1941 1942 1943 1944
		Ладога — дорога боевая...

ДЕНЬ ЗА ДНЕМ       1942      Ладога — дорога боевая...

Написать письмо

Из книги: Чечин О.И. Ради тебя, Ленинград! Из летописи "Дороги жизни". М., Молодая гвардия, 1977

- У нас, в Ленинграде, все герои!
Но когда я вижу человека с Ладоги,
мне хочется поклониться ему как герою из героев!

Из дневника ленинградской школьницы
Майи Бубновой, декабрь 1941 года

Дед Мороз из Нево-озера

(По воспоминаниям шофера 390-го автобата С. И. Матеки)

В ночь под Новый, 1942 год

- Как вы узнаете друг друга? - хрипло спросил майор с землистым от бессонницы лицом. - Все чумазые как черти!

- Да по шапке, товарищ майор! - невозмутимо ответил Миша Ляпкало, комсорг роты. - У меня она на лоб надвинута, у Васи Сердюка - на затылок, у Саши Бойкина - набекрень. Максим Твердохлеб шапку завязывает, а Семен Матека нет. Он у нас командир. Что хочет, то и делает!

- Отчистить друг друга снегом! - приказал майор. - Иначе не выпущу с базы. Через три часа Новый год!

Мы делали второй рейс за смену, последний в 1941 году.

В Кобоне в мою полуторку аккуратно уложили большие продолговатые ящики. Значит, не мука, не консервы, не боеприпасы. Муку возили в мешках, а консервы и боеприпасы - в тяжелых упаковках.

- Что в ящиках? - не утерпел Саша Бойкин. Майор осветил фонариком каждого из нас. Убедившись, что мы "отчистили" лица, строго сказал:

- Вы повезете спецгруз особого назначения! - И высветил надпись, сделанную углем на одном из ящиков: "Подарок ленинградским детям из Грузии!" Потом снова сурово добавил: - В Ленинград. Прямым рейсом. И чтоб не трясти!

Мы козырнули и разошлись по машинам.

Как командир звена я поехал последним - страховал ребят на случай поломки. В свете фар было видно, как перебегала дорогу поземка. Ветер гнал ее на юг, к Шлиссельбургу, откуда фашисты обстреливали трассу. Обстрел велся с немецкой аккуратностью - в 9.00, 12.00 и 16.00. По ночам обстреливали редко.

Ночью ехать безопасней. Лишь бы только не замела пурга. Тогда придется опять по очереди пробивать переметы. Они чередовались со скользким чистым льдом. Разгону на таком льду не дашь, а как только передок уткнется в снег, тут же начинают буксовать задние колеса. По нескольку раз даешь назад, потом вперед, назад - вперед. Так и пробивали дорогу.

В пургу не езда, а мучение: нельзя съехать с колеи даже на метр. Но сегодня дорога хорошо раскатана, и поземка не задерживается на льду. Ребята впереди далеко растянулись по трассе.

Навстречу один за другим бежали огни. Машины шли с зажженными фарами, как на Невском в мирные дни. На Ладоге шоферам отменили светомаскировку. Полуторки неслись на предельной скорости. Каждый рейс спасал от голодной смерти тысячи жизней в Ленинграде.

С обочины мне посветила снежная баба. Она здесь за регулировщицу - трудно девчонкам выдержать ночь на ледяном ветру. Фонарь, вмороженный в бабу, светил пучком красного света, будто чья-то погубленная душа предупреждала об опасности: воронка! Встречная машина попала в нее передними колесами. Из-подо льда торчал лишь закинутый к небу кузов. Бомба сброшена на трассу недавно, вода в воронке не успела еще замерзнуть.

Я притормозил объезжая. На заднем борту разглядел номер 13-13. Точно такой же был на моей самой первой полуторке...

Курсы шоферов я окончил в Одессе. Сдал экзамен с отличием, а права не получил. Не разрешалось по возрасту. Почти года не хватало до восемнадцати. Пришлось возвращаться в свою Дубровку. В дубровском колхозе тогда не было машин. Устроился шофером в соседнем селе, в семи километрах. Но полуторку дали такую, что не было в ней ни единого болтика живого. Без передка, без стекол, задний мост и мотор негодные, баллоны проколоты.

- Семен! - сочувствовала мне бабка Дуня. - Неужто эта железяка будет двигаться и зароблять деньги в колхозе?

Машину я собрал за два месяца. Стал специалистом, пока делал ремонт. Кое-какие детали снял с другой, негодной техники в колхозе, а резину завулканизировал в районном центре.

