Весь январь ежедневно летал на различные боевые задания. Большинство маршрутов пролегало через Старую Ладогу, и часто, возвращаясь на аэродром, снижался над домом родителей и давал короткую очередь из пулемета — сигнал, что я жив.
За это же время несколько вылетов я выполнил в качестве ведомого у полковника Романенко, продолжавшего по-прежнему часто летать. 2 февраля мы были на штурмовке войск в районе Киришей. Полет оказался тяжелым, пришлось отбивать атаки «мессеров», но, несмотря на это, штурмовка прошла успешно.
После посадки и разбора боевого задания полковник Романенко попросил меня остаться на несколько минут. Посадил рядом с собой и, положив руку мне на колено, сказал:
— Вот что, лейтенант, мне кажется, ты долговато ходишь в должности командира звена. Воевать умеешь, в бою видишь все, что делается кругом, имеешь большой инструкторский опыт, ну и в тактике продолжаешь традицию Антоненко и Бринько, которую, к сожалению, подзабыли в 4-м гвардейском полку. Да, да, вчера был и вовсе позорный случай. Три летчика не взлетели, чтобы помочь паре «ишаков», заходивших на посадку, когда их атаковали «мессера». Трибунал с ними разбирается, а командование бригады решило укрепить комсостав всех трех эскадрилий. Два кандидата на должности комэсков у меня на примете есть, а вот третьим хочу послать тебя. Думаю, сможешь дать бой и «охотникам» и всем остальным... Как ты на это смотришь?
Я встал и ответил, что я солдат и буду воевать там, куда пошлют.
— Доверие постараюсь оправдать. Хорошо бы, конечно, взять с собой своего «ишачка», уж очень привык к машине.
— Подумаем, — ответил Романенко. Он отпустил меня, попросив не распространяться пока что о нашем разговоре.
Через два дня 13-я отдельная эскадрилья осталась с одним самолетом УТИ-4. Исправные И-16, часть технического имущества, автостартеры, бензо- и маслозаправщики были подготовлены для передачи в 4-й ГИАП [гвардейский истребительный авиаполк]. Туда же переходили еще восемь сержантов-летчиков, имевших десять и более боевых вылетов. А я в паре с сержантом Е. П. Герасименко должен был улететь на И-16.
Отправка эшелона назначалась после обеда, а вылет в 16 часов.
Утром я съездил на полуторке на часок к родителям. Отвез немного продуктов и свежей рыбы, добытой в Ладожском рыболовецком колхозе.
Поговорил с Сашенькой, чтоб она не беспокоилась, если мои сигналы станут реже: аэродром теперь будет в стороне, под Кобоной.
— Хорошо, — тихо сказала она.
Мы попрощались. Мать перекрестила меня и положила в карман кителя серебряный полтинник.
— Это на счастье. Носи его всегда при себе...
Новое руководство 4-го ГИАП встретило нас с радостью. Командир Крутов, только что получивший звание подполковника, распределил по три прибывших летчика в каждую эскадрилью. Два самолета И-16 29-й серии приказал передать в 3-ю АЭ, а мне приступить к исполнению должности заместителя командира 2-й АЭ.
Я умолчал о разговоре с командиром бригады, но попросил послать меня в ту эскадрилью, куда передаются наши самолеты.
— На должность я не претендую, буду водить пару, которую пригнал в полк. Тем более что во 2-й АЭ есть прекрасные летчики-ханковцы: Васильев, Байсултанов, Цоколаев, любого можно ставить заместителем.
— Кого ставить заместителем, это мы сами определяем, а вам разве не все равно, на каком «ишаке» придется летать? — очень спокойно ответил Крутов.
— Нет, не все равно, — возразил я. — Со своим самолетом я свыкся, с ним в полете как одно целое.
Выслушав мои доводы, комиссар полка С. Г. Хахилев предложил оставить во второй эскадрилье пригнанную пару И-16, там сейчас всего пять самолетов. Командир согласился, но приказ не отменил и велел капитану Ильину представить меня личному составу 2-й АЭ в качестве заместителя.
Многих в эскадрилье я хорошо знал, а с командиром — капитаном Шодиным был знаком по рассказам летчиков. Слышал и о том, что особой боевитостью он не отличался. Когда мы остались вдвоем, он предложил мне получше изучить район боевых действий, особенно сухопутный участок фронта, а в конце добавил, что самое опасное здесь — это немецкие «охотники». Тяжело воевать с ними на «ишаках».
— «Мессер» с нами как кот с мышкой играет.
Я промолчал, потом сказал своему новому командиру:
— Изучать мне этот район незачем, я исходил его пешком, изъездил на лошади, на мотоцикле, облетел на самолетах и планерах еще до войны, поскольку родом из этих мест.
Утром следующего дня капитан Шодин предложил мне вести группу в составе шести самолетов на патрулирование. Но я попросил, чтобы повел кто-нибудь из командиров звена, а я полечу замыкающей парой, пригляжусь к летчикам в боевом вылете.
