 |  |
| |||||||||||||||
Город-фронт | |||||||||||||||||
ДЕНЬ ЗА ДНЕМ 
1942 Город-фронт |  Написать письмо |
Из книги: Подвиг Ленинграда. Документально-художественный сборник. М., Военное изд-во МО СССР, 1960
А. Диков
Блокадный хлеб
За долгие годы работы на Втором ленинградском хлебозаводе для меня, как и для других старых механиков-ремонтников, не осталось никаких "тайн" в заводском оборудовании. Тестомесилки, конвейерные печи, формовочные машины, транспортеры - все это было установлено, ремонтировалось и регулировалось нашими руками. Мы знали в них каждый винтик.
Когда началась война, из всего довольно многочисленного штата ремонтников на заводе осталось всего трое: я, Сергей Павлов и Василий Скопа. Меня назначили главным механиком. Это звание "генеральское". Но по сути дела я оказался генералом без армии.
До блокады мало кто интересовался нашим заводом. Скромно притулился он в старом приземистом здании на набережной Фокина незаметный среди окружавших его крупных промышленных предприятий Петроградской стороны. И продукцию мы изготовляли скромную - булочные изделия: плетенку, сайки, штрицели, калачи, сдобу.
В блокаду мы стали важнейшим "объектом". После бомбежек и артиллерийских налетов прежде всего интересовались, не случилось ли чего с нами. Мы не выпекали больше ни штрицелей, ни калачей, но мы ежедневно обеспечивали хлебным пайком сотни тысяч человек, и чем меньше была порция, тем дороже она казалась людям.
Блокадный хлеб. Из чего только не приходилось его выпекать. Меньше всего в нем было муки - мякина, отруби, целлюлоза. И все же это был хлеб, почти единственное питание ленинградцев.
Из-за острой нехватки рабочей силы, электроэнергии, топлива и воды в городе работали далеко не все хлебозаводы. Случись с нами что-нибудь - и сотни тысяч ленинградцев лишились бы своего микроскопического пайка.
Но бомбы не разбирали куда им падать. Закономерной, неизменной была лишь воля ленинградцев отстоять свой город. Она и помогала нам преодолевать самые невероятные трудности.
В конце июня 1941 года рабочие призывного возраста - лучшие тестоделы, пекари, механики, электрики - ушли на фронт. Добровольно вступила в армию во главе с секретарем комсомольской организации Петром Шишлиновым большая группа заводской молодежи. Рабочие места заняли женщины - вчерашние домохозяйки, домработницы и даже школьницы. Они отдавали делу всю свою душу, но им не хватало умения. Выпечка хлеба не дается сразу.
Солдаты нет-нет, а все же время от времени выводятся с переднего края на переформирование и отдых. Наши работники не знали отдыха и ниоткуда не ждали пополнения. Они выпекали хлеб, разбирали на топливо старые деревянные дома, добывали ведерками на жгучем морозе невскую воду для замесов, дежурили под огнем на наблюдательной вышке, выгружали муку, ухаживали за ранеными в подшефном госпитале, гасили термитные бомбы, спасали детей, оставшихся без призора, и хоронили своих погибших товарищей и родичей.
Самой острой проблемой было водоснабжение. Городской водопровод не обеспечивал нас больше водой.
Рядом с заводом течет Нева. Мы поставили на мосту Свободы, метрах в ста от завода, пожарный насос. Он гнал воду по резиновому рукаву в бак, установленный на первом этаже. Из этого бака второй насос перекачивал воду в верхний бак на чердаке, откуда она уже самотеком поступала по трубам к дежам.
Но насос работал на электроэнергии, как и наши конвейерные печи, а ее вскоре тоже не стало. Гидростанции были отрезаны от города, тепловые - остались без угля и торфа.
Все же выпечка хлеба не остановилась ни на день. Не знаю, уж из каких резервов, но райком партии добыл нам собственную электрическую станцию. Она была на вид довольно непрезентабельна - всего только сблокированный с генератором мотор ЧТЗ, но ее мощности оказалось вполне достаточно для завода.
Вскоре нас постигла новая беда. В первый же морозный день - а морозы в ту зиму установились рано и накрепко - отказал насос на мосту. Точнее не насос, а рукав, по которому гнали воду. Гибкий резиновый шланг промерз насквозь, не пропускал воду и ломался, как стеклянный.
Сменили шланг, но через полчаса - мы не успели наполнить и четверти бака - он разделил участь своего предшественника.
Как раз в тот день на завод привезли муку. А в то время доставка муки была событием. Муку разгружали всем коллективом. Трехпудовый мешок с трудом тащили или волочили по полу четверо, а то я шестеро работниц.