Но опорный подшипник и втулку для заднего моста пришлось отливать самому - из бронзы. Выручил разбитый колокол, лежавший у церкви. Я отколол от него кусок и расплавил в кузне. А формочки для подшипника и втулки смастерил по чертежам из учебника по автоделу.

В первый же выезд по селу подшипники и втулка у меня сгорели. Бронза легко плавилась, нагреваясь от трения. Машина встала как раз напротив хаты бабки Дуни.

- Антихрист! - крестила она меня. - Это тебе наказание за колокол!

Потом догадался полудить бронзу оловом, и полуторка пошла.

Номер мне выдали 13-13. Бабка Дуня крестилась каждый раз, когда я проезжал мимо ее двора:

- Смотри, Семен! Провалишься в преисподнюю!

Втулка больше не подвела до самого призыва в армию. А вот на Ладоге довелось провалиться. В первый же день работы на "Дороге жизни".

Отобрали нас десять водителей и зачитали приказ о поездке на другой берег. К нам подошли дорожники-рейсовики, которые уже ходили по трассе с подводами. Объяснили маршрут, рассказали, где опасные места. Предупредили о трещине на 9-м километре. Она была заделана досками, вмороженными в лед. Но и на других участках лед был еще ненадежный.

На ту сторону Ладоги доехали только четыре машины. Обратно вернулось две - Кравченко и моя. В кузов грузили по шесть мешков муки, больше не выдерживал лед.

На обратном пути мы с Кравченко потеряли след. Заехали на какой-то островок. Как потом выяснилось - Малый Зеленец. Сделали факел из бензина и вскипятили на нем в ведре воду. Бросили в ведро немного муки. Соли не было, но мы рады были и этой пресной баланде. Попробовали еще мерзлых ягод с низкорослой рябинки, росшей среди камней. Как только она здесь уживалась с ветрами и морозом!

Ведро с остатками баланды Кравченко прицепил под кузов своей машины, и мы поехали с Зеленца наугад к западному берегу. Но в пути слишком уклонились к северу. А там совсем не было льда.

Нас предупредил об опасности летчик "кукурузника". Он низко пролетел над машинами и, высунувшись почти по пояс, скрестил руки на груди. Мы поняли, что впереди дороги нет.

Затормозить на гладком льду трудно. Машины долго несло вперед даже с вывороченными колесами. Остановились вовремя, перед нами уже была видна темная вода. Она не замерзала вплоть до Осиновецкого маяка. Сориентировались по маяку и повернули назад, стараясь ехать по-над берегом. Лед под колесами гнулся, мотор работал на предельных оборотах. Проехав так километров пять, увидели свой собственный след и по нему выехали на берег. Груз сдали в Осиновце, а заночевали в лесу возле деревни Ваганово.

В полночь нас разбудил старшина, приказал срочно переправить лыжников на другой берег. В каждый кузов село по шесть человек с автоматами и двумя минометами. Машина Кравченко утонула на 9-м километре. Люди спаслись, но ушла на дно наша недоеденная баланда. Другой еды у нас не было за весь день.

Я проехал еще километра четыре и наскочил на трещину. Скорость была небольшая. Передние колеса проскочили, а задние оборвались. Машина, сев кузовом на лед, стала медленно спускаться в воду.

Солдаты в кузове спали. Я разбудил их. Они спросонья ничего не понимали. Успели все же сбросить автоматы и лыжи на лед и выскочить за борт. А минометы так и остались в кузове.

Мне не очень повезло. Когда собрался прыгнуть с подножки, машина вдруг накренилась на другой бок, оборвала кусок льда и ушла в образовавшуюся полынью. Я соскользнул в воду, но оторванный кусок льда вытолкнул меня на поверхность. Оказался на льдине посередине полыньи. Солдаты бросили мне связанные лыжи, подтянули льдину к твердой кромке. Я ползком перебрался к ним. Промокшие ватные брюки и валенки сразу заледенели. Ноги едва гнулись, но я все же пошел обратно на берег. Куда мне было деваться без машины?

Под утро добрался до батальонной землянки. Командир части едва меня узнал: с головы до ног я был весь закован в ледяную кору. Молча смотрел он на меня, пока я не доложил о потере машины.

- Черт бы тебя побрал! - выругался по-доброму. - Я уж подумал, что свихнулся от недосыпа! Принял тебя за Деда Мороза. Ты что, с ладожского дна выплыл?

...А теперь из Ладоги выплыл целый город - с ремонтными мастерскими, стоянками для машин, диспетчерской службой, медицинскими и обогревательными пунктами. В свете фар казалось, будто поднялся из-подо льда сказочный град Китеж. И вправду вдоль трассы раскинулся город-призрак, город-невидимка. Люди жили здесь в брезентовых палатках и снежных домиках, облитых для прочности водой.

