В середине апреля 1945 года мы снова получили приказ выйти в южную часть Балтийского моря.
Район, куда мы прибыли без особых задержек, был нам хорошо знаком — мы не впервые выполняли здесь боевые задачи. Через этот район проходили важные коммуникации гитлеровцев.
На этот раз удача сопутствовала нам с первого дня поиска.
В полдень 21 апреля гидроакустик Козловский услышал шум винтов надводного корабля. Тотчас же всплыли под перископ, я взглянул в окуляр и увидел транспорт водоизмещением приблизительно в шесть тысяч тонн. Он шел курсом на запад. Сопровождали его два сторожевых корабля. Чтобы не обнаружить себя во время сближения, ушли на глубину. Торпедисты быстро изготовили аппараты к стрельбе.
Через несколько минут снова всплыли на перископную глубину, определили все элементы движения транспорта: скорость — примерно десять узлов, курсовой угол — двадцать восемь градусов левого борта, дистанция — тридцать кабельтовов. Развернулись на боевой курс. Увеличили ход, стали всплывать для уточнения элементов движения цели, На глубине четырнадцати метров лодку подхватила волна и начала выносить на поверхность, но Василий Морозов удержал корабль. Мне удалось взять пеленг и определить дистанцию до противника. Все стало ясно: мы оказались между транспортами и кораблями охранения. Выйти в атаку в такой обстановке трудно. Шумы винтов слышны уже совсем рядом.
— Всплывать выше!
Вся надежда на рулевого-горизонталыцика. Я прижимаю глаз к резиновой раковине окуляра и крепко схватываю рукоятки, чтобы при всплытии иметь возможность быстро поворачивать перископ. Вода зеленеет, становится светлее и прозрачнее. Вижу воздушные пузыри, ослепительный блеск — и передо мной серый борт сторожевого корабля. Мы его тараним или он нас? Долго раздумывать некогда: быстрее на глубину! Лодка, обычно в шторм плохо слушающаяся рулей, на этот раз вела себя удивительно покорно. Это потому, что на горизонтальных рулях наш лучший рулевой Морозов. С исключительным мастерством, а главное быстротой, он увел лодку на безопасную глубину. Через несколько минут, когда мы снова всплыли под перископ, транспорт уже пришел на залповый пеленг.
— Аппараты, пли!
Три торпеды одна за другой устремились в сторону судна. А теперь погружаться! Мощный взрыв донесся до нас, когда мы были уже на тридцатиметровой глубине.
Через некоторое время всплыли и осмотрели в перископ горизонт. Транспорт уже затонул. Над водой торчали только его мачты. Сторожевики сбрасывали глубинные бомбы в противоположной от нас стороне.
Мы незаметно ушли. Вражеские корабли и авиация до самого вечера искали нас и вели ожесточенное бомбометание района. А мы, сообщив командованию о потоплении транспорта, легли на грунт для перезарядки торпедных аппаратов. Ночь надо было встретить во всеоружии.
Перед обедом во втором отсеке, по обыкновению, собралось много народу. Лица у подводников были довольные и радостные.
— Ох и везет же нам за последние два похода, — шумно восхищался Тарасенко, — не то что в первом.
— Дело не в везении, а в умении, — отозвался Середин. — Если бы Морозов сегодня замешкался, то перерезал бы нас сторожевик на две части и загорали бы сейчас на дне.
Я вышел из своей каюты. Пригласил к столу Василия Морозова и поблагодарил его за отличную работу.
У Морозова солидная морская биография. Еще до войны он плавал на Каспии рулевым танкера «Комсомол». Зимой 1942 года друзья проводили его на Балтику.
И стал он рулевым-сигнальщиком на нашей подводной лодке. Лучше его никто не несет вахту на горизонтальных рулях. И во время атак я всегда его вызываю к штурвалам.
В конце войны морские перевозки врага из портов Лиепая и Пиллау в порты Померании значительно возросли. За один март было отмечено около двадцати пяти конвоев.