Разгрузка затруднялась еще и тем, что мешки были покрыты слоем льда. Очевидно, они побывали в воде.
Во втором этаже на складе мешки рассекали топорами - под ледяной коркой показывалась сухая мука. Ее бережно бросали совками на сита. На решетках после просева часто оказывались пули, мелкие осколки, окровавленные лоскутки шинельного сукна.
Мы смотрели на эти лоскутки, и нас охватывало тревожное волнение. Люди за эту муку отдавали жизнь, а мука без воды в хлеб не превратится. От нас зависела жизнь тысяч людей, собственная жизнь, а мы не знали, что делать, как выйти из создавшегося положения.
Я стоял у распоротых, немного оттаявших мешков, с которых работницы соскабливали ножами каждую крупинку муки, когда меня окликнула от дверей старая работница секретарь заводской партийной организации Варвара Даниловна Орлова.
- Поди-ка скорей, Александр Александрович, - торопила она, - посмотри, что надумали комсомолки.
Она повела меня во двор, со двора на набережную, и вот что я увидел.
Несколько десятков девушек выстроились живой цепью от проруби в Неве до лотка, выходившего в окно первого этажа и соединенного с баком. Мелькали обледеневшие ведра, передаваемые из рук в руки. От воды и от людей на трескучем морозе шел пар.
Я обрадовался и ужаснулся в одно и то же время: будет, будет вода для замесов, но дорого она нам обойдется!
Мороз доходил до тридцати пяти градусов. На набережной, со всех сторон открытой ветрам, стужа была особенно чувствительна. Надо было принять тяжелое обледеневшее ведро, передать соседу, снова принять... И так много, много раз.
Воды требовалось для каждой смены около тысячи ведер. Фактически через каждые руки их проходило по две и три тысячи, потому что ведра, быстро покрывавшиеся на морозе толстым слоем льда, вмещали только половину, а то и треть чистой воды. Чтобы обеспечить полную потребность обеих смен в воде, комсомольская цепочка должна была работать долгими часами дважды в день.
Расплескивавшаяся вода покрывала участников живого конвейера ледяным панцирем, пропитывала перчатки и валенки...
Никогда не забуду: на "водной трассе" работает после двенадцатичасового дежурства у печей смена комсомолки Лиды Райковой. Лида, как всегда, на самом трудном месте - последней принимает ведро и, подняв его на уровень груди, сливает в лоток. Вода выплескивается на ватник, под ноги...
Проходят часы. Вылито последнее ведро. Девушка облегченно вздыхает и собирается покинуть свой трудный пост, но не тут-то было. Ее валенки накрепко вмерзли в лед. Подруги топорами освобождают ее из ледяного плена и окоченевшую, только сейчас почувствовавшую смертельную усталость на руках несут в цех...
С каждым днем добыча воды становилась все трудней. Люди обессилели. Многие болели цингой, почти у всех кровоточили десны, шатались зубы. При встречах я переставал узнавать наших работниц, настолько они осунулись и постарели. Вероятно, и они не узнавали в едва волочившем ноги старике, с заросшей бородой и почерневшим лицом, своего главного механика.
Больно было смотреть на наших славных девушек. Даже самая неутомимая работница и певунья Маруся Радченко, боевая, шустрая Тося Малкова, еще недавно полная сил и завидного здоровья Варя Коваленко заметно сдавали. Не слышно стало в цехах и общежитии песен. Меня, механика, особенно мучила мысль, что приходится растрачивать последние силы людей на мучительную переноску тысяч ведер воды вручную.
Но помощь все-таки пришла, и почти случайно.
Поздней осенью, когда по Неве с Ладоги поплыла шуга, к набережной у завода пришвартовалась подводная лодка Балтийского флота - "Щука". Мы дружили с ее немногочисленным экипажем.
Во время воздушных и артиллерийских тревог подводники каждую минуту готовы были прийти на помощь заводу, так же как и мы всегда были рады помочь славным морякам.
Артиллерийские налеты и пиратские нападения фашистских стервятников учащались. Гитлеровские воздушные разведчики выслеживали силуэты балтийских кораблей, зимовавших в дельте Невы.
Наша камуфлированная "Щука" хорошо сливалась с заснеженным берегом, к которому почти прижалась бортом, но все же могла быть засечена с воздуха. Командир решил замаскировать корабль понадежней.
Разговор произошел в маленькой комнатушке первого этажа, изображавшей в то время кабинет главного механика.
- Поможете? - спросил меня командир и изложил свою идею. Надо построить вокруг лодки легкий дощатый сарай. Сверху сарай будет казаться маленькой пристанью или живорыбным садком, каких на Неве и Невках бесчисленное множество.
