Лодку поставили в док. Она нуждалась в большом ремонте. В корпусе зияли пробоины от осколков бомб и пуль крупнокалиберных пулеметов, виднелись вмятины от близких взрывов. Требовалось исправить изуродованный форштевень, освободить винты от обрывков сигнальных сетей. Одним словом, работы предстояло много. И мы понимали, что справиться с ней надо как можно быстрее. Положение осажденного Ленинграда оставалось тяжелым. Гитлеровцы перебрасывали морем в Финляндию все новые войска и вооружение.
В двадцатых числах августа меня вызвал к себе командир бригады контр-адмирал А. М. Стеценко:
— В связи с решением Военного совета Ленинградского фронта командующий флотом приказал увеличить количество подводных лодок в море. Поэтому мне надо знать, сколько вам еще потребуется времени на ремонт.
Я ответил, что не меньше сорока суток, и подал ремонтную ведомость. Командир бригады внимательно ее просмотрел и вздохнул:
— Больше двадцати пяти суток никак нельзя. «Щ-303» должна выйти в числе первых лодок третьего эшелона.
Откровенно говоря, в обычных условиях этого срока никак не хватило бы. Ведь на лодке деформированы носовые торпедные аппараты, помяты волнорезы. Но приказ есть приказ, его надо выполнить во что бы то ни стало.
В тот же день я встретился с начальником завода инженер-капитаном 2 ранга Б. М. Волосатовым, рассказал ему о разговоре с командиром бригады.
— Трудно, — сказал Волосатов. — Но раз надо — сделаем.
Обещание Волосатова меня обрадовало. Всем нам было известно, что начальник завода умеет держать слово. Недаром этот энергичный, волевой человек пользовался большим уважением у рабочих и моряков.
Мы согласовали с Волосатовым конкретный план ускоренных работ, и я вернулся на корабль. Здесь еще никто не знал об изменении сроков ремонта. Люди работали по старому плану. Как они воспримут новую задачу?
Прежде всего я обратился к коммунистам — ведущей силе экипажа. Они отнеслись к изменению срока с энтузиазмом — все рвались в бой. Волю свою коммунисты выразили в лаконичной резолюции партийного собрания: «Привести корабль в полную боевую готовность досрочно. При артиллерийских обстрелах работу не прекращать! »
С большим подъемом прошло и комсомольское собрание.
Начались горячие дни. Моряки трудились, не считаясь со временем. Всеми владело одно стремление: быстрее отремонтировать корабль. Торопились, но работали аккуратно. Каждый понимал, что малейшая недоделка в базе может во время похода принести большие неприятности. Старшина 2-й статьи Макаров в третий или в четвертый раз разбирал и собирал компрессор высокого давления. Товарищи спрашивали его:
— Что это ты без конца с ним нянчишься?
— Лучше я сейчас с ним повожусь как следует, зато в море он у меня будет работать как часы.
Старались все корабельные специалисты. Самоотверженно трудились и заводские рабочие. Ремонт продвигался очень быстро и был завершен в срок.
Перед подводными лодками третьего эшелона ставилась цель: активными действиями на путях сообщения и у баз противника уничтожать транспорты и боевые корабли и тем самым затруднять перевозки стратегического сырья для германской военной промышленности, а также снабжение вражеских армий в Финляндии и оккупированных районах Прибалтики.
Мы обстоятельно изучали обстановку в Финском заливе, анализировали разведывательные данные штаба флота, отчеты командиров лодок, вернувшихся из походов, их журналы боевых действий. Тщательно готовились корабли. Техника и оружие приводились в идеальный порядок.
Штаб бригады разработал три варианта маршрутов через минные позиций Финского залива. Нам предоставлялось право выбрать любой из них. Командиры лодок и дивизионов могли предложить и свой вариант. Если он признавался удачным, штаб бригады утверждал его.
«Первой ласточкой» стала «С-13» — одна из новейших наших лодок. Она была построена в середине 1941 года, но ходовые государственные испытания не прошла из-за начавшейся войны. В мирное время новый корабль мог войти в боевое ядро флота только после многих месяцев плавания, пока окончательно не были бы отрегулированы и выверены механизмы и приборы, а главное, пока люди экипажа не сработались, не «притерлись» бы друг к другу. Война внесла свои коррективы в эти правила. На боевое задание выходил корабль, до этого ни разу не побывавший в море. Командир «С-13» капитан-лейтенант Маланченко и его подчиненные сделали невозможное: в блокадную зиму они выполнили все работы, которые полагалось произвести заводу, на тесной Неве провели ходовые испытания, отрегулировали механизмы и устройства, успешно сдали все учебные задачи и вывели свой корабль в число подводных лодок первой линии.
«С-13» ушла в море в первых числах сентября. На ее борту находился командир дивизиона Е. Г. Юнаков, приложивший тоже немало сил, чтобы подготовить корабль к походам.
Сказалось тщательное изучение опыта предшественников: Маланченко понадобилось всего только трое суток на форсирование залива. Обогнув остров Гогланд с севера, лодка вышла на его западный плес и здесь произвела зарядку аккумуляторов.
В последующие дни лодка то и дело подвергалась атакам вражеских противолодочных кораблей, но благополучно отрывалась от преследования. Без особых трудностей был совершен переход в Аландское море, а затем через пролив Южный Кваркен в Ботнический залив. Штаб бригады получил ценнейшие разведданные об этом районе, о котором раньше у нас не было никаких сведений.
В южной части Ботнического залива лодка атаковала крупный транспорт. По-видимому, судно везло боеприпасы: над местом его гибели еще долго вырывались из воды облака огня. В ту же ночь на 12 сентября от метко пущенной советскими подводниками торпеды разломился и затонул второй транспорт. Третье вражеское судно — большой лесовоз с полным грузом — лодка уничтожила огнем артиллерии 18 сентября.
«С-13» пробыла в Ботническом заливе до 11 октября. Гитлеровцев так напугали действия советских подводников, что они перегородили, пролив Южный Кваркен, на охрану которого раньше и внимания не обращали, пятью линиями минных заграждений, подтянули сюда часть своих сил из Финского залива. Уже одно это можно было считать блестящим успехом экипажа «С-13».
Правда, с 22 сентября она уже не одна действовала в Ботнике. По соседству с ней появилась подводная лодка «С-9».
Обратный путь был трудным. Взбудораженный противник держал под постоянным наблюдением все фарватеры и проходы, которыми могли воспользоваться наши подводные лодки.
Ночью 15 октября «С-13» на западном гогландском плесе всплыла для зарядки аккумуляторной батареи. Здесь на нее напали вражеские корабли. Лодка быстро ушла под воду, но это не спасло ее от бомбежки. Поврежденная, она на глубине шестидесяти пяти метров ударилась о скалистый грунт и лишилась хода. Вражеские корабли еще долго бомбили ее, затем удалились.
Не всплывая с грунта, подводники устранили многие повреждения, полученные кораблем. Только с одним ничего не могли поделать: от близкого взрыва сгорел электромотор и оборвался вал привода вертикального руля. С огромным трудом удалось поставить руль в нейтральное положение. Дальше шли, управляясь главными электромоторами. Несмотря на все трудности, П. П. Маланченко сумел довести лодку до Лавенсари. К этому времени в аккумуляторах оставалось так мало энергии, что лампочки в отсеках едва светились.
Тем временем подводная лодка «С-9», форсировавшая Финский залив за рекордный срок — всего за сорок шесть часов, «охотилась» в Ботническом заливе. Первого успеха экипаж, возглавляемый капитан-лейтенантом А. И. Мыльниковым, добился 27 сентября. После полудня неподалеку от маяка Норшер подводники обнаружили четыре транспорта в охранении четырех сторожевых кораблей. Транспорты двигались строем уступа, то есть не в кильватерной колонне (друг за другом), как бывало чаще всего, а каждый следующий транспорт шел позади и несколько в стороне от своего впереди идущего соседа. Мыльников решил атаковать самый крупный из них, водоизмещением в десять — двенадцать тысяч тонн. В момент залпа лодка попала под таран другого транспорта. К счастью, киль вражеского судна только чуть коснулся корпуса лодки, отчего ее сильно тряхнуло. Одна из торпед попала в цель. Мыльников отошел от места атаки и поднял перископ. Было хорошо видно, как тонул транспорт, изрыгая клубы пара и черного дыма.
На следующий день лодка атаковала крупный танкер. Торпеда не попала. Тогда командир приказал всплыть. Сорок минут длилась погоня за удиравшим на всех парах судном. Когда дистанция сократилась до двух кабельтовов, лодка открыла огонь из стомиллиметрового орудия. Первые же снаряды разорвались в районе машинного отделения, и танкер заметно сбавил ход. Вскоре на нем загорелись надстройки. Команда спешно покинула судно, пересев на шлюпки. И, надо сказать, вовремя, ибо через некоторое время пылающий танкер взорвался и затонул.