Врагу все труднее было обезопасить свои суда. Два-три транспорта шли теперь в охранении шести — восьми боевых кораблей. Охранение, как правило, состояло из миноносцев, сторожевиков и больших тральщиков. Конвою придавалось также до пяти самолетов прикрытия даже в темное время суток.
22 апреля, с рассветом, «К-52» всплыла на перископную глубину. Погода стояла тихая и солнечная, видимость была хорошая.
На вахту в центральном посту заступил лейтенант Бузин. Он выше среднего роста, молчаливый. На вид кажется немного флегматичным, но в нужный момент стремителен и энергичен. Кажется, Бузин специально родился для службы на подводных лодках — зоркий, внимательный, требовательный.
Около девяти часов утра вахтенный офицер обнаружил в перископ самолет противника. Не успела подводная лодка погрузиться, как раздались сильные взрывы. Однако повреждений они нам не причинили.
Через час опять всплыли. Самолет противника снова атаковал лодку. Вражеские бомбардировщики преследовали нас до самого вечера. При каждом подъеме перископа мы получали очередную порцию бомб.
Возможно, за лодкой тянулся след соляра, выдававший наше местонахождение, но в перископ мы этого не замечали.
В половине десятого вечера акустик доложил, что по пеленгу двести пятьдесят семь градусов слышит шум винтов большого конвоя, дистанция приблизительно тридцать пять кабельтовов.
Красный диск солнца провалился наконец за горизонт. Начинало темнеть. В небольшой дымке я разглядел в перископ очертания кораблей. Невдалеке кружили самолеты.
Предложил посмотреть своему помощнику. Старший лейтенант Пенькин поспешно подошел к перископу, посмотрел в окуляр и сказал:
— Транспорт в охранении миноносца и нескольких сторожевиков! Превосходный подарок червонного заката.
Прозвучал сигнал боевой тревоги. Подводники разбежались по боевым постам. Транспорт шел вдоль берега на восток. Дистанция до него кабельтовов тридцать. Легкая суета людей, занимавших свои посты и готовивших технику, прекратилась. Все было приведено в боевую готовность.
Выстрелили тремя торпедами.
Но взрыва их не дождались. Едва успели опустить перископ, как лодку атаковал самолет, сбросив бомбы. Гидроакустик предупредил, что миноносец и сторожевики также идут на нас. Шум их винтов быстро приближался. На дистанции около семи кабельтовов они сбросили две серии глубинных бомб.
Все же через двадцать минут мы всплыли на перископную глубину. Осмотрели горизонт.
Транспорт, тот самый, который мы только что атаковали, спокойно шел в охранении миноносца и сторожевиков курсом на восток. Видимо, самолет успел показать ему на следы торпед, и транспорт вовремя отвернул от них.
Самолеты снова обнаружили нас и загнали на глубину.
Только к полуночи мы получили возможность всплыть на поверхность. Пошли вдогонку за ушедшими кораблями. Но настигнуть их нам так и не удалось. Наверное, они резко изменили курс, чтобы скрыться от подводной лодки.
Когда на востоке заалело небо, нам пришлось погрузиться.
22 апреля тоже выдался трудный день. Нас преследовали и яростно бомбили авиация и корабли противника. Люди вымотались, но в полночь пришла радиограмма, которая заставила нас позабыть об усталости. Военный совет флота сообщил о награждении нашего корабля орденом Красного Знамени.
Я прошел по отсекам и поздравил боевых товарищей с высокой правительственной наградой. Вся команда с ликованием встретила радостную весть.
Утром гитлеровцы снова отчаянно бомбили район нашей позиции. Мы понимали, что они неспроста тратят столько бомб. Наверное, снова готовятся провести здесь конвой.
И действительно, к вечеру гидроакустик Козловский услышал в отдалении шум винтов нескольких кораблей. Решаю всплыть в надводное положение.
Когда отдраили крышку рубочного люка и я вышел на мостик, было уже совсем темно, но видимость довольно хорошая, волна небольшая.