Для шоферов же жильем служила машина. Мы приспособили нашу полуторку и под кухню и под печку. Портянки и валенки хорошо просыхали под капотом, на растяжках, которыми крепится радиатор.

В перерывах между рейсами, если не было ремонта, старались усовершенствовать машины. Я придумал, как утеплить кабину. Проделал в ней люк напротив коллектора, и вентилятор от радиатора погнал в кабину нагретый воздух. От тепла даже стекла перестали мерзнуть, но труднее стало бороться со сном.

Спали мы урывками, положив голову на руль. Спишь - и все время начеку. Стоит только услышать команду - тут же нажимаешь на стартер. А потом урвешь еще десяток-другой минут где-нибудь на погрузке или разгрузке.

Каждый боролся со сном как мог. Миша Ляпкало подвешивал за головой котелок, который стучал в дороге по стенке, как погремушка. Саша Бойкин распевал во всю мочь песни. Вася Сердюк выдергивал из ноздрей волоски. А я старался вспоминать свою Дубровку. Сегодня, под Новый год, особенно не хотелось думать о войне.

Живо представилась бревенчатая школа и учитель истории по прозвищу Гайдамак.

- Как же так, Семен! - распекает он меня. - Не знаешь путь из варяг в греки?

А я смотрю, как стучится в закрытое окно цветущая яблоневая ветка. Пчела, нагруженная нектаром, никак не может с нее взлететь.

- Смотри сюда! - тычет указкой в карту Гайдамак. - Путь из варяг в греки проходил через Ладогу. В древности ее называли Нево-озером, потому что из нее вытекает река Нева. Здесь, у истока реки, есть островок Ореховый. Славяне еще в XIV веке построили на острове крепость Орешек...

Теперь я знал дорогу потрудней, чем путь из варяг в греки. Не расписные ладьи с заморскими товарами, а крапленые свинцом полуторки с продовольствием и боеприпасами бороздили ладожский простор. Десятки машин вмерзли в лед, закинув к небу кузов или радиатор. Застряли в воронках и трещинах. А сколько навсегда ушло под шаткий ладожский лед!

Знал я и крепость Орешек. Ее удерживали моряки, не давая фашистам ступить на Ладогу.

Сладко накатывался сон. Почувствовав, что уже не выдержу его натиска, остановил машину. Вылез из кабины, приложил горсть снега к глазам. Острыми льдинками кольнуло, разбудило мозг. Проверил переднюю рессору. Она ослабла на ухабах, я подкладывал под нее старую покрышку. Покрышка чуть сползла, покрепче подтянул ее к буферу. Левую ногу свело от холода - память об ожоге, который я получил в начале декабря. Тогда наше звено работало на дальних перевозках по маршруту Вагановский спуск - Кобона - Новая Ладога - станция Заборье. Расстояние в один конец 308 километров. Ехать приходилось по глухим, необжитым местам почти без остановок. Останавливались лишь, чтобы заправиться горючим. Его брали из бензовоза.

Не было ни шлангов, ни воронок. Заправлялись в спешке. Бензин заливался прямо из ведра, а ведро ставилось на колено. Не все горючее попадало в горловину бензобака. Я не заметил однажды, как бензин выплеснулся мне на ногу.

Одет я был тепло. Бензин пропитал брезентовые брюки, а затем ватные и нижнее белье. Попав на кожу, Он уже не мог испариться.

На станции Заборье нас загрузили мукой, и мы тут Же отправились в обратный путь. Вскоре я почувствовал резкую боль от бедра до ступни. А когда подъезжал к Вагановскому спуску, левую ногу совсем свело. Ее нельзя было ни согнуть, ни разогнуть. Пришлось нажимать на педаль сцепления правой ногой.

Сразу после разгрузки приехал в санчасть своего батальона. С ноги уже нельзя было снять одежду. Врач разрезал ее до самого верха. Нога оказалась в волдырях. Они уже прорвались. Бензин глубоко проник под кожу. Врач отругал меня за неосторожность и поставил диагноз - ожог первой степени.

Ногу промыли, смазали мазью, перевязали бинтами. А потом меня уложили в постель. Врач запретил ходить две недели.

Но утром я сбежал из санчасти, увидев из окна свою машину. На ней как раз вернулся из рейса Миша Ляпкало. Комсорг роты часто работал вместо заболевших или обессилевших от бессонницы водителей.