Все складывалось хорошо, и вдруг — несчастье. Лодка заряжала аккумуляторы, когда налетели вражеские бомбардировщики. Во время срочного погружения неожиданно хлынула вода через верхний рубочный люк и стала затоплять центральный пост. Командир, оставаясь в рубке, помог задраить нижний рубочный люк. Это спасло корабль, но командир чуть не погиб: вода заполнила всю рубку, оставалась небольшая воздушная подушка под самым потолком. А лодка продолжала падать на глубину, пока в пятидесяти двух метрах от поверхности моря не ударилась о грунт. Вода залила аккумуляторную яму, начал выделяться хлор. Положение создалось трагическое. Но люди не пали духом. С огромным трудом продули балласт. Лодка всплыла. Из затопленной рубки вытащили командира. Он был без сознания. После долгих усилий привели его в чувство.
Осмотрев верхний рубочный люк, установили причину аварии: под крышку попала металлическая планка антенного стопора.
Через пять часов дружного труда удалось вернуть лодке способность погружаться и всплывать. Но последствия аварии оказались такими, что продолжать боевые действия было невозможно. Пришлось возвращаться в базу.
А в эти же дни из Финского залива выходила в просторы Балтики еще одна лодка третьего эшелона — «Д-2», которой командовал капитан 3 ранга Линденберг. Она пять суток форсировала Финский залив и чуть не погибла здесь. Севернее Гогланда лодка попала в сеть. Попытки вырваться из нее долго не давали результатов. И только ночью, продув весь балласт, лодка наконец всплыла. Четыре часа потребовалось, чтобы окончательно освободиться от сети. На корабле были повреждены надстройки, вертикальный руль, противоминные обводы (что особенно опасно при форсировании минных полей). И все-таки Линденберг решил продолжать поход. Он и его подчиненные действовали мужественно и умело. Западнее острова Борнхольм моряки «Декабриста» потопили два вражеских транспорта и сильно повредили железнодорожный паром «Дейчланд». Все морские перевозки в этом районе прекратились на несколько дней. Подводники успешно выполнили свою задачу.
Мы в то время все еще находились в базе и, конечно, не могли знать всех этих подробностей. О них друзья рассказали мне значительно позже. А я описываю эти походы с единственной целью, чтобы лучше показать читателю обстановку, которая сложилась на Балтике к моменту нашего выхода в море.
И вот настал долгожданный день. У меня в каюте на кронштадтской береговой базе собрались командиры лодок. Такова уж традиция: посидеть у товарища, уходящего в боевой поход, пожелать ему счастливого плавания, осушить с ним на прощание бокал вина «за прочность прочного корпуса». В тот погожий осенний день друзья командиры провожали меня и Ивана Вишневского. И никому из нас и в голову не приходило, что наш верный друг Иван Макарович, с его забавной привычкой поглаживать свои седеющие волосы каждый раз перед тем, как заговорить, идет в свой последний поход. Думал ли он сам, что не вернется из этого плавания? Нет, наверное. А если бы даже твердо знал, что на этот раз сложит свою голову, все равно пошел бы в море, как и каждый из нас, советских подводников. Ибо все мы, присягая Родине, клялись не щадить ни крови, ни жизни самой во имя победы над врагом. И все мы готовы были выполнить свой долг до конца.
Эту готовность видел я у каждого моряка нашего экипажа, когда вместе с начальником штаба бригады Л. А. Курниковым обходил отсеки. В лодке еще не выветрился запах свежей краски. Яркий электрический свет отражался на стеклах приборов. Настроение у людей было торжественное, праздничное...
До назначенного командованием пункта нас, как обычно, сопровождали быстроходные тральщики — эти неутомимые пахари моря. Потом они убрали тралы и легли на обратный курс. Дальше мы должны были следовать самостоятельно. Иван Вишневский на своей «Щ-320» решил прорывать гогландскую противолодочную позицию через Нарвский залив. Мы же избрали путь между банкой Викола и островом Большой Тютерс.
Днем погода стояла ясная, солнечная, но к вечеру задул холодный, порывистый ветер. Ночь была по-осеннему темная. Но уже задолго до рассвета мы погрузились: опасались, что нас могут обнаружить дозоры противника. К тому же расходившиеся волны изрядно раскачивали корабль. Надвигался шторм. В такую погоду приятнее быть на глубине, где волнение моря почти не ощущается.
Гитлеровцы, потерявшие летом 1942 года не один десяток транспортов, еще более усилили свою противолодочную оборону. Нам приходилось это учитывать на каждом шагу.
Шли, прижимаясь, насколько позволяла глубина, к северному берегу Большого Тютерса, и старались попасть в мертвую зону вражеских гидроакустических установок, находившихся на острове. Чтобы уменьшить шум винтов, держали самый малый ход: полтора — два узла.
Несколько раз слышали, как минрепы касаются корпуса лодки. Во втором, жилом, отсеке в подвесных койках лежат свободные от вахты моряки. Никто не спит, все молча прислушиваются к скрежету за бортом.
Наиболее опасны моменты, когда штурман определяет место лодки. Для этого надо всплывать под перископ, а это грозит подрывом на минах верхнего яруса, которые ставятся особенно густо. Чтобы уменьшить риск, мы всплываем без хода, вертикально, и таким же образом погружаемся.
Наконец гогландская позиция за кормой. Ложимся на грунт западнее острова Родшер, чтобы, дождавшись темноты, двинуться дальше в надводном положении.
Когда лодка покоится на грунте, у вахтенных мало дела. Слушать и смотреть за показаниями приборов — вот и все, что от них требуется. Если бы можно было курить! Но на лодке, находящейся в подводном положении, это запрещено.
Свободные от вахты используют спокойное время всяк по-своему. Одни отсыпаются впрок, другие читают. Кое-кто даже письма пишет, хотя до ближайшей полевой почты еще очень много трудных миль сначала на запад — в Балтийское море, а потом на восток — домой, в родную базу.
Мой помощник старший лейтенант Калинин вместе со штурманом Магриловым склонились над картами и вполголоса толкуют о прокладке дальнейшего пути. Лейтенант Магрилов — впервые в боевом походе, обстановка в Финском заливе ему известна, как говорится, только теоретически. Калинин же в этих местах уже третий раз. По его словам, он проходы в минных полях знает, как улицы в Кронштадте. Хорошо, что эти офицеры сразу нашли общий язык. От точности штурманской работы сейчас зависит очень многое.
— Пока не дойдем до устья залива, навигационную прокладку, пожалуй, буду вести я, — говорит Калинин Магрилову. — А вы будете работать параллельно, для практики.
Что ж, разумное решение.
Приказываю вахтенному офицеру разбудить меня при малейшем подозрительном шуме и ухожу в свою каюту, чтобы хоть немного отдохнуть. Но уснуть никак не могу... Сказывается недавнее нервное напряжение, когда шли по минным полям. Из-за фанерной переборки, которой каюта отделена от жилого отсека, доносятся приглушенные голоса. Матросы обсуждают перспективы нашего похода. Их говор не то чтобы мешает заснуть (я могу спать и в дизельном отсеке с работающими машинами), а наводит на всякие размышления. Очень хочется, чтобы нынешний поход получился лучше первого.
Разговор за фанерой оборвался. Послышался голос вахтенного офицера Филиппова:
— Разбудите командира! Миноносец с левого борта! Через несколько секунд я уже в центральном посту.
Гидроакустик докладывает:
— Шум винтов удаляется. Значит, не обнаружили нас. Хорошо! Возвращаться в каюту больше не хочется. Пройдусь-ка по отсекам, поговорю с народом. Впереди у нас самый опасный район, и очень важно знать настроение матросов.
Во втором отсеке встречаю нашего парторга старшину электриков Бориса Бойцова. Вид у него загадочно довольный.
— Вы только посмотрите, товарищ командир, — шепчет он мне, — вон в тот угол.
За койками на цинковой банке с галетами сидит строевой матрос Михаил Титов, вестовой, и читает какую-то книгу, ни на кого не обращая внимания. У Титова привычка обращаться к товарищам со словом «родненький». В конце концов слово это намертво прилипло к нему самому, и теперь никто из матросов его иначе не называет. Пристрастием к чтению Родненький никогда не страдал, и то, что я увидел, было приятной неожиданностью.
— А знаете, что он читает? — шепчет Бойцов: — Книгу о дизельных установках. Его Иванов с Головановым раззадорили. Решил мотористом стать.
Это здорово. Среди тысяч опасностей, когда смерть подкарауливает нас на каждом шагу, сидит матрос, который не отличался успехами в учебе, и самозабвенно читает учебник. Бойцов говорит, что товарищи охотно занимаются с Титовым, помогают одолевать математику, физику, сложное устройство дизеля. Это ли не свидетельство моральной силы наших людей, их неколебимой уверенности в победе!
К сожалению, дальше по лодке пройти мне так и не удалось. Акустик Мироненко доложил о шуме винтов подводной лодки. По его предположению, лодка приближается к нам в подводном положении. Надеваю вторые наушники, слушаю вместе с ним. Действительно лодка. Подошел к штурманскому столику взглянуть на карту. Мы лежим на грунте недалеко от района, рекомендованного нам для зарядки аккумуляторной батареи. Удачную позицию выбрал враг: затаиться здесь, дождаться, когда какая-либо из наших лодок всплывет для зарядки, и торпедировать ее. Вовремя Мироненко услышал шум вражеских винтов.