Даже не в лесоматериалах была загвоздка. Хотя тогда каждая доска была на учете, для флотских товарищей мы бы нашли лес. Но кому строить? Чтобы соорудить сарай быстро и незаметно, требовалось много людей.
На подлодке после ухода части экипажа в морскую пехоту оставалось считанное количество моряков, из которых каждый работал за троих, потому что корабль содержался в постоянной готовности. Нарядить на строительство заводских работниц, и без того через силу справлявшихся со своими многочисленными обязанностями, - у кого бы хватило мужества, да и просто совести!
Так я и объяснил командиру лодки.
- А я уверен, - возразил он, - что девушки не откажут нам в помощи, убежден.
Пригласил я нашего парторга Варвару Даниловну, рассказал, в чем дело, и она высказала такое мнение: созвать комсомолок и пусть сами решают.
То комсомольское собрание я хорошо помню, потому что оно сыграло большую роль во всей дальнейшей жизни коллектива.
Капитан коротко изложил собранию свою просьбу. Председатель просит девчат высказать свое мнение. В ответ - молчание.
Ясно: отказать морякам язык не поворачивается, но и согласиться невозможно. Как взвалить на ослабевшие плечи дополнительную ношу, когда уже нет сил стоять у печей!
Тут выступила Маруся Радченко - бледная, осунувшаяся, глаза под длинными ресницами на похудевшем лице вдвое выросли - и говорит:
- Видела я, товарищ командир, еще до морозов, как ваши морячки окатывают палубу из шлангов. Столько воды вылили, что нам бы на целый бак хватило. Где вы столько воды берете?
- В Неве, конечно!..
- Это ясно. Но ведь не ведрами же вы достаете воду из реки?
- Нет, не ведрами. Для этого есть специальные насосы.
- Тогда хорошо. Помогите нам с водой, а мы вам соорудим сарай.
- Как же я раньше не догадался, - обрадовался командир, - будет вам вода!
С того дня кончились наши муки. Девушки освободились от изнурительной водоноски. Корабельный насос не нашим заводским чета. Он наполнял полный бак за восемь - десять минут. Шланг не успевал замерзнуть, как дежурная уже подавала сигнал "Стоп".
Уже в сентябре мы все перешли на казарменное положение; не расставались с заводом ни днем ни ночью. О выходных днях речи не было - хлеб выпекался каждый день. Все же изредка, испросив разрешение и оставив за себя Василия Скопу, направлялся я домой в Фонарный переулок.
Как-то раз вышел я с завода на рассвете, побыл дома не больше часа, а когда возвращался на набережную Фокина, уже наступил вечер. Все мы тогда ходили, еле ноги волоча.
Каждый шаг стоил усилий. Так я брел на завод, истомленный ходьбой, почти в забытьи, борясь с непреодолимым желанием присесть на ближайший сугроб.
Обстрел начался, когда я поравнялся с трамвайным парком имени Блохина (это совсем близко от завода). У меня екнуло сердце - показалось, что снаряды рвутся на набережной. Напрягая последние силы, я насколько мог ускорил шаг.
Сердце меня не обмануло. Снаряд попал в завод. Работницы выносили из цеха убитую Полину Рыбакову. Тащили носилки с раненым.
Несчастье случилось в смену Варвары Даниловны. Перешагивая через обломки и лужи крови, мы осмотрели цех, каждую печь в отдельности.
Снаряд разорвался на устланном чугунными плитами полу между пятой печью и стеной. Бригада этой печи пала жертвой гитлеровского обстрела.
Все печи и столы были покрыты толстым слоем кирпичной пыли. Повсюду были выбиты стекла.
Самое скверное было то, что осколком перебило кабель, питавший механические приводы конвейерных печей. Печи не вращались. Мог пропасть, сгореть поспевший к этому времени хлеб. В печах было двадцать тонн - паек ста тысяч ленинградцев!
Я осмотрел развороченный, с оголившимися и перепутавшимися между собой медными жилами фаз кабель и понял, что ремонт - дело долгих часов. Что же будет с хлебом?
Варвара Даниловна меня успокаивает:
- Не волнуйся. Займись кабелем, а о хлебе мы сами позаботимся.
Вот что это означало. На наших печах наряду с механическими приводами, вращавшими тяжелые люльки печей, на всякий случай были установлены и ручные приводы. Пользовались ими очень редко во время ремонтов, и поручалась эта работа самым сильным и выносливым мужчинам.
Я огляделся. В цеху, кроме нас с Варварой Даниловной, были только две молодые женщины - хрупкая Мотя Калекина и только что прибежавшая с дежурства на крыше Маруся Радченко.