Увеличив скорость до четырнадцати узлов, начали погоню за конвоем.
Из рубки послышался голос старшего лейтенанта Пенькина:
— Товарищ командир, радиограмма на ваше имя. Вас поздравляют с присвоением звания Героя Советского Союза.
Бинокль дрогнул в моих руках, перехватило дыхание. Я не находил слов, чтобы ответить Пенькину. Еще хорошо, что темнота скрывала лицо. В этот момент почему-то вспомнился первый боевой поход на «Щ-303», вспомнился скрежет минрепов о борт корабля, грохот первых глубинных бомб... Вспомнился Ленинград в страшные дни блокады и маленькие дочки — худенькие, . ослабевшие, с припухшими от голода веками...
Все это пронеслось в мыслях мгновенно, затем все захлестнула волна радости.
Но порадоваться по-настоящему было пока некогда. Я не мог даже спуститься в отсеки, когда Пенькин сказал, что матросы хотят поздравить меня с высокой наградой. Каждую минуту ожидалась встреча с противником.
И действительно, вскоре сигнальщик Климов заметил на дистанции пятнадцати — двадцати кабельтовов с левого борта три транспорта противника, шедших в кильватер в охранении пяти сторожевиков и нескольких катеров-охотников.
Один из транспортов был водоизмещением около десяти тысяч тонн. Он находился в середине конвоя.
Атаковать нужно было как можно быстрее, пока нас не обнаружили и не загнали под воду противолодочные корабли.
— Боевая тревога!
На большой скорости лодка пошла в атаку. Цель выбрали, конечно, самую заманчивую — то огромное судно, которое выделялось из всего конвоя.
— Залп!
Под гладкой поверхностью моря торпеды пошли прямо, как по нитке.
Мы развернулись на курс отхода. Минуты через полторы раздался сильный взрыв, а за ним, через несколько секунд, второй. В цель попали обе торпеды.
Что же, не буду скрывать, этим залпом мы особенно гордились. От стал как бы ответом на ту высокую честь, которой удостоила нас Родина, наградив нашу лодку орденом Красного Знамени.
Погрузились. Противолодочные корабли беспорядочно сбросили несколько глубинных бомб, но нас не преследовали. Они, видимо, не хотели оставлять без охранения уцелевшие транспорты или же спасали людей с торпедированного судна.
Я решил вторично атаковать уходивший конвой. Лодка всплыла и пошла вдогонку за кораблями.
Вскоре на горизонте снова показались силуэты знакомых судов. Конвой шел со скоростью восемь-девять узлов.
Замыкающее колонну судно было слишком мало, поэтому выбрали транспорт, шедший впереди, — большой, тяжело груженный.
В тот момент, когда мы занимали позицию для атаки, сигнальщики заметили, что один из сторожевиков начал разворачиваться в нашу сторону.
Молодцы сигнальщики! Хорошо, что вовремя заметили. Значит, надо переходить на другую сторону конвоя и атаковать врага не с правого борта, а с левого — там меньше сторожевиков.
Мы быстро переменили позицию, но и здесь виднелись корабли охранения. Атаковать на близкой дистанции не было возможности.
Через несколько минут произвели залп тремя торпедами с дальнего расстояния, но взрывов не последовало.
Сторожевики обнаружили лодку. Они долго нас преследовали и без конца бомбили.
Погрузились на предельную глубину, несколько раз резко меняли курс и наконец оторвались от насевшего противника.
Вместе с помощником и штурманом проанализировали причина неудачи при повторной атаке конвоя. Пришли к выводу, что допустили ошибки в определении скорости и курсового угла конвоя из-за большой дистанции.
Теперь меня тревожило одно обстоятельство. Требовалось перезарядить торпедные аппараты. Но в подводном положении осуществить перезарядку мы на этот раз не могли — передняя крышка одного из торпедных аппаратов пропускала забортную воду. Оставалось одно — выполнить это на поверхности. Но уж очень светло было в ту ночь. В любую минуту нас могли обнаружить самолеты или корабли противника. А при срочном погружении возможна катастрофа: висящая торпеда при дифференте могла причинить много бед.