Командир повел группу сам. Шестерка летела клином пар на одной высоте на сокращенных интервалах и дистанции. Идя в правом пеленге, я поднялся на 100 метров выше, увеличил дистанцию и интервал. Вижу, ведущий качает крылом, требуя подойти ближе. В эскадрилье, за исключением моей пары, средств радиосвязи все еще не было. Считали, что на И-16 они работают плохо. Я передал ведомому, что будем держаться на том интервале и на той же дистанции, которую занимаем.
Этот полет прошел без встречи с самолетами врага, И хорошо, что так обошлось. На замечание командира, почему я так далеко держался в группе, пришлось ответить:
— Если мы в таком плотном строю будем прикрывать объект, то потери будут и на земле и в воздухе.
Он подумал, что-то прикидывая в уме, наконец сказал:
— Ну что ж, я много слышал о твоих приемах боя, вот и обучай летчиков, а я возьму на себя организационные функции. В эскадрилье много прорех со всех сторон.
Долго учить летчиков 2-й эскадрильи мне не пришлось. На следующий день прилетел полковник Романенко и объявил, что командир 3-й эскадрильи гвардии майор Рождественский примет отдельную эскадрилью, а на его место назначен я.
Руководители полка молчали. Потом майор Ройтберг, вопреки рапорту оставленный в должности начальника штаба и давно работавший с Иваном Георгиевичем Романенко, вздохнув, сказал:
— Может, Голубеву немного полетать в заместителях, присмотреться и тогда уж... Он и по званию лейтенант, а в 3-й эскадрилье командиры звеньев старшие лейтенанты и капитаны. Какой же у него будет авторитет?
— Петр Львович, — ответил Романенко, — ты хорошо знаешь, что авторитет на войне определяют не звания, а знания. И то, как кто умеет воевать и воспитывать подчиненных. Нам нужны в первую очередь активные, владеющие новыми приемами боя командиры. Вот давайте и начнем подбирать с 3-й эскадрильи, там лучшие самолеты, и она может стать ведущей во всех отношениях. Пойдемте, товарищ Крутов, представим личному составу нового командира.
На южной опушке под густыми елками капитан Г. Д. Пахомов — адъютант эскадрильи построил личный состав.
Ни от кого не было секретом, что командир эскадрильи уходит на повышение, а вот кто будет вместо него, пока никто не знал. Летчиков, конечно, волновало, назначат ли командира из своих или пришлют «варяга»?
Дежурный, торчавший поодаль на тропинке, идущей с поля, заметил нас и тотчас дал знать своим: «Товарищ майор, идут!»
— Эскадрилья, смирно! — подал команду Рождественский и подошел к полковнику с рапортом.
Романенко поздоровался, взгляд его обежал строй от фланга до фланга. Летчики стояли в два ряда, в середине — техники и механики, а дальше — мотористы, оружейники...
Командир бригады о чем-то перемолвился с командиром и комиссаром полка. Позади них, стараясь унять волнение, стоял я. Достаточно было взглянуть на лица летчиков, чтобы понять: мое назначение для всех — гром с ясного неба. Они слушали полковника Романенко, дававшего краткую характеристику новому командиру эскадрильи, не сводя с меня глаз.
Я встретился взглядом с лейтенантом Анатолием Кузнецовым, недавно назначенным в эскадрилью штурманом, его приветливое, открытое лицо, как бы напоминавшее о совместных полетах на Ханко, вернуло спокойствие.
Заканчивая короткую речь, Романенко подчеркнул:
— Товарищи, обстановка в полку все еще сложная, тяжелая, и вы это знаете лучше меня. Ваша эскадрилья имеет лучшие самолеты И-16. Командиром вам назначен невысокого звания, но умелый, опытный человек, продолжатель боевых традиций героев начала войны Антоненко и Бринько. Командование бригады и полка надеются, что именно 3-я эскадрилья станет первой сбивать любого воздушного врага и в первую очередь «мессеров»-«охотников». Желаю всем вам боевых успехов во имя нашей Родины. Товарищ Голубев, знакомьтесь с личным составом, а мы пойдем в другие эскадрильи.
С этой минуты я командир, головой и сердцем отвечающий за каждого, кто стоит сейчас передо мной. Я, новый здесь человек, должен найти в коллективе свое место. И сделать это, не теряя времени.
Я тотчас вызвал из строя и попросил подойти ко мне комиссара капитана И. П. Никанорова, заместителя командира А. И. Агуреева, адъютанта капитана Пахомова, военинженера 3-го ранга А. Д. Ярового, штурмана лейтенанта А. И. Кузнецова и секретаря парторганизации командира звена старшего лейтенанта П. П. Кожанова.
Уже одно то, что все были названы мною по фамилии и званию, произвело некоторое впечатление. Правда, представились они несколько натянуто, сохраняя замкнутый вид. Лишь рукопожатие Кузнецова было по-дружески крепким.
