Евтеев Михаил Иванович

Никак не могу привыкнуть к тому, что Миша Евтеев ходит в штатском костюме. Пиджак сидит на нем не совсем ладно, и фетровая шляпа будто не к лицу. А может, это только кажется, потому что я привык видеть его в летном комбинезоне и кожаном шлеме. Впрочем, нет, однажды он появился на аэродроме в стареньком, видавшем виды пиджачке, поношенных штанах с заплатами на коленях и в кепке с замусоленным козырьком. Шел он прихрамывая, как будто стоптанные парусиновые полуботинки были ему не по ноге. Не мудрено, что товарищи не сразу узнали Мишу Евтеева. Да его уже и не ждали.

...В то время как Евтеев догнал и поджег над Стрельной самолет-корректировщик врага, на него внезапно свалилось восемь немецких истребителей. Самолет Евтеева загорелся.

Спасти машину не было никакой надежды. Пламя приближалось к кабине, и летчику оставалось одно - прыгать. Он надеялся, что, подтягивая стропы, заставит парашют скользить к своей территории. Получилось наоборот - ветром белый купол относило в противоположную сторону. А над ним кружили немецкие истребители и стреляли в беззащитного летчика, медленно спускавшегося на парашюте.

Приземлился Михаил или был сражен пулей в воздухе - этого ведомый Евтеева сказать не мог.

Без Миши Евтеева в эскадрилье стало сиротливо. Летчики старались не глядеть на его аккуратно заправленную койку.

Стульев в общежитии не хватало, и, когда все возвращались с аэродрома, приходилось садиться на кровати. Только к постели Михаила никто не прикасался. Так она и стояла, будто сейчас застеленная.

В первые дни в полку надеялись, что Евтеев вернется. От линии фронта до Ленинграда - рукой подать. Но прошли две недели, а летчик не объявлялся.

По инстанциям пошло донесение: 17 сентября 1941 года лейтенант Евтеев Михаил Иванович пропал без вести.

И вдруг на семнадцатый день, когда его уже перестали ждать, "пропавший без вести" явился на аэродром.

Узнать его было трудно не только потому, что на нем был необычный костюм. И даже не потому, что летчик сильно исхудал. Другими стали глаза комсомольца Миши Евтеева. Они глядели твердо и строго, будто вобрали в себя все, что увидели за последние две недели.

В тот же день Евтеев спросил командира эскадрильи:

— Когда машину принимать?

— Погоди, - ответил тот. - Отдохни малость.

— Такого насмотрелся, что не до отдыха...

Досталось в бою и самолету, и самому Евтееву.

Приземлившись, он отстегнул парашют и вскочил на ноги. Не сделав и шагу, свалился от страшной боли. Казалось, в левую ногу вонзили раскаленный шомпол.

В горячке боя летчик и не почувствовал, что ранен. И вот теперь, ступив на землю, не удержался, упал.

А к месту приземления парашютиста уже бежали немцы. Хорошо еще, что дело происходило в лесу и, спрятавшись за дерево, Евтеев успел выстрелить первым. Бежавший впереди немецкий офицер упал. Солдаты опешили от неожиданности. Остановившись, начали палить во все стороны. Пока они "прочесывали" лес автоматным огнем, летчик юркнул в кусты.

...Он уходил все дальше и дальше от этого места. Остановился, когда уже смеркалось. Нога болела. Евтеев присел, начал осторожно стаскивать сапог. Голенище было продырявлено в нескольких местах. Разорвал клеенчатый мешочек индивидуального пакета и начал бинтовать себе раны. Их оказалось восемь - две пулевые и шесть рваных, осколочных.

Прихрамывая, снова пошел. Но не в сторону Ленинграда - с восемью ранами через линию фронта все равно не пробраться.

На рассвете наткнулся на кладбище. Значит, неподалеку селение. Осторожно прошел еще немного. Где-то хрустнули сучья. Летчик замер. Осмотревшись, увидел женщину, собиравшую хворост. Подошел.

Женщина испугалась, но, услышав русскую речь, немного успокоилась. Сказала, что поселок их рядом, называется Константиновкой, совсем близко от станции Горелово.

Евтеев рассказал, кто он и как попал сюда. Женщина постояла в нерешительности, потом сказала:

— Сбегаю за Николаем Михайловичем. Это старичок Зенкевич, бывший учитель. Он что-нибудь придумает. Я мигом.

Сгребла охапку хвороста и заспешила.

— Стой! - крикнул Евтеев. Крикнул и сам удивился тону своего голоса. Может, он напрасно заподозрил эту женщину? Напрасно? А если она, напуганная угрозами немцев, все-таки сообщит о нем врагам и придет сюда не старичок-учитель, а немецкие солдаты?..