— Лодка застопорила ход, — сообщает он.
— На грунт легла, — сказал Ильин. — Видимо, выследили фашисты район зарядки, вот и охотятся здесь.
С наступлением сумерек осторожно снялись с грунта и потихоньку двинулись на запад. И вновь акустик услышал фашистскую лодку. По-видимому, она собралась преследовать нас, но мы были от нее уже так далеко, что её гидроакустик не смог запеленговать нас. Постепенно шум винтов немецкой субмарины все более удалялся от нас и вскоре исчез совсем.
— А ихний-то акустик нашему в подметки не годится, — резюмировал Калинин.
Убедившись в полной безопасности, мы всплываем и начинаем зарядку. На верхнюю вахту заступает лучшая наша смена: вахтенный офицер Михаил Калинин, наблюдатели Крутковский и Толмачев. Крутковский располагается выше всех — на первой тумбе перископа. Он наблюдает только по курсу. Его острые глаза не раз избавляли нас от столкновения с плавающими минами. Место Толмачева чуть пониже — на откидной площадке тумбы второго перископа. Он ведет круговое наблюдение. Вахтенный офицер и я находимся на мостике. Изредка Калинин предупреждает наблюдателей:
— Смотреть внимательнее!
Это так, для порядка. Сомневаться в бдительности Крутковского и Толмачева нет оснований.
Перед самым рассветом из рубочного люка потянуло соблазнительным запахом жаркого. Кок в походе готовит горячую еду, как правило, по ночам, в надводном положении, когда работает вентиляция, освежая воздух в отсеках, и не нужно расходовать на плиту энергию аккумуляторов.
Зарядка заканчивается. Вахтенные с нетерпением ждут погружения, чтобы отогреться наконец после пронизывающего осеннего ветра да отведать так вкусно благоухающие изделия нашего кока Тимофеева.
— Плавающая мина! Прямо по курсу, дистанция шестьдесят метров! — звенит голос Крутковского.
Конечно, плавающая мина все-таки лучше, чем другая. По крайней мере ее хоть видно. Но когда на твоих глазах черная рогатая смерть приближается к борту, по спине пробегает дрожь.
Отвернули вовремя. Калинин вытирает рукавицей лоб. Шумно переводят дыхание наблюдатели. А в центральном посту в вахтенном журнале появляется скупая запись о том, что во столько-то часов и минут лодка разошлась правым бортом с плавающей миной.
С рассветом погрузились. Мы уже в открытом море. Теперь наш курс — к острову Готска Санде. Этот район мне хорошо знаком. Еще в октябре 1936 года с нашей «Щ-303», на которой я служил тогда штурманом, случилась здесь большая неприятность. Дивизион подводных лодок шел в кильватерном строю, когда с флагмана последовал сигнал срочного погружения. Мы быстро уходили на заданную глубину и считали уже маневр выполненным, как вдруг лодка стала круто наклоняться носом вниз. Дифферент нарастал с каждой секундой, и никто не мог понять, отчего все это происходит. Причина стала ясна только после доклада боцмана о том, что кормовые горизонтальные рули заклинило в положении «на полное погружение».
Лодка со все возрастающим дифферентом проваливалась в глубину. Пузырек дифферентомера вышел за шкалу. Разлился электролит. Положение создалось критическое, и тогда командир отдал приказ:
— Стоп моторы! Пузырь в нос!
Раздался свист воздуха, врывающегося в носовые балластные цистерны. Лодка выпрямилась и быстро всплыла.
Всплыли и другие лодки. С флагмана по линии передали семафор: «Экипажам всех кораблей дивизиона обедать, а «Щ-303» отработать срочное погружение». Урок этот надолго запомнился нам.
...Утром показался остров Готска Санде, расположенный к северу от Готланда. Здесь мы встретили два судна под шведским флагом. Пришлось их обходить — нейтралов не трогаем.
Свежий осенний ветер, задувший с северо-запада, предвещал плохую погоду. Барометр медленно падал. Я решил возможно точнее определить свое место по маякам ближайших островов и кратчайшим путем достичь назначенного района.
Темной ночью пришли наконец на свою позицию в северной части Балтийского моря. Приступили к разведке.
Мы знали, что транспорты гитлеровцев, снабжавшие и пополнявшие немецкие гарнизоны в Финляндии, ходили обычно шведскими территориальными водами, а затем Або-Аландскими шхерами.
В пятнадцати милях от маяка Свенска увидели три маленьких судна. Чтобы не выдать им своего присутствия, погрузились, а когда шум их винтов удалился, снова всплыли. Наверху дул ветер, низкие тучи неслись над морем. Волны, с силой ударяясь о борт, разбивались в облака холодных брызг и обдавали людей, стоявших на мостике.
Если кто-либо из нас до тех пор еще не был настоящим моряком, то в ту ночь сделался им. Море превратилось в бешено кипящую бездну. Со всех сторон, громоздясь все выше, надвигались водяные горы. Лодка то круто скользила в глубокие впадины между волнами, то медленно взбиралась на высокие седые гребни.
К утру шторм усилился. Мы были вынуждены погрузиться.
Балтийское море в осеннюю пору становится грозным. Даже под водой качает. На перископной глубине удержать лодку невозможно — ее выбрасывает волной на поверхность.
Днем лежали на грунте. Вечером решил всплыть. По-прежнему дул сильный ветер. Крен лодки доходил до тридцати градусов, люди теряли равновесие. Многих моряков укачало, однако вахту все несли исправно.
Вдали проходили транспорты. Мы их видели, но предпринять атаку в такой шторм — значило погубить торпеды. Закончив зарядку аккумуляторов, снова погрузились.
Вскоре моряки в кормовых отсеках услышали сильный скрежет металла. Он не стихал и основательно мешал работать гидроакустику. В надстройке что-то гремело, особенно когда увеличивался подводный ход. Надо было всплыть и разобраться. Для этого мы на некоторое время покинули район своей позиции.
Ночью всплыли. Едва рубка показалась на поверхности, как лодку сразу же положило на борт. Море еще штормило. Быстро установили причину шума в надстройке. Оказалось, что ударами волн сорвало съемные листы легкого корпуса. Часть их смыло, а один лист встал вертикально между антеннами. При таком положении погружаться опасно: можно повредить антенны, к тому же предательский шум мог легко выдать лодку противнику.
Ликвидировать такую аварию нелегко. Высокие волны то и дело перекатываются через надстройку. Вода холодная... Кому поручить? Объявляю по отсекам, что требуются добровольцы лезть в надстройку. Желающих оказалось куда больше, чем нужно. Выбираю офицера Калинина и командира отделения трюмных Гусева.
Обвязавшись страхующими концами — тонкими пеньковыми веревками, — оба моряка скрываются в водовороте, бушующем на верхней палубе. Волны накрывают их с головой. Смельчакам все-таки удается установить съемный лист на место.
Расходившееся море причинило нам и другие неприятности.
Еще перед первым походом наши мотористы, желая увеличить запасы соляра на корабле и тем самым продлить автономное плавание лодки, внесли предложение использовать для хранения дополнительных запасов топлива булевые балластные цистерны (булевыми они называются потому, что располагаются в булях — округлых бортах легкого корпуса подводной лодки). Своими силами моряки провели магистраль, соединившую булевые цистерны с расходной соляровой цистерной питания дизелей. Во время первого, летнего, похода это нововведение сослужило нам хорошую службу. Но сейчас, в период жестоких осенних штормов, положение изменилось. В неприспособленных для хранения топлива цистернах соляр перемешивался с водой, и подавать его к дизелям стало невозможно.
Надо было что-то предпринимать. Вместе с Ильиным собираем в дизельном отсеке мотористов и трюмных и просим сообща подумать, как исправить дело. Советовали разное, но наиболее приемлемым было предложение старшины мотористов Лебедева: пока работают дизели, пи один клапан на главной водяной магистрали не открывать, трюмы осушать в подводном положении перед всплытием, а на поверхности в темное время суток перед пуском дизелей закрывать кингстоны булевых цистерн. Для мотористов это создавало дополнительные трудности, так как при погружении лодки кингстоны надо было открывать очень быстро. Но люди успешно справлялись с такой задачей. Мотористы старшина 2-й статьи Суханов и старший краснофлотец Голованов — подлинные виртуозы своего дела, даже при срочном погружении все успевали делать своевременно.
Предложение Лебедева помогло нам полностью использовать дополнительные запасы соляра и продлить срок пребывания лодки на позиции. Нашим опытом с успехом воспользовались экипажи других кораблей.
...День проходил за днем, а суда противника не встречались. Безрезультатные поиски начали утомлять.
Комиссар лодки Михаил Иванович Цейшер, члены партийного бюро неутомимо работали с людьми. С особой заботой они относились к молодым матросам, которые еще не привыкли к превратностям походной жизни.