Однако другого выхода не было. И вот торпедисты носового отсека под руководством лейтенанта Бузина приступили к работе. Они быстро и четко произвели перезарядку.
Впрочем, в эти сутки нам было уготовлено еще одно суровое испытание, пожалуй, самое серьезное за весь поход.
На рассвете вахтенный сигнальщик Михаил Гусаров услышал нарастающий гул моторов самолетов. В небе, в восточной части горизонта, появились три черные точки. Раздалась команда:
— Всем вниз, срочное погружение!
Стоя на мостике, я не спускал глаз с этих точек, с каждым мгновением увеличивающихся.
Бомбардировщики ринулись в крутое, почти отвесное пике и открыли огонь из пулеметов и пушек. Огненные трассы полоснули стальное тело нашего корабля.
Как только последний вахтенный матрос исчез в люке, я прыгнул вслед за ним и захлопнул стальную крышку.
В этот момент по носу с левого и правого борта, метрах в пятидесяти от нас, разорвались бомбы. Лодку сильно тряхнуло, погас свет.
При повторном заходе сброшенные самолетом бомбы взорвались уже на большом удалении — лодка ушла на глубину.
Электрики Гиренко и Чугай быстро восстановили освещение. Из отсеков поступили доклады, что повреждений нет.
Однако не прошло и получаса, как акустик услышал шум винтов трех сторожевиков. Они приближались к нам на большой скорости. Вероятно, их вызвали сюда фашистские летчики.
В лодке сразу воцарилась тишина. Я приказал уменьшить ход, выключить все вспомогательные механизмы. Гидроакустик доложил, что слышит импульсы гидролокатора с правого борта. Да и нам в центральном посту был слышен этот характерный звук — будто корпус лодки посыпают горохом. Это означало, что враг обнаружил нас.
Увеличив ход, резко повернули влево. Но противник вновь нащупал лодку и начал бомбометание. Уклоняясь от преследования, мы старались держать сторожевики за кормой.
Взяли курс к восточной части банки Южная Средняя, где на дне была большая впадина: разница в глубинах здесь доходила до шестидесяти восьми метров. В этой впадине я и решил положить лодку на грунт.
— Три атакующих корабля справа, — предупреждает акустик.
Перекладываем руль вправо и резко увеличиваем скорость. За кормой взрываются бомбы, уже довольно близко.
Гидроакустик Козловский, полуоглушенный, морщась от боли в ушах, докладывает мне о движении вражеских кораблей. Руководствуясь этими данными, мы маневрируем и уклоняемся от глубинных бомб.
Помощник командира Пенькин и штурман Жолковский на карте воспроизводят маневры подводной лодки и указывают мне генеральный курс к месту, где мы должны лечь на грунт.
Приближаемся к восточной части банки Южная Средняя. Сторожевики временно прекращают бомбометание, но они не потеряли наш след: шум их винтов сопровождает нас. Однако преследователи находятся на большом удалении, и их гидролокаторы не достигают контакта с лодкой.
— Товарищ командир, подходим к месту покладки на грунт! — раздался голос штурмана.
Приказал ему взять эхолотом глубину. Я был восхищен точностью, с которой Жолковский вывел лодку в назначенную точку.
Здесь в одиннадцать часов дня легли на грунт. Сторожевые корабли долго искали нас, но безрезультатно.
В течение семи часов вражеские сторожевики преследовали нас. Они сбросили более ста глубинных бомб. Но отличная работа гидроакустика Козловского и четкие действия других моряков экипажа помогли нам уйти от опасности.
Лодка лежит на грунте. И как обычно, в такое время часть команды отдыхает, часть занимается приведением в порядок механизмов.
Я прилег отдохнуть, но в каюту вошел шифровальщик Магницкий.