Потом мы обошли довольно пестрый строй. Люди были одеты кто во что, оружие у некоторых висело сбоку на удлиненных ремнях, как у матросов в период революции и гражданской войны, у иных проушины кобуры прямо на ремне. Не желая на сильном морозе наводить уставной порядок, я не стал делать замечаний, но приказал командирам звеньев опросить личный состав, какие есть вопросы, просьбы к командованию эскадрильи, и после окончания рабочего дня доложить мне.
Это приказание выполнить было не просто. Командиры звеньев знали своих летчиков, а технический состав — далеко не весь. Это было видно по их замешательству.
Я спросил адъютанта:
— Разве личный состав не закреплен за звеньями и службами?
— Был закреплен, товарищ лейтенант, — делая ударение на слово «лейтенант», ответил адъютант и, чуть помедлив, добавил: — Что поделаешь, война! Частые выходы самолетов из строя и потери заставляют без конца тасовать технический персонал. У нас командиры звеньев отвечают только за летчиков, а старшие техники за технический состав.
— Здорово у вас, товарищ капитан, устроено! Прямо-таки федерация в звеньях, — невольно съязвил я, но, хорошо понимая, что новых командиров, начинающих с ходу наводить уставные порядки, считают солдафонами, решил на следующий день сделать два-три боевых вылета с различными летчиками. Посмотреть их в воздухе, а потом уж браться за дисциплину.
Вечером в беседе с командирами звеньев я пытался уяснить личную подготовку каждого, а также летчиков звена. Выяснилось, что тактика противника, его самолеты и зенитные средства изучаются поверхностно, от случая к случаю, боевые возможности самолета И-16 занижаются, взаимодействие и, наконец, само ведение воздушных боев и нанесение штурмовых ударов носят шаблонный характер.
В большинстве своем летчики хотят воевать на самолетах с лучшими тактико-техническими данными и ждут, когда повезет.
После беседы я сообщил командирам звеньев, что начинать придется с более тщательной подготовки к каждому боевому вылету.
— Задание инженеру эскадрильи — за ночь на двух самолетах установить рации. На остальных — в течение трех суток. В эти же дни всем летчикам изучить рацию и особенности настройки ее на земле и в воздухе.
Я ожидал, что инженер Яровой ответит мне: «Есть, товарищ командир!» Но тот затянул давно знакомое:
— Мы уже несколько раз ставили приемники и передатчики, а все без толку, говорят, что они своим свистом мешают летчику и утяжеляют самолеты.
— Летчики, — перебил я его довольно резко, — не используют радиосвязь потому, что их этому не научили. А выполнение моего приказания я проверю утром лично, товарищ Яровой!
Перед ужином доложил комполка о приеме эскадрильи и спросил, есть ли на завтра какие задания? Оказалось, что на следующий день каждая эскадрилья должна выполнить по одному вылету на штурмовку войск в районе Погостья.
Я попросил командира дать моей эскадрилье первый вылет и третий, чтобы проследить за действиями летчиков в этом наиболее трудном виде боевых действий. Подполковник согласился, предупредив меня, что зенитный огонь в районе Погостья очень сильный.
Вечером в землянке, в которой жили командир, комиссар и адъютант (она же являлась и КП эскадрильи), при свете двух сделанных из снарядных гильз коптилок я занялся предстоящими вылетами.
На листах бумаги цветными карандашами начертил несколько схем нанесения удара по объектам врага, предварительно изучив конфигурацию линии фронта, расположение зенитных средств — об этом имелись разведданные, — а также определил порядок взаимодействия в группах на различные случаи боя, способы нанесения ударов и действия при возвращении на аэродром. Часы показывали одиннадцать, а комиссара и адъютанта все еще не было. Меня это удивило, и я решил пройтись, поискать их.
У добротно срубленной землянки невольно остановился: оттуда несся нестройный говор. Среди прочих различил громкие голоса инженера Ярового и моего заместителя Агуреева. Прислушался: ну конечно же речь шла о моем назначении на пост командира.
Не хотелось мешать бурным разглагольствованиям старших по званию, оказавшихся младшими по должности, их тоже можно было понять — но тут до меня четко донеслись слова капитана Агуреева:
— Пусть летает с сержантами, а я завтра подаю рапорт о переводе в другую эскадрилью. Или в другой полк!
Я распахнул дверь. В накуренной землянке собрались все командиры звеньев, был тут и комиссар эскадрильи. Мое появление внесло некоторое замешательство, воцарилась неловкая тишина.
— Хорошо, что застал вас в полном сборе, — сказал я как ни в чем не бывало. — Утром первыми полетим на штурмовку в район Погостья. К сожалению, самолетов в эскадрилье вдвое меньше, чем летчиков, поэтому нам дают два вылета. Состав групп и порядок выполнения задания объявлю завтра. Летчикам пока сообщать не стоит, пусть спокойно отдыхают. Вам тоже советую проветрить землянку и спать. Товарищ Яровой, в шесть утра ожидаю вашего доклада о подготовке самолетов. Надеюсь, восемь И-16 из девяти будут в строю. Остальные вопросы, которые возникли у вас, решим после полетов. Доброй ночи!