Мы с ним большие друзья. Умеет Миша и развеселить, и поддержать человека, если с ним случится беда. Но тут, увидев, как я, хромая, бегу к своей полуторке, закричал:

- Ты что, сдурел, Сеня! Отрежут тебе ногу!

Я молча вытянул его из кабины. А когда прочно уселся за рулем, сказал:

- Вот видишь, Миша, у меня больше силы, чем у тебя!

Он обиделся:

- Не могу же я драться с инвалидом! К тому же проведать тебя заехал!

...Три дня я не показывался в своем подразделении - все время был в разъездах. Старался попасть в рейс подальше, чтобы не скоро возвращаться. Однажды на озере встретился со своим комсоргом. Узнал от Миши, что врач грозился посадить меня на гауптвахту. Командир роты Соболь оправдывался в санчасти: "Я его не уловлю! Знаю, что работает, а где - не разыскать!"

На четвертый день я зашел на эвакопункт в Кобоне. Там мне сделали перевязку. Боль поутихла, но кожу сильно стянуло. Тормозил и включал сцепление правой ногой.

Через неделю я все же попался врачу на глаза.

- А ну заходи! - сказал грозно.

- Теперь я вас не боюсь! - попробовал я отшутиться. Но он взял меня за рукав и затащил в санчасть.

Осмотрел ногу.

- Тебе повезло, хлопец! Могла быть гангрена! Но держать в санчасти меня не стал.

Теперь левая нога поджила. Я уже жму ею вовсю на педаль сцепления. Но стоит побыть немного на морозе - и боль возвращается...

Эта минутная остановка отвлекла от сна. Я снова сел за руль и, чтобы не уснуть, вернулся к Гайдамаку. Вспомнил, как наш учитель провалился в колодец. Случилось это поздно вечером после его перепалки на колхозном собрании с Пантелеймоном Чмыхом. Гайдамак поспорил с ним из-за ремонта нефтяного двигателя НД-30. Пантелеймон завел двигатель в отсутствие механика, уехавшего в районный центр. Чмых не знал, как остановить двигатель, и боялся к нему подойти. НД-30 чихал и плевался нефтью. На его рев сбежались все дубровские мальчишки. Пантелеймон лежал в канаве, покрикивая на нас: "Тикайте отсюда! Сейчас взорвется!"

Было мне тогда лет четырнадцать, но я уже немного разбирался в моторе. Почитывал тайком от своего дядьки-шофера его учебник по автоделу. Знающих, как остановить НД-30, не было, и я предложил сломать насос, который подавал горючее. Чмых так и сделал. А на колхозном собрании Гайдамак потребовал взыскать с него за ремонт.

Чмыху уже попадало от жены за увлечение техникой. Он построил ветряк на крыше, когда в Дубровке сгорела мельница. Несколько дней ветряк обмолачивал зерно. Жена Пантелеймона даже стала брать мзду с соседей. Но как-то ночью ветряк сорвался с тормоза и так размахался крыльями, что чуть не унес хату в небо. И тогда Чмых поклялся жене, что перестанет изобретать и будет изготовлять только прялки, которыми был знаменит на всю округу. Запуск НД-30 жена сочла бы за нарушение клятвы. Так что на собрании Пантелеймон стоял насмерть, понимая, что плата за ремонт насоса выдала бы его. Гайдамак тоже не хотел отступать и требовал обязательно наказать виновного за халатное отношение к колхозной собственности. Собрание закончилось поздно, а вопрос о ремонте так и не был решен. Гайдамак был этим очень огорчен. Он продолжал спорить на улице и впотьмах не заметил, как ступил ногой... в колодец.

К счастью, там было полтора метра воды.

Исчезновение главного обвинителя первым заметил Пантелеймон. Пострадавший был вытащен журавлем. Это примирило спорщиков. Гайдамак угостил спасителя горилкой у себя дома, а на следующий день сам пришел к нему в гости. Но против ответной чарки выступила жена. Она напомнила Пантелеймону об ульях. Пчелы роились и вот-вот могли улететь. Гайдамак вызвался помочь перенести ульи в другой конец сада.

Пчелы грозно гудели, просясь наружу. Летки ульев были закрыты дощечками. Чмых, растроганный участием гостя, предложил ему завести пчел. Пообещал подобрать улей и пересадить туда молодой рой. Гайдамак благодарил, но колебался: стоит ли браться за такое хлопотное и опасное дело. Его сомнения еще больше раззадорили Пантелеймона. Он перечислил все болезни, которые знал, уверяя, что от любой из них излечивает пчелиный укус.