Женщина поглядела на летчика недоуменно. Почему он остановил ее, а теперь молчит? Глаза ее были удивленными, печальными. Евтееву стало стыдно. Он негромко спросил:

— Старичок этот далеко живет?

— Рядом, - ответила женщина, - я к нему прямиком, огородами.

Вскоре действительно пришел старик. Огородами провел Евтеева к себе. В одном месте приостановился. Локтем подтолкнул летчика:

— Посмотри, что делают...

Евтеев повернулся в ту сторону, куда показывал старый учитель. Сначала даже не разобрал, что это. Лишь приглядевшись, понял: виселица. Под перекладиной темнело шесть силуэтов...

Евтеев застыл. Из оцепенения его вывел провожатый:

— Пойдем. Как бы к тем шестерым не прибавились еще двое: если поймают - не помилуют.

В доме Николая Михайловича Зенкевича Михаилу прежде всего промыли раны, перевязали чистой холстинкой. Летное обмундирование пришлось снять: в поношенной рабочей одежонке куда безопасней.

Из дома Евтеев не выходил. Но под вечер третьего дня не вытерпел. Улица была пустынной. На телеграфном столбе против окна висело какое-то объявление. Он уже спрашивал у хозяина, что там написано, но Николай Михайлович отмахивался: "Ерунда..."

Теперь, воспользовавшись тем, что хозяев не было дома, летчик пробрался к столбу. На листе чернели две колонки жирного текста: один на немецком языке, другой - на русском. Евтеев прочел:

"Граждане, скрывающие красноармейцев, командиров и комиссаров, подлежат высшей мере наказания - расстрелу".

Когда вернулся Зенкевич, летчик сказал ему, что этой ночью уйдет. Тот отчитал его, как школьника. Нечего горячку пороть. Пусть сначала заживет нога.

На десятый день старый учитель все-таки сдался. Сказал, что племянница отведет Евтеева в Лигово к своей подруге. Оттуда до Ленинграда совсем близко.

— Не побоится? - спросил летчик.

— Кто, Лариса? - удивился Зенкевич. - Что она, маленькая? Ей уже девятнадцать, комсомолка. Подруга ее, Люся, тоже комсомолка.

Перебравшись в Лигово, Евтеев рассчитывал, что сразу же перейдет линию фронта. Передний край был рядом. Летчик слышал не только стрельбу, - однажды донеслось даже отдаленное "ура".

Если нашим удастся сбить немцев с недавно захваченных ими позиций, он, Евтеев, спасен! Но вскоре бой затих.

Лариса, Люся и ее младший братишка Володя несколько раз выходили на разведку. Возвращались мрачными. Кругом полно немцев. Стоит летчику высунуться, как тут же его схватят. Не спасет и рабочий костюм. Выдадут раны.

Евтеев терял терпение. Он прожил в Лигове пять дней, но к своей цели не приблизился ни на шаг.

Перевязывая Евтееву ногу, мать Люси Мария Константиновна сказала:

— А не лучше ли тебе, сынок, идти вместе с нами? Гонят нас отсюда. Может, где-нибудь дальше партизан встретишь...

Вечером всем жителям приказали уходить. Евтеев двинулся с ними.

Затерявшись среди людей, которые с плачем, с причитаниями покидали давно обжитые места, Евтеев брел в неизвестность. Кому-то помог тащить скрипучую тележку со скарбом. Кому-то поднес мешок.

На окраине поселка Володарский сделали привал. Темнело. Моросил мелкий осенний дождь. Евтеев пересчитал дни. Получалось, что сегодня 4 октября.

Женщины наварили картошки. Летчик ел медленно, будто нехотя. Потом отозвал Марию Константиновну в сторону:

— Не могу я дальше идти с вами.

— Нога разболелась? - встревожилась женщина.

— Нет. Не могу идти в тыл. Мне туда надо. - Летчик кивнул в сторону Ленинграда. - Доберусь до залива, а там камышами.

Женщина не отговаривала. Позвала сына.

— Проводи, Володя, к заливу.

С полкилометра Евтеев прошел с пареньком. Затем нащупал в темноте его руку и крепко пожал.

Брести по холодной октябрьской воде было нелегко. Евтеев взял чуть ближе к берегу, но тут же услышал отрывистое: "Хальт!". Бросился обратно в воду. Зачастил автомат, и совсем рядом, точно светлячки, промелькнули трассирующие пули. Летчик окунулся. Потом осторожно поднял из воды голову. Немец все еще палил в его сторону. Мимо пронеслась стая уток, поднятая из камышей автоматной стрельбой. Затем все стихло.