— Товарищ командир, разрешите ознакомить вас со всеми шифрограммами за сутки.
Я бегло прочитал бумаги, расписался и шутя сказал:
— Придется, товарищ Магницкий, судить вас за разглашение тайны. О нашей награде знает весь экипаж. Как же так получилось, что экипаж узнал об этом раньше командира?
— Товарищ командир, я никому не говорил об этом, кроме старшего лейтенанта Пенькина. — И затем добавил: — А матросам говорить ничего не надо было: они все прочли по выражению моего лица.
У настоящего матроса всегда наготове ответ на любой вопрос. Хороший парень этот Магницкий.
К вечеру всплыли на перископную глубину. Солнце уже низко стояло над горизонтом, необъятная синева моря была покрыта бесчисленными белыми барашками.
Позже, когда над морем сгустились сумерки, лодка всплыла в крейсерское положение: требовалось зарядить аккумуляторную батарею.
Верхние вахтенные стояли на мостике и вглядывались в даль, не покажутся ли на горизонте силуэты вражеского корабля.
— А ведь скоро Первое мая! — мечтательно проговорил вдруг Пенькин, который находился тут же, на мостике. — Люблю я этот праздник. Солнечный всегда такой, радостный.
— Да, приближается Первомай, — откликнулся Бузин. — Нынче он будет особенно светел. Не за горами день нашей победы над фашизмом. Война-то к концу подходит. Вот уж праздник будет, когда отгремят последние пушки!
Бузин внимательно осмотрел горизонт и, помолчав немного, заметил:
— Хорошая в этом году весна. Но очень уж долго тянутся сумерки. Самые неприятные для нас часы: всплывать опасно, а в перископ ничего не видно.
Да, в сумерки находиться на поверхности опасно. Мы ушли на глубину.
Но не прошло и часа, как гидроакустик запеленговал на расстоянии примерно пятидесяти кабельтовов шум винтов нескольких кораблей. Объявили боевую тревогу. Вахтенный офицер поднял перископ. Над горизонтом виднелась еще узкая полоска света, но море было пустынным. Мы продолжали следить за кораблями по гидроакустическим приборам. Но, несмотря на сближение с ними, в перископ по-прежнему ничего не видели. Вскоре стало совсем темно. Всплыли на поверхность. Опять пусто вокруг. Стоя на мостике, я вместе с вахтенным офицером Бузиным напряженно всматривался в темноту.
И только после полуночи сигнальщики обнаружили конвой, на этот раз многочисленный. Я еще имел время внимательно разглядеть построение конвоя в ночной бинокль. Та же картина, что и накануне: пять пароходов различного водоизмещения, и вокруг них, как овчарки при стаде овец, сторожевики с наклоненными назад мачтами. Впереди огромный двухтрубный пароход.
Осторожно начали сближаться, готовясь к атаке. Шли мы почти перпендикулярно курсу конвоя, и не нужно было слишком много маневрировать.
На расстоянии примерно пятнадцати кабельтовов сбавили ход до самого малого. До залпа еще минуты три. Я не отрывал бинокля от глаз, чтобы не терять из виду противника.
— Аппараты, товсь!
Никогда в жизни не забуду я надводных торпедных атак с их безудержной стремительностью. В эти трудные, напряженные минуты от каждого члена экипажа требовались величайшая выдержка, собранность, мужество.
Вот недалеко от нас с левого борта проходит первый корабль охранения, за ним еще три. Они часто и быстро меняют курс. Порой сторожевики приближаются настолько, что напряжение достигает предела, так и хочется дать сигнал к срочному погружению. Но я беру себя в руки. Надо выдержать, выдержать!
Один из сторожевиков поворачивает на лодку. Все, мы обнаружены... Но вражеский корабль так же неожиданно отвернул от нас и стал удаляться.
До конвоя от нас осталось кабельтовов двенадцать. Огромный двухтрубный пароход, который мы решили атаковать, медленно приближался. Когда он подошел на прицел, командую:
— Залп!