Утром 11 октября вахтенный офицер в перископ увидел корабль. Объявили боевую тревогу, пошли на сближение. А потом убедились, что это пассажирское судно под шведским флагом. В мирное время мне не раз доводилось встречаться с ним: оно курсировало между материком и островом Готланд, перевозя курортников. Конечно, от атаки мы отказались.
Час спустя вновь послышался возбужденный голос вахтенного офицера:
— Товарищ командир, по пеленгу триста пятьдесят градусов транспорт противника.
Бросаюсь в центральный пост. Лодка уже держит курс на сближение с судном. Все развивается как нельзя лучше. Быстро определяем элементы движения транспорта. Вот уже время ложиться на боевой курс. Вдруг штурман докладывает:
— Под килем быстро уменьшается глубина. Мы находимся недалеко от кромки шхер.
И вновь, к великой нашей досаде, вынуждены отказаться от атаки.
Целую неделю бороздили море. Попадались лишь мелкие рыболовные суда...
В ночь на 18 октября всплыли для зарядки батареи. Ночь выдалась на редкость лунная, светлая. Чистое звездное небо дало возможность штурману «запастись» высотами светил и с их помощью точно определить место корабля.
Я стоял на мостике и вглядывался в пустынное море. Вахтенные лейтенант Филиппов и сигнальщик старший краснофлотец Ивлечев тоже внимательно осматривали горизонт.
Из лодки через вытяжную трубу вентиляции доносился запах кофе. И только я подумал о том, что хорошо бы попить горячего, как из люка показался вестовой Титов. Подал мне большую разноцветную кружку. Кофе подбодрил немного. Попросил Титова прикурить папиросу в люке и дать мне. Ее дым тоже в какой-то мере помог отогнать сон.
— На горизонте — курсовой двадцать правого борта — белый огонь!
Вдали мелькнул яркий свет и исчез. Увеличиваю скорость. Вскоре вахтенные различили три транспорта и до шести кораблей охранения.
— Стоп зарядка! Оба дизеля полный вперед!
В такую лунную ночь надо действовать очень быстро, пока нас не обнаружили. Маневрируем для выхода в атаку. Полным ходом идем на пересечение курса конвоя. Пеленг на первый транспорт водоизмещением в десять — двенадцать тысяч тонн приближается к залповому.
— Носовые аппараты, товсь!
На торпедах матросы еще заранее сделали надписи. «За Харьков!» — по просьбе Голованова написал Нечуняев, «За брата нашего Бориса Бойцова!» — старательно вывел Иванов.
Стреляем двумя торпедами с интервалом в семь секунд с дистанции десять кабельтовов. В отсеках все замерли прислушиваясь. Примерно через минуту один за другим следуют два взрыва. Яркое зарево осветило ночное небо и море. На мгновение мы увидели с мостика, как тонет головной транспорт, черпая бортом волны и задирая корму.
На лодку мчатся сторожевые корабли, ведя беспорядочный артиллерийский огонь. Обнаружили все-таки! Впрочем, теперь это уже не так важно.
Послушная «старушка» ныряет под воду. Боцман, докладывая все увеличивающуюся глубину, постукивает пальцем по стеклу глубиномера, будто от этого скорость погружения может прибавиться. Стрелка дошла до цифры «25», когда мы услышали первые взрывы глубинных бомб. Началось!
Продолжая погружаться, маневрируем так, чтобы преследователи оказались у нас за кормой, а мы смогли поднырнуть под оставшиеся транспорты. Но это не так-то просто сделать: вражеских сторожевиков много.
Где-то совсем рядом грохнул взрыв такой силы, что кое-кто не удержался на ногах. Вслед за этим в лодке наступила гнетущая тишина. Все прислушиваются: не шумит ли вода, нет ли пробоины. Нет, «старушка» держится отлично.
Опять рвутся бомбы. Со всех сторон. Лодка вздрагивает от ударов. Сторожевики стараются взять нас в кольцо. А мы пытаемся из него вырваться. Теперь все зависит от того, чьи акустики лучше, чей экипаж быстрее и точнее выполнит приказание своего командира, осуществит задуманный им маневр.
У нас за плечами уже есть один боевой поход, и взрывы глубинных бомб нам не в новость. Люди в отсеках работают спокойно и уверенно. Акустик Мироненко снова показывает все свое мастерство. Он успевает следить за движением почти всех кораблей противника и тем помогает нащупать лазейку в их плотном кольце.
И мы отрываемся от вражеских сторожевиков. Поздравляю экипаж с первой победой во втором походе. А из отсека в отсек уже переходит специальный выпуск боевого листка с ярким заголовком: «Счет мести растет!» И когда только успели его выпустить! Это постарались члены редколлегии Голованов и Зятев и «собственный корреспондент» старший краснофлотец Савельев.
В ту же ночь радист Широбоков и сигнальщик Толмачев подали заявления с просьбой принять их в ряды Коммунистической партии. И это тоже радостно: растет паша партийная организация.
Поход насыщен переживаниями. Каждый день мы обретаем драгоценный опыт, оттачиваем мастерство, учимся на удачах и ошибках. Да, ошибки тоже бывают. Мы переживаем их тяжело, но стараемся и из них извлечь уроки. Одну из таких досадных ошибок мы допустили 20 октября.
На рассвете подняли перископ. Солнце еще не всходило, но по небу ползли уже заалевшие клочковатые облака. На северо-востоке над горизонтом увидели дым, затем различили две мачты, тонкие, как иглы. Изменили курс и пошли навстречу неведомому судну. Минут через двадцать разглядели его как следует. Судно вело себя очень осторожно, шло противолодочным зигзагом. С секундомерами в руках мы проследили за его движением, Судно меняло направление через каждые пять — восемь минут и, по-видимому, каждый раз приблизительно на пятнадцать градусов. Рассчитав примерно его генеральный курс, нашли нужное нам направление для атаки.
Штурман стоял возле меня, держа руку на кнопке лебедки перископа, и то поднимал, то опускал его, чтобы я мог лучше наблюдать. В лодке — абсолютная тишина.
А наверху некстати усилилась волна. Нашему боцману Рашковецкому все труднее удерживать лодку на перископной глубине.
Когда транспорт вновь изменил направление, мы повернули на боевой курс. Приказываю подготовить к залпу носовые торпедные аппараты.
И тут случилось непредвиденное. В момент циркуляции боцман, опасаясь, что лодка выскочит на поверхность, нечаянно загнал ее на двадцатиметровую глубину. Пока выбирались с нее под перископ, лодка уже оказалась за кормой транспорта. Атака сорвалась. Фашистское судно прошло мимо нас безнаказанно.
Сгоряча я отругал боцмана. Но он ли один виноват? Подумав, признаю и свою вину. Ведь можно же было выпустить торпеды с глубины? Можно. Но я не решился: ни разу еще не приходилось стрелять без перископа.
Тогда же я понял, что у нас недостаточно отработано и управление лодкой в штормовую погоду. Наш первый боевой поход, протекавший главным образом в условиях безветрия, в этом отношении немного избаловал нас. Сейчас надо исправлять дело. И я приказал начать усиленные тренировки рулевых-горизонтальщиков при любом состоянии моря.
Продолжаем свой путь на северо-восток, вдоль шхер. Акустик Мироненко несколько раз докладывал о загадочных звуках, напоминающих шум винтов подводной лодки. Принимаем меры предосторожности. Идем переменными курсами, время от времени подвсплывая под перископ. Загадочный шум порой исчезает, а потом в рокоте волн Мироненко вновь улавливает его.
В два часа пополудни, когда команда лодки обедала, стоявший на вахте старший лейтенант Калинин заметил в перископ вражеский транспорт водоизмещением в шесть — восемь тысяч тонн и два корабля в охранении. По сигналу боевой тревоги моряки заняли свои места.
Туман временами совсем скрывает транспорт. Приходится в основном пользоваться данными наблюдений акустика. Атакуем почти вслепую. Люди в отсеках приникли к переговорным трубам, стараясь не упустить ни одного слова команды из центрального поста. Торпедисты доложили о готовности носовых аппаратов к действию.
Мироненко исправно сообщает пеленги на транспорт. Штурман наносит их на карту, нервно поглядывая на переговорную трубу, соединяющую центральный пост с акустической рубкой. Говорит тихонько Калинину:
— Немецкая лодка, наверное, сейчас сближается с нами.
— Ну и что же? — невозмутимо отзывается тот. — Ее дело сближаться с нами. А мы будем топить транспорт, потому что это — наше дело.
Но все же приказал акустику брать пеленги и на транспорт, и на лодку.
Я в это время упорно пытаюсь определить в перископ сквозь туман, под каким углом к нам движется транспорт. Однако разговор помощника со штурманом расслышал. «Молодец!» — думаю я о Калинине и в свою очередь приказываю боцману через каждые две минуты менять глубину погружения на пятнадцать метров, чтобы противнику было труднее прицелиться в нас.