Я вышел из землянки, не закрыв за собой дверь. Капитан Пахомов, видимо, вспомнив свои адъютантские обязанности, обогнал меня и побежал к разбросанным там и сям землянкам, где, должно быть, тоже еще бодрствовали по той же причине.
Летный день начался с построения сразу после подъема, а не после завтрака, как обычно. Многим это показалось ненужным новшеством. Приняв доклад адъютанта, я поставил общую боевую задачу на светлый период суток и поблагодарил технический состав за подготовку восьми самолетов. Одновременно объявил, что запрещаю летному составу, входящему в боевой расчет, вылетать на задание в кожаных регланах с меховой поддевкой и в меховых комбинезонах, потому что они делают летчика в кабине неповоротливым, затрудняют осмотр задней полусферы. Вместо меховой поддевки — такая же безрукавка, а на шею — шелковый шарфик, такая форма неоднократно проверена в боях и признана наиболее удобной.
Почти месяц дрались войска 54-й армии за железнодорожную станцию и деревню Погостье. В конце января и в начале февраля с аэродрома Новая Ладога я несколько раз летал в тот район на штурмовку. Нелегко приходилось, и все же ни один, пожалуй, из вылетов с начала войны не волновал меня так, как этот, двести сорок пятый, к которому я сейчас готовил восьмерку из только что принятой эскадрильи. Нужно было, избегая безрассудного риска, доказать и менее опытным летчикам и старшим по званию, страдающим сейчас от душевной обиды, что эскадрилья доверена человеку, умеющему воевать. Иными словами, на карту был поставлен авторитет.
До вылета оставалось полтора часа. На войне это большое время, и я успел со всем летным составом разобрать основные этапы боевого задания, действия эскадрильи, продуманные мною вчера вечером.
Определяя состав группы, я исходил из необходимости проверить в первом вылете действия летчиков звена управления и командиров звеньев, а во втором — наиболее подготовленных сержантов.
Наши войска в жестоких боях наконец взяли станцию Погостье, насыпь железной дороги и половину деревни, расположенной за нею. Вторая половина деревни стала нейтральной полосой. Немцы, располагаясь полукружием по опушке леса, превращенной в сплошные блиндажи и доты, сумели остановить наши войска.
Тяжелая артиллерия врага находилась километрах в восьми южнее и юго-западнее Погостья, систематически обстреливала наши войска и особенно позиции артиллерии, поддерживающей пехоту и танки.
Вместе с авиацией фронта и штурмовиками флота мы должны были подавить дальнобойную артиллерию врага.
У нас с лейтенантом Кузнецовым был опыт борьбы с такой артиллерией еще со времен Ханко. И сейчас, объясняя летчикам задачу, я постарался его использовать.
— Линию фронта пересечем в районе Малуксинских болот на высоте десяти-пятнадцати метров, уйдем километров на сорок за линию фронта и выйдем на артпозиции с тыла и тоже на предельно малой высоте. Первый удар, а он должен быть только внезапным, нанесем с высоты не более четырехсот пятидесяти метров.
Подчеркиваю, — оглядев притихших летчиков и давая им возможность осмыслить услышанное, продолжал: — Позиции батарей будут хорошо видны по темным конусам на снегу, направленным широкой стороной в нашу сторону. Пуск РС-82 производить прицельно с дальности не более трехсот-четырехсот метров по дворикам орудийных позиций. Они будут находиться метрах в десяти от вершины закопченного порохом снегового треугольника. И старайтесь атаковать орудие парами. Ясно?
Летчики закивали, лица их были внимательны, и это меня порадовало.
— Далее... Выход из атаки в южном или западном направлении, а обратный перелет через линию фронта сделаем восточнее Погостья. Если кто-нибудь получит повреждение по пути к цели и не сможет выполнять задание, из боя выходить только вместе с напарником.
Подавлять зенитные средства, а это, видимо, потребуется при повторной атаке, будут ведомые в паре или пары в звене. Бой с истребителями ведем всей группой преимущественно на встречнопересекающихся курсах. Эшелон по высоте триста-четыреста метров, но не выше пятисот метров. На этой высоте «мессеры» в активный бой вступать не станут... И еще: на маршруте до цели полное радиомолчание, скорость над территорией, занятой противником, повышенная.
Убедившись, что все понятно, повторил боевой порядок: ударное звено веду я, ведомый — сержант Герасименко. Вторая пара: лейтенант Кузнецов и старший сержант Бакиров. Звено обеспечения: капитан Агуреев и его ведомый старший лейтенант Петров, вторая пара — ведущий старший лейтенант Кожанов, ведомый старший лейтенант Цыганов.
