоточенно молчал, видимо, ждал мнения комиссара... Потом улыбнулся и ответил:
— Я согласен, думаю, и партбюро поддержит, и коммунисты охотно примут такую повестку дня собрания.
— Ну что ж, товарищи, давайте сегодня на этом и закончим нелегкий день войны,— сказал я, закрывая вынужденное совещание.
Последним из землянки уходил парторг. Я взглянул на его широкие плечи, подумал: «Какая счастливая встреча и как жаль, что она не состоялась раньше — в октябре 1941 года, когда мы вместе должны были выполнять специальное задание в глубоком тылу врага! Вот кому надо быть летающим комиссаром эскадрильи...»
| Содержание | Следующая страница |