Вражеская субмарина действительно маневрирует где-то неподалеку, и намерения ее разгадать совсем нетрудно. По данным гидроакустика штурман ведет прокладку курсов и транспорта, и немецкой лодки. И на карте получается выразительная картина. Мы подкрадываемся к транспорту. А за нами крадется вражеская подводная лодка. Кто успеет раньше?
Все в центральном посту отлично представляют себе, что происходит, и я чувствую, что люди следят за выражением моего лица. Стараюсь ничем не выдать волнения.
Кто же все-таки успеет раньше? Нет, на случай здесь полагаться нельзя. Надо и атаку довести до конца, и не дать фашистской лодке нас угробить. Я даже представил себе, как командир той лодки сосредоточенно пытается разгадать наши маневры, чтобы рассчитать торпедный треугольник. Интересно, предполагает ли он, что мы догадываемся о его намерениях? Обязательно, обязательно мы должны перехитрить врага!
У нас с помощником и штурманом созревает дерзкая мысль. Командир немецкой лодки, разумеется, знает, что мы выходим в атаку на транспорт, и вполне резонно считает, что стрелять мы собираемся со стороны моря. На этом, стало быть, и строятся все его расчеты. А мы спутаем их. Прибавим скорость, пересечем курс транспорта и зайдем в атаку с другого борта. И пока фашистский подводник будем разбираться, в чем дело, да перестраиваться, мы успеем торпедировать транспорт. Должны успеть!
Меняя курс и глубину, словно резвящийся дельфин, наша лодка увеличенной скоростью направилась наперерез транспорту. Все наши расчеты пока оправдываются. Судно быстро приближается к залповому пеленгу. Торпедные аппараты наготове.
Приказываю всплыть под перископ. Туман рассеялся. Большой лесовоз, сидящий в воде по самую ватерлинию, виден отчетливо. До залпа остаются считанные секунды.
— Подводная лодка справа по носу!
Это доложил Мироненко. Значит, немец уже перестраивается. Но, пожалуй, поздно. Наше время подошло.
— Залп!
Лодка вздрогнула, освободившись от торпед.
— Право руля! Уходить на глубину!
Через несколько десятков секунд мы услышали глухие взрывы. Это наши торпеды попали в транспорт. В тот же момент из первого отсека доложили:
— Слышен шум моторов самолета!
Такие же доклады поступают из других отсеков. Но это не самолет. Это прошли по правому и левому борту нашего корабля торпеды, выпущенные вражеской лодкой.
Немного погодя всплываем под перископ. Сторожевые корабли мечутся из стороны в сторону. На воде плавают шлюпки. Транспорта уже не видно. Быстро он затонул. Сторожевики нас не преследуют. По всей вероятности, волны и плохая видимость помешали им напасть на наш след.
Приказываю погрузиться на глубину тридцати метров и дать отбой тревоги. Небывалая в нашей практике торпедная атака закончилась. И те, кто вынесли на своих плечах основное ее напряжение — люди расчета центрального поста, как-то распрямились, словно освободившись от тяжкого груза, и горделиво улыбнулись. А радист Широбоков, в течение всей атаки против обыкновения не проронивший ни слова, произнес удивленно и радостно:
— Вот это да! А мы боялись...
Было чего бояться. Все происшедшее с нами могли выдержать только люди с железными нервами. И я счастлив, что именно такие люди окружают меня в часы испытаний. Теперь им надо дать отдых.
— Будем ложиться на грунт. Пообедаем, отдохнем. Передав управление помощнику, иду во второй отсек.
В общем-то, мне тоже надо успокоиться. За спиной слышу, как помощник в переговорные трубы поздравляет экипаж с большой победой.
Во втором отсеке шумно. Офицеры строят различные предположения о том, почему сторожевики не бомбили нас. Торпедисты Иванов и Нечуняев, чьими руками были подготовлены торпеды, выпущенные по транспорту, спорят о том, какая из них попала в цель. А боцман Рашковский «воспитывает» неугомонного Широбокова:
— Вы, морская интеллигенция, прекратите когда-нибудь свои неуместные разговорчики в неположенное время или нет? Имейте в виду, каждый такой случай буду записывать в свой «колдун», а рассчитываться за долги внеочередными нарядами придется вам в базе.
Что касается «морской интеллигенции», то так на флоте издавна величают радистов: они освобождены от всяких тяжелых работ, дабы не сбить руку, ибо работа па телеграфном ключе требует от пальцев музыкальной легкости. А угроза боцмана относительно расчета за долги в базе основывается на том, что картошка на лодке давно кончилась и посылать провинившихся отрабатывать наряды вне очереди, собственно, стало некуда.
— Товарищ боцман, — оправдывается Широбоков, — что же мне делать, коли я такой разговорчивый уродился? И потом это не совсем честно: я же ваши ошибки никуда не записываю, а помните, как вы нырнули невпопад во время торпедной атаки?..
В конце концов радист поклялся, что сменит у себя в горле шестеренку на несколько, зубцов пореже, и мичман Рашковецкий, довольный таким обещанием, оставляет его в покое. А в отсеке все весело смеются:
— Уговорил Широбоков боцмана!
Обед в этот день получился праздничным. Заведующий продовольственным снабжением фельдшер Андреенков так расщедрился на радостях, что даже распорядился выдать команде по стакану хорошего вина.
После того как мы потопили два транспорта, противник усилил в контролируемом нами районе противолодочную оборону. Вражеские дозорные корабли стали использовать в темное время сильные прожекторы. Много раз их ослепительные лучи нащупывали нас, и нам приходилось как можно быстрее нырять на глубину.
Принимаю решение на время покинуть нашу позицию. Не всегда нужно идти напролом. Первое условие успеха в нашем деле — оставаться незамеченным и нападать внезапно.
Была и другая необходимость сменить район: после капитального ремонта мы так и не успели уточнить надводную и подводную скорости своего корабля на разных режимах, и у нас имелись небольшие ошибки в счислении.
На следующий день мы уже были западнее острова Готска Санде и легли на грунт для перезарядки торпедных аппаратов. Я решил дать отдых команде.
На переходе нам удалось принять сводку Совинформбюро. В ней говорилось о стойкости наших воинов на берегу Волги. Цейшер побывал во всех отсеках, читая и разъясняя сводку. Она взволновала каждого. Помню, зашел я тогда в пятый отсек. Вижу, вокруг молодого коммуниста Панкратова собралось человек шесть — семь. Уроженец Сталинграда, Панкратов с воодушевлением рассказывал товарищам о своем городе. Он даже начертил на листе бумаги план, и все внимательно рассматривали этот нехитрый рисунок, стараясь представить себе те места, где разгоралось величайшее в истории сражение.
Отдохнув на грунте и перезарядив аппараты, мы выбрали участок между маяками и за несколько галсов довольно точно определили свою надводную. и подводную скорость. После этого направились снова в назначенный нам район. Море становилось все неприветливее — ветры, дожди, туман.
Гитлеровцы стали чрезвычайно осторожны. Их конвои теперь ходили редко, преимущественно ночью и с большим охранением. Но мы настойчиво вели поиск.
Как-то во время зарядки батареи вахтенный сигнальщик показал рукой вправо:
— Курсовой двадцать — судно!
Подношу бинокль к глазам. Но мелкий дождь серой пеленой закрыл горизонт. С трудом разглядел расплывчатый силуэт. Две трубы над низкой палубой. Похоже, что не транспорт. Действительно, вскоре выяснилось, что это миноносец.
Принимаю решение атаковать, пока враг нас не видит. Но тут миноносец резко поворачивает в нашу сторону, взвивается белая ракета. Мы обнаружены!
— Срочное погружение!
Несколько раз волны выбрасывали лодку на поверхность. Наконец стрелка глубиномера поползла вправо: пять, семь... двенадцать метров. И вдруг палуба круто наклонилась, и лодка, опустив нос, стала стремительно падать.
Боцман доложил, что носовые горизонтальные рули заклинило в положении «погружение на полный угол». Фу черт, повторяется история, которая произошла на учениях в 1936 году! Как говорят: «Кажинный раз на этом самом месте»... Стрелка глубиномера показывала уже более шестидесяти метров, когда, опомнившись, я приказал дать сжатый воздух в носовую цистерну и остановить электромоторы. Лодка выровнялась. Ильин удифферентовал корабль без хода, регулируя глубину погружения с помощью перископа. Это значит, что, поднимая перископ, он увеличивал плавучесть, а опуская, уменьшал ее и тем самым удерживал лодку на заданной глубине. Такой маневр у нас был отработан очень хорошо.
Миноносец сбросил несколько глубинных бомб и оставил нас.
Спустя два часа мы всплыли. Рулевые и электрики сдвинули рули с мертвой точки, снова отрегулировали их. Над морем занялось хмурое, серое утро. Мы погрузились и снова начали искать противника. В лодке стояла тишина: вахту несла одна смена, остальные отдыхали.