— Прошу, товарищи, выполнять свои обязанности в боевом расчете как священный долг. Через десять минут вылет, запуск моторов по сигналу.
Линия фронта осталась позади, макушки чахлых сосен Малуксинского болота мелькают под крылом. Ни огненных трасс, ни белых шапок зенитных разрывов. Кажется странной тишина. Ведь через минуту заработают радиостанции и зазвонят телефоны фашистов, сообщая войскам и объектам, расположенным в районах Кириши и Любань, что восемь И-16 пролетели на малой высоте в юго-восточном направлении! А мы через пять с половиной минут в сорока километрах за линией фронта развернулись на запад и еще четыре минуты продолжали полет над большим массивом леса.
Ну, а теперь на север: вот-вот слева от проселочной дороги на опушке леса перед болотом появятся огневые дальнобойных батарей.
Волнуюсь не потому, что боюсь ошибиться на предельно малой высоте и не выведу точно к намеченной цели, — в знакомом для меня районе это проще простого. И не страшат десятки огненных трасс «эрликонов», что полетят навстречу, ни «мессеры», возможно, барражирующие над своими войсками, нет! Волнуюсь за тех, кто идет за моим самолетом, о пяти летчиках, никогда не летавших со мной в одном строю. О чем они думают сейчас? Не о том ли, куда выведет их на этой ничтожной высоте новоявленный командир.
Но вот секундная стрелка часов подошла к расчетному времени. Осматриваю внимательно воздушное пространство, сколько хватает глаз — чистое небо. Плавно набираю высоту сто пятьдесят метров, осматриваю слева по курсу местность севернее лесного массива. Это же делают и все летчики группы.
Впереди, левее, видны на земле огненные вспышки, а еще дальше — несколько черных султанов от разрывов снарядов. Идет артиллерийская дуэль. Теперь более энергичный набор высоты, левый разворот и выбор цели для атаки. Радует, что летчики понимают каждое мое движение и маневр.
Зенитчики пока молчат. То ли не видят нас, то ли еще не опомнились от неожиданности. Хе! Дорого же им обойдется этот зевок.
Четыре пары «ишаков», нацелившись, опускают тупые носы и переходят в пологое пикирование. Все четче в прицеле орудийный дворик с подковообразным снеговым валом вокруг длинноствольного орудия, видно, как мечется прислуга. Два реактивных снаряда, показав языки пламени, сорвались с плоскостей и через полторы секунды взорвались внутри «подковы». Садить сюда из всех пулеметов теперь незачем, но времени на перенос огня нет. И длинная очередь — три трассы упираются в дымящийся круг и рикошетят веером в разные стороны.
Выйдя на высоте пятнадцати метров из атаки, плавно развернулся вправо на запад. Взгляд назад — вся группа летит за мной, и только две запоздалые трассы крупнокалиберных пулеметов тянутся нам вдогон. Поистине дорога каждая секунда! Внезапность — залог победы. Резкий набор высоты — и четыре пары, как на учебном полигоне, пикируют на новые цели. Навстречу уже летят огненные шарики «эрликонов», и сержант Герасименко, отвернув немного вправо, пикирует на зенитку, от которой тянется трасса. Молодец, сержант! Его примеру следуют трое других ведомых, атакуя ожившие зенитные точки. Вновь разрывы РС-82, и длинные пулеметные очереди накрывают четыре орудия врага. На двух из них возникают сильные взрывы. Уходя от цели, вижу своих «ишачков», к сердцу подплывает теплая волна. Замысел удался, удар попал в точку, и на обратном пути через линию фронта обошлись без потерь.
Немного удалившись от линии фронта, дал по радио команду Агурееву и Кузнецову выйти вперед и следовать на посадку, а своей парой занял место справа позади группы на случай, если появятся «охотники». Но Ме-109 не появились.
На разборе поблагодарил всех за хорошее понимание маневра ведущего и особенно за скоротечную и смелую повторную атаку, но указал, что делать разворот на повторную атаку немедленно можно только в случае полной внезапности. При втором вылете подобной внезапности достигнуть трудно, поэтому план удара и состав групп я несколько изменил.
— Полетим тем же маршрутом, но у цели разделимся. Я, Герасименко, Агуреев, сержант Виктор Голубев, Цыганов и Багиров — ударная группа; Кузнецов и Бакиров — группа отвлечения, повторяю, именно отвлечения зенитного огня! Ее задача выйти на тридцать-сорок секунд раньше к тому месту, где мы начинали первый удар, и на высоте восьмисот метров сделать ложную атаку, а в это время мы шестеркой, выйдя с запада с высоты двести-триста метров, ударим по артпозициям всеми «эрэсами». Если «мессеров» не будет, повторим атаку в обратном направлении. Но тут уж немец спуску не даст, поэтому пара Кузнецова, идущая нам навстречу, давит зенитные точки. Выход из атаки — в южную сторону на лесной массив.