Три торпеды устремились вперед. Но в момент залпа судно стало поворачивать вправо. Приближаясь к этой точке, последовательно меняли курс и другие суда конвоя.
Промах!
В то время как мы отходили, чтобы развернуться для повторной атаки, из темной части горизонта вынырнул самолет и на бреющем полете пролетел прямо над нами. Две бомбы упали в воду с правого борта, к счастью не задев нас.
Прождали несколько минут. Самолет больше не появлялся. Поворачиваем вслед за конвоем, мчимся вдогонку. Вскоре нагнали знакомый строй кораблей противника.
Теперь головной транспорт находится на невыгодном для нас курсовом углу. Решаю атаковать другое судно — водоизмещением в семь тысяч тонн.
Когда цель пришла на залповый пеленг, три торпеды снова устремились в сторону противника. Через восемьдесят секунд они взорвались.
— Подстрелили все-таки фашиста!—воскликнул Пенькин.
Транспорт с креном на левый борт быстро скрылся под водой, а мы погрузились и отвернули в сторону от кораблей охранения.
Преследователи не заставили себя ждать. Минуты через три акустик доложил, что сторожевики приближаются к нам с кормы. Загремели взрывы первой серии глубинных бомб, за ними — второй, но уже чуть подальше.
Напряженно вслушивался акустик Козловский, стараясь по шуму винтов определить маневры вражеских кораблей. По его точным докладам мы и выводили лодку из-под удара сторожевиков. Враги стремились взять нас в кольцо. Тогда мы решили поднырнуть под конвой. Это единственный выход в создавшемся положении.
Описываем циркуляцию. Над головой шум винтов. Тут, под транспортами, мы в безопасности.
Вскоре бомбометание прекратилось. Наверху было, видимо, не до нас: спасали людей с затонувшего судна.
Все, кто находились в рубке, крепко пожали друг другу руки, радуясь новому успеху. Мы не знали, что это наша последняя атака. Победа уже стучалась в двери.
Через некоторое время всплыли в крейсерское положение и положили курс на север. Мы шли по фосфоресцирующему морю с попутным ветром.
При подходе к финским шхерам сигнальщик Шведенко в предутреннем рассвете обнаружил прямо по носу в пятидесяти метрах плавающую мину.
— Лево руля! Лево на борт!
Теперь уже и я видел впереди зловещий черный шар. Лодка, накренившись, чертит кривую. Как медленно идет поворот... Мина приближается. Сейчас столкнемся... Нет. Форштевень проходит в двадцати пяти метрах левее. Красноватый от ржавчины корпус мины качается на волне у самого борта. Теперь необходимо быстрее отбросить корму.
— Право на борт!
Смертоносный снаряд, пройдя в двадцати метрах от среза кормы, закачался в струе винтов.
Легли на прежний курс. Шведенко вытирает лицо. Вахтенный офицер Закоржевский и старшина Гиренко глубоко вздохнули.
— Да, так бы и не встретили Первомай, — сказал Закоржевский.
В море все еще ходит смерть. Зевать нельзя.
С рассветом мы погрузились, чтобы избежать атаки подводных лодок противника, которые часто нас поджидали около входа в шхеры.
...29 апреля мы были у границы финских шхер. Всплыли на поверхность. Здесь нас ожидал тральщик с лоцманом. Я вышел на мостик и огляделся. Стоял чудесный весенний день. Солнце уже припекало палубу, его лучи искрились в волнах.
Пьянящее чувство счастья охватило меня — экипаж снова возвращался в базу с победой.
В полдень 30 апреля в районе полуострова Ханко мы встретили подводную лодку «К-53», которой командовал капитан 3 ранга Д. К. Ярошевич. Обменялись приветствиями.
Подводная лодка Ярошевича шла в море нам на смену.
Вот и рейд Хельсинки.
Велика радость возвращения с победой! Как приятно почувствовать себя среди близких людей! Нас обступают товарищи. Они вместе с нами радуются нашим успехам.
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