Я тоже отправился на свое излюбленное место: в пятый, электромоторный, отсек, где всегда тепло и уютно. Но только сомкнул глаза, слышу, объявляется торпедная атака. Бегу в центральный пост. Лейтенант Калинин отдает распоряжения рулевым, а сам наблюдает в перископ. Уступая мне место, он доложил, что никак не может определить класс судна. И верно, сильная рефракция (преломление света — явление, в общем-то не свойственное осенней Балтике) никак не давала разглядеть, что там движется на горизонте. Я с тревогой подумал: уж не тот ли миноносец, который нас вчера атаковал? Но постепенно рассмотрели: буксир с двумя баржами. Хорошо, что не поторопились с атакой. Баржи оказались пустыми — ватерлиния на их бортах находилась много выше уровня воды. На такую цель жалко тратить торпеды.
А позиционные будни тянутся и тянутся. Наступил самый неприятный на Балтике месяц — ноябрь.
2 ноября я получил радиограмму. Штаб сообщал, что через пашу позицию, возможно, пройдет вражеский танкер с бензином, следующий в Финляндию. Проложили курс в район вероятной встречи с ним.
Волны беспрестанно обрушивались на палубу. Сильно качало. Я стоял на мостике и, ежась от холода, курил папиросу за папиросой. Взглянув на сигнальщика, заметил, что он очень внимательно рассматривает что-то на горизонте. Направляю в ту сторону свой сильный ночной бинокль и вижу два транспорта в охранении четырех сторожевиков. Дистанция — кабельтовов двадцать пять.
Ложимся на боевой курс. Атаку хочется провести быстро и скрытно, а тут, как назло, улучшилась видимость и ветер еще больше усилился. Но вот черная громада транспорта подползла к мушке ночного прицела. Подаю команду торпедистам. Торпеды понеслись с сильным ревом, так как волна часто оголяла их винты.
— Право на борт!
Разворачиваемся на контркурс. Ждем взрывов. Миновало тридцать, сорок, пятьдесят секунд, минута, другая, а взрывов пет. Высокие волны сбили торпеды с курса.
Повторять атаку нет возможности: не успеем развернуться. Да и смысла пет в такой шторм. Конвой уходит от нас, даже не подозревая, какая беда миновала его. А я едва сдерживаюсь от досады. Невыразимо жаль торпед, выпущенных напрасно.
И снова поиск. С трудом борется лодка со штормом. Углубляемся в северную часть Балтийского моря, к плавучему маяку Альмагрундет. Это наиболее спокойный район, я специально выбрал его, чтобы за ночь основательно проветрить отсеки. Мы открыли и рубочный люк и дополнительный люк дизельного отсека. Вдруг крик вахтенного наблюдателя:
— Три корабля справа тридцать градусов!
Это было настолько неожиданно, что пришлось уходить в воду буквально пикирующим нырком. Здесь, возле маяка Альмагрундет, я никак не рассчитывал встретить противника.
Погружаясь на глубину, мы каждую секунду ждали тройного удара глубинных бомб. Но вначале все было тихо. А потом послышался нарастающий шум винтов, грянули взрывы. Делаем повороты, меняем скорость. Постепенно гул взрывов стал отдаляться.
Но что это? Инженер-механик Ильин отдает распоряжение за распоряжением трюмным, а лодку никак не удержать на заданной глубине, она все более тяжелеет. Из четвертого отсека старшина группы мотористов Лебедев докладывает:
— Через нижнюю крышку люка дизельного отсека поступает вода!
Приказываю укрепить крышку люка подпорками. Течь, кажется, прекратилась. Ильин удифферентовывает лодку, и она пошла на заданной глубине.
Корабли противника больше не прослушиваются. Всплываем, осматриваем злополучный люк. Повреждение пустяковое: от близкого взрыва вышла из своего желоба уплотнительная резина. Матросы быстро устраняют неисправность.
Приближалась 25-я годовщина Великого Октября. Знаменательную дату наш народ встречал в самоотверженной, героической борьбе. Хотя мы и не имели возможности регулярно слушать известия по радио, но знали, как советские люди готовятся к празднику. Рабочие выпускали сверх плана танки и самолеты, колхозники перевыполняли нормы поставок. А мы? Всем на лодке хотелось принести Родине свой боевой подарок к празднику. И вахтенные офицеры с сигнальщиками пристально вглядывались в мутный горизонт, более чутко прислушивался к разноголосым звукам моря гидроакустик Мироненко.
4 ноября с наступлением темноты, как обычно, всплыли в надводное положение. Затянули свою песню дизели. Электрики начали зарядку батареи.
Вахтенным офицером заступил Калинин. Час, второй, третий идет лодка в темном осеннем море. Неужели и эта ночь пройдет безрезультатно?
Чтобы лучше видеть вокруг, Калинин взобрался на тумбу перископа. Зоркие глаза его не подвели и на этот раз. В полночь он заметил очертания нескольких кораблей.
Стали сближаться с ними. Туман то густел, то рассеивался. Но вот мы ясно разглядели конвой — два транспорта и шесть сторожевиков. Головной транспорт огромный, водоизмещением тысяч на пятнадцать тонн. Приказываю подготовить трехторпедный залп.
Конвой поворачивает круто влево и перестраивается в одну линию. Теперь во главе колонны один из сторожевиков. Расстояние до противника быстро сокращается. В такие моменты у самого хладнокровного человека сердце не может биться спокойно. Старшему лейтенанту Филиппову и командиру отделения торпедистов Алексею Иванову передается мое волнение. Они в первом отсеке, а я на мостике, но желание у нас одно: во что бы то ни стало уничтожить врага!
Продолжаем маневрировать. Огромный транспорт обращен к нам своим широким бортом. Нос судна пересекает нить ночного прибора торпедной стрельбы. Вот уже фокмачта на нити прицела.
— Аппараты, пли!
Результаты превзошли все ожидания. Одна торпеда взорвалась у борта сторожевого корабля. А через несколько секунд вторая попала в транспорт. Ночь раскололась! Все стоявшие на мостике услышали страшной силы взрыв, увидели огромное белое пламя, вырвавшееся из чрева транспорта. Стало ясно — в трюме судна были боеприпасы.
Невдалеке от транспорта тонул переломившийся надвое сторожевик. На наших глазах его поглотила морская пучина.
Сигнальщик Толмачев заметил, как из-за гигантского костра, в который превратился транспорт, показалась темная тень. Один из сторожевиков несется на лодку. Даю сигнал срочного погружения. Трюмные Гусев и Панкратов под руководством Ильина сработали отлично. Сторожевик промчался над местом, где мы только что были, но лодка уже погрузилась.
Как и следовало ожидать, началась ожесточенная бомбежка. Три сторожевика одновременно атакуют с разных сторон. Мы маневрируем на предельной глубине. Перехитрили фашистов! Вот уже бомбы грохочут в стороне. Пускай бомбят море!
Подарок к празднику получился! Пробираюсь в первый отсек, благодарю каждого торпедиста за отличную работу. Потом поздравляю весь экипаж с победой.
Утром отправили радиограмму командующему флотом: «Боезапас израсходован. Потоплено четыре вражеских корабля».
Вскоре получили ответ: «Поздравляю с победой. Возвращайтесь в базу».
Мы взяли курс на восток с расчетом в светлое время подойти к маяку Ристна, где точно определим свое место, перед тем как начать форсирование Финского залива.
Ночью радист принял по радио приказ Народного комиссара обороны, после чего лодку положили на грунт. Все свободные от вахты собрались вместе, и капитан-лейтенант Цейшер прочел текст приказа. Мы слушали затаив дыхание и думали о нашей Родине, о родных и близких. Каждому хотелось поделиться с друзьями своими мыслями и чувствами. И здесь, на глубине нескольких десятков метров, в водах, захваченных врагом, как-то непроизвольно возник митинг. Люди говорили от всей души. Это были простые и сердечные слова о любви к родной земле, о нерушимой вере в нашу победу, о готовности отдать жизнь за Отчизну, за советский народ.
Я слушал моряков, и на сердце становилось тепло. Какую суровую, жестокую проверку, какое тяжелое «испытание на прочность» прошел каждый из этих людей! На таких можно положиться.
Нас ожидал праздничный ужин. Мы по достоинству оценили кулинарное искусство нашего кока Тимофеева, тем более что к этому времени в его распоряжении оставался совсем ограниченный ассортимент продуктов. Но наш кок и из этого скудного запаса смог приготовить чудесные кушанья.
А потом во втором отсеке начался шахматный турнир. Здесь же матросы обступили Гримайло и Панкратова, которые с пылом декламировали любимые стихи.
Так вдали от Родины, но вместе с нею сердцем и мыслями, отпраздновали мы годовщину Октября.
У нас оставалось еще несколько часов на отдых, перед тем как начинать путь через минные поля. Я еще раз просмотрел подготовленную штурманом предварительную прокладку курсов и направился в пятый отсек уснуть часок-другой. Там мое излюбленное место у левой ходовой станции. В отсеке я застал только вахтенного, старшего электрика Савельева. Родом он из Ульяновска, очень любит свой город и может рассказывать о нем часами, особенно о местах, связанных с Владимиром Ильичем Лениным. Среди электриков Савельев заслуженно считается одним из лучших специалистов, а Бойцов ценит его как прекрасного агитатора.