Так был разработан план второго удара, теперь главное — выполнить его без потерь. За это короткое время люди словно бы стали мне дороже и беспокойство мое возросло.
Успешные удары нашей авиации расшевелили змеиное гнездо врага в районе Погостья. Но так как все группы наших штурмовиков Ил-2 и истребителей выходили на цель с севера, то и «мессеры» в основном патрулировали над Погостьем, а мы-то заходили с юго-запада.
Над макушками хвойного леса на повышенной скорости вновь несемся в сторону Любани. Уходим в тыл врага значительно дальше, чем в первом вылете. Сделав крюк, летим к цели с юго-западного направления, но, как назло, здесь безоблачная погода. Солнце светит точно в хвост, затрудняя просмотр задней сферы воздушного пространства. По расчету до цели — три минуты. Покачиваю правым крылом, и пара Кузнецова, приняв сигнал, обгоняет группу. Теперь все зависит от ее действий. Сумеет ли отвлечь фашистов и взять на себя огонь зенитчиков?
Анатолий — летчик тактически грамотный, не раз выполнял подобные задания на Ханко и всегда успешно. Если истребители не помешают, он и сейчас обведет зенитную оборону вокруг пальца, подумал я, и отвернул чуть влево, чтоб создать временной интервал при подходе к цели.
Через полторы минуты пара И-16 уже набирала высоту. Но не успел Кузнецов достигнуть и семисот метров, как впереди заклубились зенитные разрывы. Обнаружили — это хорошо. Увеличивая скорость, он плавно развернулся на цель. С каждой секундой плотность огня усиливалась, к самолетам потянулись трассы «эрликонов», белые облачка десятками вспыхивали вокруг «ишачков».
Осмотревшись, Кузнецов увидел километрах в пяти шестерку «мессеров». Они летели со снижением наперерез курса, но он знал: в зону своего зенитного огня «стодевятые» не войдут. Не теряя их из виду, он лихорадочно искал глазами мою группу. Неужто проскочили на малой высоте?
— Нет, не может быть! — Стиснув зубы, отчаянно потряс головой...
В эти томительные и опасные для него секунды мы горкой выскочили на высоту триста метров, разделившись на пары, спешно искали орудийные дворики. Я мельком глянул в гущу зенитных разрывов, и сердце замерло...
Кузнецов и Бакиров, как будто заколдованные от сплошного зенитного огня, словно не ведая смертельной опасности, завершали разворот в нашу сторону. Они все еще не видели нас... Скорей, скорей, нужно обнаружить цель. Вот, кажется, и она! Впереди правее нас, на маленькой лесной поляне три больших черных пятна, — позиция артбатареи... Сильно жму на кнопку передатчика и буквально кричу:
— Ласточки, справа впереди цель, атакуем!!
Через пару секунд ответил Агуреев:
— Вижу, атакую!
От Цыганова ответа нет. Смотрю на его пару, она летит в пологом снижении, нацеливаясь на черное пятно, — понял, цель видит. Сам спешу определить точку прицеливания. Перекрестие сетки точно в центре дворика. Навстречу две струи от спаренного зенитного пулемета. Еще секунда, и большой палец надавил на кнопку пуска РС. Самолет вздрогнул, под плоскостями метнулось пламя, в это же время чуть ниже справа блеснули огнем «эрэсы» Герасименко. Два залпа, как один, накрыли цель. Мгновенно ногой доворачиваю самолет на зенитную точку и навстречу ее трассе даю очередь из всех пулеметов.
На выходе слышу, наконец, голос Кузнецова:
— Тридцать третий, вас вижу, атакую, севернее цели шестерка «тонких» (так называли «мессеров»).
— Понял. Всем сбор! — Передал я команду и, правым разворотом выйдя на лесной массив, встал в круг для сбора.
Замысел второго удара оправдался. 36 снарядов по трем орудийным дворикам, не считая пулеметного огня, — порция солидная. Я взглянул в сторону артпозиции, там в дыму и огне взрывался боезапас. Но повторить атаку не пришлось: завязался бой с «мессерами». На малой высоте на встречных курсах мы отбили несколько их атак. Вдруг «мессеры» прекратили бой и пошли в сторону Погостья. Прослушивая эфир, я понял, что там наносят удар наши штурмовики. Воспользовавшись новой обстановкой, мы избежали преследования и, главное, без потерь вернулись домой.
После посадки, рапортуя о выполнении задания, Кузнецов с виноватым видом сказал:
— Товарищ командир, успех успехом, да вот оба самолета придется ставить в ремонт — дырок много.
— Ничего, Толя, это четверть беды, я боялся, что не встречу тебя больше... Иди в землянку, отдохни, сегодня с тебя хватит.
После доклада командиру полка я сделал детальный разбор нашей работы в эскадрилье и дал высокую оценку ведущим звеньев и пар, умеющим цепко держаться в строю и летать на предельно малой высоте. Но особой оценки заслужили Кузнецов и Бакиров — штурман и старший летчик. Это они на пределе крайнего риска обеспечили выполнение боевой задачи.