- Как же вы? - спрашиваю с тревогой, потому что уже явно чувствовался запах подгорающего в печах хлеба.
Вместо отдыха Варвара Даниловна взялась с Марусей за привод ближайшей печи. Мотя Калекина стала лихорадочно выбрасывать из люлек на стеллажи горячие формы с хлебом.
Я вышел за инструментом, чтобы приняться за кабель, а когда вернулся, работа у печей была в разгаре. Попытался было заменить у привода Варвару Даниловну, но та оттолкнула меня:
- Хочешь помочь, быстрей налаживай кабель, а мы сами справимся.
Они останавливались только на те несколько секунд, пока Мотя выбрасывала на стеллажи формы из очередной люльки, и снова крутили и крутили привод, налегая всем телом на рукоятку.
Они втроем спасли весь хлеб, не дали сгореть ни одной буханке.
Откуда у них взялись силы?
Не так давно Варвара Орлова проводила на фронт сына и дочь, похоронила мужа, но никто никогда не видел уныния на ее осунувшемся лице. Она всем нам стала матерью. Без лишних слов, личным примером, она вела за собой людей, воспитывала молодежь.
Но если Варвара Орлова была душой коллектива, то Маруся Радченко олицетворяла его беззаветную смелость, жизнелюбие и веру в победу.
Где Маруся - там и песни. Там, где было опасней всего, там был слышен ее звонкий голос. Идет бомбежка - Маруся на наблюдательной вышке. Начинается артиллерийский обстрел - она на самой опасной вахте у ворот рядом с закадычной подругой Тосей Малковой. Тосю убило осколком на ее. глазах, и с тех пор Маруся стояла во время артиллерийских тревог у ворот одна, никому не разрешая делить с собой опасность. Сама она ничего не боялась, чувства страха, казалось, она совершенно не знала.
Однажды мне пришлось наблюдать Марусю в поистине страшную минуту. Был ранний зимний вечер. В небе грозно гудели самолеты, сплошной гул зенитных орудий стоял над Ленинградом. Внезапно волны гари окутали Неву - на другом берегу запылал подожженный термитными бомбами многоэтажный дом.
В эту минуту Маруся просто летала по пологой крыше завода, сбрасывала "зажигалки" вниз, в снег. Она это делала, как и все, что ей поручали, как-то по-особенному легко и даже лихо.
Одна "зажигалка" каким-то образом закатилась под здание медпункта. Оттуда валил удушливый дым. Мы пробовали вытащить бомбу ломами, лопатами, но безуспешно.
Внезапно около нас оказалась Маруся. Она легла на снег и поползла под дом. Ее всю окутало едким дымом. Отвернув лицо, она пыталась дотянуться до бомбы руками. Загорелись рукавицы. Девушка сбросила их, сделала отчаянный рывок и сильным толчком голыми руками, обжигая кожу, выбросила зажигалку наружу.
У нашей работницы Дегтяревой, добровольно ушедшей на рытье окопов и убитой там пулеметной очередью с фашистского самолета, осталось двое детей. Что с ними делать? Мы вечером собрались, стали думать, чем помочь беде, а в это время Варвара Даниловна сообщает, что Маруся уже успела сходить на Посадскую, обстирала и обмыла ребят, договорилась с соседкой о присмотре за ними и с районе об эвакуации детей в тыл.
Вместе с Варварой Даниловной Маруся, когда убило Тосю Малкову, побывала у нее дома, где-то на другом конце города, и привезла ее осиротевшего ребенка в заводское общежитие. Там он и жил, пока его не удалось отправить с детским домом на "большую землю".
В блокаду у нас немало перебывало в рабочем общежитии детей, лишившихся родителей. Мы их так и считали детьми завода. Был, помню, среди них восьмилетний сын тестодела Прохорова - Колька, вдумчивый не по годам мальчик.
У Коли умерла мать, умерла бабушка, и он остался один в опустевшей холодной квартире. Соседи его не забывали, снабжали топливом, звали жить к себе, хотели эвакуировать, но он ни за что не соглашался.
- Придет папа с фронта на побывку и заберет меня с собой бить фашистов. Приедет - и вдруг меня не найдет!
Мальчик ничего не знал. У управдома уже месяц лежало письмо из части, что сержант Прохоров, его отец, пропал без вести.
Варвара Даниловна и Маруся все же сумели уговорить мальчика уйти с ними на завод.
Когда я вспоминаю блокадные дни и как мы выпекали дорогой блокадный хлеб, передо мной прежде всего встают образы наших рядовых работниц, помогавших отцам, мужьям и братьям защищать Ленинград.
| < Предыдущая страница | Оглавление | Следующая страница > |