Савельев, по привычке, пожелал мне спокойной ночи. И оба мы улыбнулись: ночь-то как раз предстояла очень неспокойная.
Я прилег, но сон никак не шел. В голове — только и мысль, что о предстоящем переходе. Немецкое командование ничего не пожалело бы, чтобы поквитаться с нами. Что предпримет враг? Какие ловушки он нам готовит? Догадались ли фашисты, каким путем советские подводные лодки проникают в Балтийское море? Видимо, догадались, если судить по радиограмме штаба бригады: меня предупреждали о том, что подводная лодка «Л-3» подорвалась на мине, следуя тем маршрутом, которым мы в свое время прошли благополучно. Гитлеровцы, безусловно, выставили новые дозоры, поджидая нашего возвращения. Что ж, померяемся опытом и хитростью. В который раз!
Наверное, я все-таки немного поспал. Разбудил меня тихий говор, доносившийся из-под настила палубы отсека. Заглядываю в открытый люк, вижу трех неразлучных друзей: Гримайло, Панкратова и Голованова. Матросы зовут их «тремя мушкетерами». Дружные ребята и на все руки мастера: плясуны, певцы, рассказчики и специалисты первоклассные.
Виктор Голованов привстал с фундамента электромоторов, на котором сидел, вытащил из футляра баян — подарок рабочих Морского завода. Не растягивая мехов, пробежал пальцами по клавишам.
— Тсс! — зашипел на него Евгений Панкратов.
Голованов продолжает перебирать клавиши, они слегка пощелкивают под быстрыми пальцами. Панкратов уже сердито говорит ему:
— Перестань, командира разбудишь!
— Его сейчас ничем не поднимешь, намаялся. Да я без всякого шума, просто чтобы пальцам дать забаву. Эх, Евгений, ничего-то ты не понимаешь. Может, в последний раз держу в руках баян. Вот окунемся в суп с клецками, кто знает, как из него выберемся. А вообще-то не мешало бы сейчас сыграть да спеть потихонечку.
«Суп с клецками» — так матросы прозвали Финский залив за обилие мин.
Примолкли друзья. Иван Гримайло вздыхает:
— Порепетировать не мешало бы. В базу придем, непременно нас с тобой петь заставят.
Такой уж наш Гримайло. Мрачные мысли никак к нему не пристают. Голованов ему о страшных «клецках», а Иван свое — что друзей в базе ждет.
Я знаю, что мы сейчас далеко от вражеских кораблей, да и все равно музыка гидроакустикой не прослушивается. Поэтому негромко говорю вахтенному Савельеву:
— Хорошо бы сейчас песню хорошую послушать. «Вечер на рейде», допустим...
Савельев не успел ответить. Из люка высунулся Виктор Голованов.
— Разрешите сыграть и спеть, товарищ командир? Прикидываюсь удивленным.
— Ты откуда взялся? Ну коль охота есть — давай. Только не очень громко.
Все трое выбираются из трюма. Баянист усаживается поудобнее, растягивает мехи, пальцы ласкают перламутровые пуговицы ладов. И полилась мелодия полюбившейся всем нам песни. Поют «три мушкетера». И столько души вкладывают друзья в песню, что все забываешь. Осторожно открывается дверь переборки. Знаком попросив у меня разрешения, входят в отсек мотористы, трюмные, рулевые. Тихонько усаживаются прямо на палубе, слушают, слушают...
Импровизированный концерт длился до сигнала к всплытию с грунта. Разбежались матросы по боевым постам. После хорошей песни и работается веселее!
Начинаем форсировать Финский залив. Четвертый раз в этом году прорываемся через вражеские рубежи, на которых уже немало наших товарищей сложили головы...
Штурман Магрилов в последний раз определяется по маякам и склоняется над картой. Вести прокладку курса ему помогает старший лейтенант Николай Иванович Пенькин, который пошел с нами в плавание как нештатный вахтенный офицер. Пенькину эти места хорошо знакомы. В августе 1941 года он вел тут искалеченную подводную лодку. После гибели командира и его помощника штурман Пенькин остался на лодке старшим. Дважды из-за повреждения механизмов корабль проваливался на предельную глубину, но отважные моряки все-таки вырвались из капкана.
В сумерках мы подошли к Осмуссару. Западнее острова немецкие минные заградители ставили мины. Напугали гитлеровцев наши подводные лодки — готовы мину на мину сажать!
Основную часть Финского залива преодолели спокойно, если не считать, что несколько раз коснулись минрепов. Но в районе банки Викола нас засекли вражеские противолодочные корабли. И опять грохот глубинок, опять смерть гналась за нами по пятам. И обиднее всего, что мы находились почти уже дома.
Маневрировать было трудно из-за мелководья. Ничего не оставалось другого, как лечь на грунт и затаиться.
Взрывы то приближались, то удалялись. Но вот к привычному их гулу прибавился новый, более сильный. Это уже не глубинные бомбы, а авиационные! И по тому, как поспешно стали удирать вражеские корабли, мы поняли — на выручку к нам прилетели наши летчики. Фашистские корабли на полном ходу мчались под защиту зенитной артиллерии острова Большой Тютерс.
Бой между советскими самолетами и кораблями противника протекал прямо над нами. Благодарные своим боевым товарищам — балтийским соколам, мы всплыли с грунта, без помех преодолели оставшийся путь и вскоре ошвартовались у причала Лавенсари.
Раздвигая форштевнем первый, еще совсем молодой лед, наша «старушка», побелевшая от изморози, завершала свой второй боевой поход. В отсеках происходила авральная приборка. Матросы до блеска протирали механизмы, наводили традиционную флотскую чистоту.
Вот и родной Кронштадт. На мачте береговой базы флажный сигнал: «Добро пожаловать, боевые товарищи!» Нам не пришлось запрашивать, куда швартоваться. Догадаться об этом совсем нетрудно: на отведенном нам пирсе большая толпа встречающих. Оркестр играл встречный марш.
Радостно возвращаться с победой. Очень приятно ступить на твердую кронштадтскую землю. Даже если она почти ежедневно подвергается вражеским обстрелам. Нас обступили товарищи, поздравляли нас, радуясь нашему успеху да и просто тому, что удалось свидеться. Не все ведь тогда возвращались из походов. Мы с горечью узнали, что уже давно нет никаких вестей от «Щ-320», от Ивана Макаровича Вишневского.
Как нам рассказали боевые друзья, последней из лодок третьего эшелона в море ушла «Л-3» — подводный минный заградитель под командой капитана 2 ранга П. Д. Грищенко. Гогландскую позицию лодка пересекла через район Нарвского залива без каких-либо происшествий. При форсировании же наргенской позиции через юминдское минное поле над подводной лодкой, шедшей на глубине пятидесяти метров, раздался мощный взрыв. Несомненно, то была антенная мина, хотя и считалось, что в этом районе таких мин нет. Существенных повреждений лодка не получила. Между прочим, это ужо третий случай, когда «Л-3» подрывается на мине и остается невредимой. Везет людям!
Потом лодка еще раз коснулась минрепа при попытке всплыть на перископную глубину. На этот раз обошлось без взрыва. Но чтобы больше не испытывать судьбу, Грищенко увел корабль на большую глубину. Всплыть под перископ решились, только оставив позади все минные поля. По пеленгам на остров Нарген штурман уточнил место лодки.
1 ноября «Ленинец» был в Балтийском море и на следующий день поставил мины на створах знакомого нам рейда острова Утэ. Не прошло после этого и четырех часов, как со стороны финских шхер появились вражеские суда. Они шли спокойно, потому что только недавно здешние фарватеры были тщательно протралены. И вдруг над морем раскатился взрыв. Один из транспортов накренился и стал тонуть. Остальные повернули обратно.
На третий день «Л-3» выставила еще одну минную банку в районе порта Клайпеда. Освободившись от мин, подводный заградитель стал действовать как обычная подводная лодка.
В полдень 13 ноября Грищенко увидел в перископ крупный конвой, державший путь на юг. Облюбовав самый большой транспорт, стали выходить в атаку. Но тут нашла полоса тумана. Перископ стал бесполезным, Грищенко решил маневрировать по данным гидроакустики. Но когда лодка уже легла на боевой курс, акустик начал жаловаться, что ему никак не поймать пеленг цели. Судя по всему, лодка в это время была под самой серединой конвоя, и шумы многочисленных винтов забивали объект атаки.
Чтобы случайно не угодить под таран, Грищенко приказал держать глубину не менее одиннадцати метров. Однако это все-таки не спасло от беды. Едва командир подал последнюю перед залпом команду, как лодку сильно ударило. Многие в отсеках не удержались на ногах. Атака сорвалась. К счастью, удар форштевня вражеского судна пришелся по тумбам перископов. Поэтому обошлось без пробоины, но оба перископа поломались, и подводная лодка окончательно «ослепла». Пришлось возвращаться в базу. Да и время поджимало: Финский залив уже начал покрываться льдом. Боевые действия наших лодок в Балтийском море из-за ледостава прекратились.