На всякий случай Евтеев просидел так еще с полчаса и осторожно, чтобы не выдать себя ни шорохом, ни всплеском воды, двинулся дальше. Наткнулся на 'какие-то каналы. Переходил их, переплывал и снова шел. Не было уже сил. От холодной воды разболелась раненая нога. Все равно шел. Хромал, спотыкался, но шел.

Остановился перед возникшим из воды проволочным заграждением. Спускаясь с берега, оно уходило далеко в залив. Не успел еще ни о чем подумать, как вздрогнул от неожиданного окрика:

— Стой, руки вверх!

От радости подкосились ноги. Неловко потоптавшись, чтобы не упасть, летчик шагнул навстречу вынырнувшему из темноты красноармейцу:

— Я свой...

— Стой, стрелять буду...

Евтеев поднял руки. Так и шел, с трудом удерживая их над головой. А на душе было легко. Теперь он дома! И лишь вспомнив напутствие старого учителя, помрачнел.

"Иди, Миша, - сказал Зенкевич, прощаясь с ним. - Если доберешься до Ленинграда, расскажи нашим обо всем. Не забудешь шестерых повешенных?"

Нет, этого забыть нельзя. И первое, что сделал Евтеев, вернувшись на аэродром, это выполнил просьбу старика. Под конец разговора опять спросил командира эскадрильи:

— Когда же машину принимать?

Командир ответил с напускной строгостью:

— Сказано - погоди. Научись сперва по земле ходить. Потом полетишь.

Две недели Евтееву пришлось долечивать раны. Зато в первом же боевом вылете он отвел душу. Сначала, правда, расстроился: время патрулирования подходило к концу, а противник не появлялся. И вдруг со стороны солнца - четверка "мессершмиттов".

Немцы рассчитывали, что два советских истребителя не выдержат внезапного удара четырех и начнут уходить. А в бою нет ничего легче, чем бить убегающего.

Но Евтеев и его ведущий Савушкин, вместо того чтобы уходить, развернулись навстречу врагу. Вдвоем пошли на четверых. "Мессершмитты" разделились попарно. Евтееву и Савушкину пришлось драться каждому против двоих. Однако, через несколько минут Евтеев увидел, что его атакует еще пара. Подумал, что сбили Савушкина и теперь, освободившись, фашисты всем звеном навалились на одного.

Осмотревшись, увидел, что в стороне Савушкин дерется с тремя. Что за чертовщина! Никак галлюцинация. Одним взглядом пересчитал вражеские истребители. Семь! Выходит, на помощь четверке подошли еще три "мессершмитта".

Драться стало совсем тяжело. И главное - горючее подходило к концу. Евтеев чувствовал, что нужно торопиться. Уходя от атаки, рванул самолет так резко вверх, что перед глазами замелькали разноцветные круги. Зато не только ушел из-под удара, но еще очутился выше врага. Поймал самолет в прицел и дал длинную очередь. "Мессершмитт" словно споткнулся о невидимый барьер. Падая, потащил за собой быстро разраставшийся на ветру дымный след...

В этот день механикам пришлось поработать больше обычного. Надо было заделать пробоины, которых на самолетах Евтеева и Савушкина оказалось немало. В тяжелом бою против семи истребителей Евтеев и Савушкин победили.

Это была вторая победа Михаила Евтеева. А через два года, когда в газетах появился Указ о присвоении ему звания Героя Советского Союза, на боевом счету командира эскадрильи капитана Евтеева было уже двадцать побед.

Бывает же так: когда летчики поздравляли командира с Золотой Звездой - раздался сигнал вылетать. Евтеев поспешил к машине, но лейтенант Мигаль задержал его:

— Хоть в такой-то день отдохните, товарищ капитан. Разрешите мы с Лебедевым слетаем. Не подведем учителя...

Вернувшись на аэродром, Мигаль после официального доклада о выполнении боевого задания сказал Евтееву:

— В честь присвоения вам высокого звания примите, товарищ гвардии капитан, подарок от своих учеников. Совсем горяченький!

Подарок и в самом деле был "горяченьким": неподалеку от линии фронта догорал только что сбитый "Мессершмитт-110". А спустя некоторое время Евтеев сделал своим ученикам "ответный подарок" - в одном бою сбил два немецких самолета.

Встретившись как-то с Михаилом Евтеевым, я поинтересовался, знает ли он что-нибудь о судьбе людей, которые заботились о нем осенью сорок первого года.

Оказалось, что со старым учителем летчик видался не раз. Хлопотал, чтобы вместо сожженного немцами дома ему помогли отстроить новый. И даже на новоселье гулял...