Два вылета, в которых я участвовал, показали, что эскадрилья имеет хорошие боевые возможности. Если тщательно готовить каждый вылет, успех обеспечен.
Заканчивая разбор, спросил:
— Какие будут вопросы?
Единственный вопрос задал мне старший лейтенант Владимир Петров:
— Товарищ командир, будут ли поставлены радиостанции и на наших самолетах?
Вместо ответа я предоставил слово инженеру Яровому. Тот тяжело встал, немного помедлил и, наконец, произнес:
— Товарищи летчики, мы скомплектовали РСИУ-3 на все самолеты и за двое суток установим. Удивлен и рад, что вы наконец будете ими пользоваться.
Во второй половине дня погода резко ухудшилась и боевых вылетов не было. После обеда ко мне на КП зашел капитан Агуреев и спокойно передал рапорт на имя командира полка о переводе его в другую эскадрилью.
Я велел дежурному телефонисту пригласить на КП «управляющую четверку»: комиссара, адъютанта, инженера и секретаря парторганизации. Когда все собрались, прочитал рапорт Агуреева и написал на нем: «Командиру полка. Сожалею, но не возражаю».
Вернул рапорт Агурееву и спросил:
— Может быть, еще кто-нибудь из присутствующих желает перейти в другую эскадрилью? Извольте сегодня же подать рапорт.
Поднялся комиссар и заявил, что он свое желание изложит лично комиссару полка, но работать будет так, как требует служебный долг. За ним поднялся молчавший до этого Петр Кожанов и взволнованно заявил:
— Я вчера и сегодня беседовал со многими летчиками и техниками, с коммунистами и комсомольцами и как секретарь парторганизации сделал вывод, что командование не ошиблось в назначении нового командира. А два боевых вылета на штурмовку, в которых я участвовал, наглядно показали, как нужно готовиться к боевым заданиям. С сентября 1941 года я не помню подобного случая, и вот результат: сегодня мы не имели никаких потерь ни в летчиках, ни в самолетах.
Он обвел глазами присутствующих и, переводя дыхание, выпалил:
— Товарищи командир и комиссар, я вынужден собрать внеочередное заседание партбюро, чтобы заслушать коммуниста Агуреева. Его рапорт об уходе из эскадрильи в такое время я расцениваю... я расцениваю, как... — Кожанов словно бы поперхнулся острым словом, но взял себя в руки и закончил: — Что скажет на это комиссар?
Комиссар ответил, что это было и остается правом партбюро.
Агуреева ожидала основательная проработка, но я понимал, что даже самые хорошие советы близких и друзей сейчас ему не помогут. Нужно какое-то время, чтобы улеглась обида на начальство, незаслуженно задержавшее его продвижение по службе. Поэтому я посоветовал Кожанову не собирать партийное бюро, а провести через неделю открытое партийное собрание и поговорить о роли коммунистов в повышении боеспособности эскадрильи.
— А пока что необходимо изучить причины неудачных боев за последние месяцы, обдумать мероприятия, которые повысят активность каждого летчика и эскадрильи в целом. С докладом на собрании придется выступить мне. Если с таким предложением присутствующие согласны, я доложу командиру и комиссару полка. А пока, не теряя времени, будем готовиться к завтрашнему дню, но не так, как готовился к дуэли пушкинский Ленский.
— А как он готовился? — спросил адъютант Пахомов.
— По-моему, плохо, товарищ Пахомов. Вспомните кусочек из монолога Ленского: «...паду ли я, стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она...» Дело в том, что сегодня один из летчиков нашей эскадрильи попросил, чтобы ему дали сто граммов водки в обед, боялся, что ему до ужина не дожить. Хотя он сделал всего один вылет на штурмовку и вернулся без единой пробоины в самолете. Значит, и у нас есть Ленские, а их не должно быть.
Вечером я доложил обо всем происшедшем командиру и комиссару полка. Повестку дня партийного собрания командование поддержало. Одновременно я попросил: если капитан Агуреев будет переведен в другую эскадрилью, на его место назначить старшего лейтенанта Байсултанова.
Неделя, предшествующая партийному собранию, промчалась очень быстро. Летая ежедневно на боевые задания, я изучал в деле летный состав эскадрильи и, кроме того, вечерами и ночами детально штудировал неудачные бои и штурмовки.
С летчиками, в документах которых имелись указания на недостатки в их летной и боевой подготовке, сделал контрольные полеты на учебно-боевом самолете УТИ-4, проверил технику пилотирования, огневую подготовку и убедился, что в целом люди на высоте, но по-прежнему плохо было с осмотрительностью и знанием тактики боев с истребителями и «охотниками». Скажем, 1-я и 2-я эскадрильи, летавшие в это время на прикрытие линии фронта и ледовой трассы, именно по этим причинам теряли опытных летчиков. Погиб заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Ефим Бадаев и командир звена младший лейтенант Кочмала.