Чмых взялся за улей с одной стороны, Гайдамак - с другой. Тут над ними низко пролетел скворец и склевал на лету огромного паука, притаившегося на узорчатой паутине между цветущими яблоневыми ветками. Пантелеймон засмотрелся и незаметно для себя сдвинул дощечку, прикрывавшую леток. Пчелы, выбравшись из улья, нашли удобную лазейку в его брюках. И вскоре на Чмыха стал переползать весь молодой рой.

Гайдамак не сразу понял, почему его радушный друг вдруг бросился к кустам и с криком стал стаскивать с себя штаны. Вжиг! вжиг! - ошалело вылетали из них пчелы...

...Вжиг! вжиг! - послышалось сквозь вой мотора наяву. Впереди брызнули льдинки, появились трещины на боковом стекле кабины. Я открыл дверцу. Два "мессершмитта" прошли в сторону Шлиссельбурга. Обстреляли, должно быть, просто так, на всякий случай. Нет! Возвращаются! Опять заходят сзади!

Где укрыться от самолетов на Ладоге? Здесь не зароешься в землю, не бросишься в кювет, не спрячешься за дерево или камень. Некоторые водители залезали во время налетов под кузов. Мешки с мукой спасали от пуль. Но если рядом взрывалась бомба, шофер проваливался вместе с машиной под лед.

В моем звене была выработана иная тактика. Ни один из водителей не останавливался на трассе во время налета. В движущуюся цель труднее попасть.

Я прибавил газ. "Выручай, голубушка!" - мысленно сказал своей полуторке.

Почувствовав, что "мессершмитты" меня догоняют, резко крутанул руль в сторону. Машина выскочила за снежный бруствер. Самолеты пронеслись на бреющем вдоль трассы. Я спрыгнул на лед, осмотрел кузов. Пули расщепили задний борт. Один ящик упал, из него выпали мандарины, раскатились по льду, как золотые новогодние шарики...

Я собрал их, забросил ящик в кузов. Снова выехал на дорогу. Злость меня взяла на фашистов! Нет, думаю, будут мандарины у ленинградских ребят!

Вспомнился мне исхудалый мальчишка лет десяти. Месяц назад видел его в полуподвале на Невском и не забуду никогда. Там для шоферов устроили столовую, где можно было наспех перекусить, пока разгружались машины. Каждому выдавали по черпаку похлебки и по тоненькой дольке хлеба.

Сев за стол, я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Смотрел на меня мальчишка в не по-зимнему легкой, обтрепанной курточке. Сидел, привалившись к стене, недалеко от входа.

Мерзло скрипела дверь, люди входили и выходили, а мальчишка, не отрываясь, смотрел на меня. Я позвал его, он не двинулся с места. "Стесняется!" - решил я и перевернул на столе свою шапку. Каждый из сидевших рядом шоферов отщипнул от своего мизерного пайка кусочек хлеба и молча положил в нее.

Я взял шапку и подошел к мальчишке. Но он сидел в той же позе, прислонившись спиной к стене. Я взял его за руку, чтобы высыпать в ладошку хлеб, и тогда только понял, что он мертв. Запах еды притянул его в шоферский полуподвал, но голод не оставил больше сил...

Я гнал машину на предельной скорости - лишь бы проскочить 9-й километр! Вдруг в глаза ударил яркий сноп света. Снова "мессершмитты"! Фашистские летчики включили на полную мощность свою подсветку и спустились почти до самого льда. Шли навстречу, как бы на таран, чтобы расстрелять машину наверняка. А мне уже некуда свернуть. Услышал, как загрохотало по кабине, и от напряжения на какой-то миг потерял сознание.

Когда очнулся, машина моя стояла. Мотор заглох, на ветровом стекле две пробоины. Расстояние между ними такое, что голова не уместится. А сам я цел - лишь поранило осколками стекла руки. Они оставались на руле.

Вылез из кабины. Капот и радиатор - как решето. Пробиты передние шины. Задний борт раскрыт. Из кузова выпало несколько ящиков с мандаринами.

А метрах в ста от моей полуторки - "мессершмитт" на льду. Фашистские летчики слишком увлеклись охотой за мной, не заметили зенитную установку, замаскированную в торосах у 9-го километра.

К сбитому "мессеру" бежали люди. Но у меня не было сил сдвинуться с места. Сел на подножку и стал дожидаться ребят из своего звена. Никто из них не думал, что я жив. Когда поняли, что пострадала только машина, Саша Бойкин вдруг рассмеялся:

- Семен! Ты же вылитый Дед Мороз!

Я машинально потрогал подбородок. Щетина моя на ветру заиндевела. Вспомнился командир части, которому я докладывал о потере своей первой машины. Значит, не случайно остался жив. Нельзя же в самом деле убить Деда Мороза!