Бадаева я знал еще по Ханко. Это был смелый, разумно дерзкий летчик, обладавший прекрасной техникой пилотирования и высокой огневой подготовкой. За два дня до гибели Бадаева говорили с ним именно о том, отчего у нас такие потери?
— Всему причиной слабая выучка летчиков, недостаточная осмотрительность, — заявил Бадаев твердо и добавил в раздумье: — И еще, пожалуй, из-за порядков, которые не соответствуют новой тактике ведения воздушного боя с «мессерами». Нам, летчикам, нужно не просто летать, но грамотно драться, а командованию эскадрилий и полка чаще самим выходить на боевые задания...
И вот опытный летчик, хорошо понимающий значение осмотрительности, умеющий правильно построить боевой порядок в бою, сам стал жертвой внезапно атаковавшего «мессера».
Первым увидеть врага на большом удалении от себя — значит наполовину победить. Не увидишь врага у себя за хвостом — значит сам станешь покойником. Думаю, погиб он нелепо, из-за «мелочи» — мехового комбинезона, делавшего его грузноватую фигуру неповоротливой в тесной кабине И-16 — не смог вовремя оглянуться.
Осмотрительность стала главным пунктом моего доклада на партсобрании. Сегодня это главный фактор в бою, и не считаться с ним может только глупый человек.
Здесь же был сделан разбор характерных воздушных схваток с Ме-109, в которых мы понесли неоправданные потери.
Анализ наших воздушных боев в декабре, январе и феврале месяцах требует решительного усиления боевой выучки летчиков, начиная с их подготовки на земле. Необходимо начисто отказаться от плотных, не эшелонированных по высоте боевых порядков в воздухе, отвергнуть устаревшую тактику оборонительных боев в пресловутом «круге» и решительно улучшить использование бортовых и наземных радиосредств; тщательно проверять и готовить самолеты, оборудование и оружие перед каждым вылетом, постоянно и детально изучать воздушного и наземного противника, его часто меняющуюся тактику в воздухе.
Задачи нелегкие, но в эскадрилье много коммунистов и комсомольцев, которым и надлежит решить их как можно скорее. Тут меня самого словно подхлестнул этакий комсомольский задор, и, не то спрашивая, не то убеждая своих товарищей, сказал, что первый самолет Ме-109Ф — «охотник» будет сбит летчиками 3-й эскадрильи.
— Мы должны показать полку и всей бригаде, что боеспособность наших И-16 не уступает ни одному типу фашистских самолетов, нужно только правильно использовать свои преимущества.
Жаркие споры и откровенный обмен мнениями затянулись до поздней ночи. Только что назначенный заместителем командира эскадрильи старший лейтенант Алим Байсултанов говорил, как всегда, отрывисто, его плохо понимали, и он дополнял свои слова жестами. Если же и это, как ему казалось, не доходило до собеседника, он с улыбкой говорил спорщику:
— Слушай, друг, держись в полете рядом со мной, не отставай и тогда поймешь остальное, о чем я тебе говорил.
А в этот раз Алим встал, поправил китель, на котором поблескивали два ордена Красного Знамени, и торопливо заговорил, рубя ладонью воздух:
— Товарищи! Наше собрание похоже на методическое занятие. Это плохо? Нет, хорошо. Очень хорошо! Потому что это главное. Командир дал ясное направление нашей работе. Но то, что некоторым кажется теорией, мы еще в сентябрьских боях под Ленинградом, а затем на полуострове Ханко проверили на практике! Как заместитель командира эскадрильи беру на себя обязательство оказывать ему повседневную помощь в осуществлении поставленных задач.
Вернувшись в свою прохладную землянку, я не раздеваясь залез в спальный мешок. Обычно я засыпал мгновенно, отключался на несколько минут даже в перерывах между боевыми вылетами, а вот сейчас мучился бессонницей. Перед глазами в полусвете коптилки то и дело мелькал длинный тонкий фюзеляж «мессера», проносящийся на попутном курсе то слева, то справа. Это был один и тот же «мессер», которому почему-то не удавалось внезапно атаковать меня. Он проносился мимо на большой скорости и уходил, набирая высоту. Я смотрел ему вслед и думал, что этого легко не собьешь, нужно уловить момент и выйти обязательно на встречнопересекающихся курсах. Обязательно и с запасом высоты. Тогда он вынужден будет принять бой или уклониться от атаки.
Желание провести такой бой с «охотником» вот уже два месяца преследовало меня. Бой не теоретический, а настоящий. Бой на жизнь или смерть. Десятки вариантов нарисовал я на бумаге и представил мысленно. Но сейчас этот бой нужен мне был как никогда. Нужна серьезная победа, и не просто победа, а показательная, психологическая, достигнутая на глазах у всех летчиков...
С этими мыслями я и уснул в эту, как мне казалось, знаменательную ночь.
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