«Подводник Балтики», печатная газета нашей бригады, писала:
«Подводная лодка «Щ-303» в двух боевых походах потопила пять транспортов и сторожевой корабль противника. Общее водоизмещение потопленных кораблей составляет около пятидесяти тысяч тонн.
Что значит потопить шесть кораблей? Много это или мало?
Постройка транспорта водоизмещением в десять тысяч тонн стоит пятнадцать — двадцать миллионов рублей. В глубоких трюмах и на палубах такого судна может быть размещено и перевезено за один рейс двести средних или девяносто тяжелых танков, или две тысячи солдат и офицеров с вооружением и боеприпасами, или пять-шесть тысяч тонн угля, или полугодовой запас продовольствия для пехотной дивизии».
Да, интересные цифры! И если учесть, что подводные лодки третьего эшелона за каких-нибудь полтора месяца отправили на дно семнадцать транспортов, понятным станет беспокойство гитлеровского морского командования.
Бесстрашие и мастерство подводников Балтики отметила и зарубежная печать. Шведская газета «Дагенс нюхетер» писала, что «советские подводные лодки, управляемые отважными и отчаянными командирами, несомненно, прорываются через узкие, заминированные и чрезвычайно тщательно охраняемые воды Финского залива... и не дают немцам возможности наладить твердые коммуникации».
Документы, попавшие к нам после войны, свидетельствуют, что гитлеровская ставка несколько раз обсуждала вопрос о том, как воспрепятствовать выходу советских подводных лодок в Балтийское море. Фашистское морское командование в официальном докладе констатировало, что «каждая подводная лодка, прорвавшая блокаду, представляет опасность для всего Балтийского моря и ставит под угрозу движение транспортов, которых уже не хватает для перевозок».
Залив затянулся льдом. Для балтийцев наступила зимняя пауза. Почти все лодки перевели в Ленинград. В Кронштадте остались на зимовку только три лодки, в том числе и наша «Щ-303», предназначенные для первого броска весной. Мы перебрались жить на береговую базу. Предстояла жаркая работа по ремонту кораблей.
После двухдневного отдыха моряки лодки собрались, чтобы подвести итоги боевого похода и обсудить план ремонта. Не успел я закончить доклад по первому вопросу, как в городе прозвучал сигнал воздушной тревоги. Сыграли артиллерийскую тревогу. Наши комендоры открыли огонь по фашистским самолетам.
Дождавшись отбоя, мы снова собрались во втором отсеке. Теперь слово получил старший инженер-лейтенант Петр Ильин. Он предупредил, что объем работ очень велик, всем предстоит трудиться не покладая рук.
С декабря команда и заводские рабочие приступили к залечиванию ран нашей «щуки». Командование соединения то и дело интересовалось ходом работ и требовало, чтобы любой ценой корабль отремонтировать к марту.
Как-то в отсеке я встретил начальника Кронштадтского морского завода инженер-капитана 2 ранга Волосатова. Вместе с инженер-механиком лодки он обходил корабль. Завидя меня, Волосатов сказал:
— Вот получил указание форсировать ремонт вашей лодки.
— Ну и как? Волосатов улыбнулся:
— К сроку все сделаем. Вы наш рабочий класс знаете. Помните, как в августе получилось? На пятнадцать дней раньше срока вас выпустили. Но без ваших матросов, Иван Васильевич, мы ничего не сделаем. Давайте вместе дело двигать.
Разговор наш прервал начавшийся артиллерийский обстрел. Два часа на Кронштадт падали снаряды. На набережной я увидел незнакомого матроса. Он стоял и заливался хохотом. Осколком ему распороло живот, вываливались внутренности, а парень хохотал... К нему подбежали товарищи, насильно уложили на носилки и унесли в госпиталь. А снаряды продолжали свистеть и взрываться, разрушая дома, разворачивая мостовые. Дождем сыпалось битое стекло. И так продолжалось до тех пор, пока весь город не укутали дымовой завесой, а батареи фортов и кораблей не подавили наконец вражескую артиллерию.
В марте 1943 года нашему кораблю присвоили гвардейское звание.
На пирсах и палубах кораблей выстроились моряки бригады подводных лодок. Купеческую гавань еще сковывал лед. Легкий морозец пощипывал лица, но солнце уже проглядывало по-весеннему ярко, и ветер, налетавший с моря, пахнул влагой. На «Щ-303» прибыл командующий флотом В. Ф. Трибуц. Он вручил нам гвардейский флаг.
Это был незабываемый день. По невысокому флагштоку над мостиком нашей «старушки» медленно поднимался гвардейский Флаг. Звучала величественная мелодия Государственного гимна. Мы стали гвардейцами.
Вечером в клубе моряки корабля получили гвардейские ленты и нагрудные знаки. Счастливо улыбаясь, помогая друг другу, моряки тут же прикалывали знаки, надевали черно-оранжевые ленты на бескозырки.
Гвардейцы! Вот они — радисты Алексеев и Широбоков, благодаря которым мы, находясь далеко в море, никогда не чувствовали себя оторванными от Родины; акустик Мироненко, которому мы были обязаны тем, что, даже не всплывая под перископ, заблаговременно знали о приближении противника и могли точно судить, сколько и каких идет кораблей, каким курсом; электрики Савельев и Гримайло, в любой обстановке обеспечивающие кораблю подводный ход, даже тогда, когда в отсеке бушевал пожар; торпедисты, мотористы, трюмные — кого ни возьми, каждый вложил в боевые успехи корабля всего себя, все свои силы, волю, талант, разум...
К морякам обратился адмирал Трибуц. Он сказал, что наши подводники делами своими опровергли ложь фашистов о том, что Балтийский флот уничтожен.
— Несмотря ни на какие трудности, вы в течение всей летней кампании выходили в суровую Балтику и топили вражеские суда на огромном пространстве от Ботнического залива до предпроливной зоны. Пятьдесят шесть потопленных вражеских транспортов и боевых кораблей — таков боевой счет наших подводников за навигацию прошлого года.
— Но, — предупредил адмирал, — успехи не должны кружить нам голову. Враг еще силен, его надо бить, бить до тех пор, пока на Балтике не останется ни одного судна под фашистским флагом. Вас тем более обязывает к этому славное гвардейское звание.
От имени нашего экипажа выступил старшина группы мотористов А. II. Лебедев. Он служит на «Щ-303» столько же, сколько и я, — еще с 1936 года. Лебедев горячо поблагодарил командование за высокую оценку труда подводников. Потом сказал:
— Я вспоминаю первую блокадную зиму в Ленинграде. На наших глазах умирали от голода и вражеских бомб женщины и дети. И не будет нам покоя, пока сполна не рассчитаемся с фашистами за страдания, кровь и слезы нашего народа.
Мы получили много приветственных телеграмм и писем. Поздравляли нас моряки других кораблей. Писали матросы и офицеры, ранее служившие на «Щ-303».
Прислал своим друзьям привет и бывший рулевой нашей лодки старшина Николаев, ушедший сражаться на сухопутный фронт. С гордостью мы узнали о боевых делах нашего товарища.
...Это было в первое лето войны. На одном из небольших островов в Балтийском море сражалась горстка советских моряков. Гитлеровцы решили овладеть островом во что бы то ни стало. «Мессершмитты» на бреющем полете прочесывали его вдоль и поперек пулеметными очередями. На остров высадился многочисленный вражеский десант. Из оборонявшихся в живых остались только двое — старший краснофлотец Николаев и его друг. Оба моряка, уже раненные, скрылись в лесу и оттуда наблюдали за врагом. Они видели, как фашисты выгружали орудия, спешно окапывались. Ночью два друга пробрались па берег. Столкнули в воду валявшиеся на отмели бревна, стянули их ремнями и пустились на этом плотике в море.
Днем их заметил вражеский самолет. Застрекотали пулеметные очереди. Притворившись мертвыми, погрузив головы в воду, матросы слушали, как стегают по волнам свинцовые прутья. Наконец самолет улетел.
Миновала еще ночь. В море разыгрался шторм. Ремни, связывавшие бревна, разбухли, стали скользкими, того и гляди плот развалится.
На четвертый день друзей прибило к какому-то острову.
— Если и здесь фашисты, — сказал Николаев, — будем драться до последнего патрона.
Матросы брели обнявшись, поддерживая друг друга — от истощения и ран они совсем ослабели. На берегу увидели брошенные немецкие орудия без замков, винтовки, ящики с патронами. Остров был пуст. На горизонте показался катер. Далеко, флага не разобрать. Неужели гитлеровцы?
— Бери винтовку, — сказал Николаев товарищу, — заползем в блиндаж, будем отстреливаться.
Но отстреливаться не понадобилось. Когда катер причалил к берегу, с него сошли советские моряки...
А Евгений Панкратов получил письмо из героического города на Волге, где только что завершилась историческая битва. Вот что писала мать моряку:
«Женя, наш поселок весь разрушен, но от этого он стал еще дороже. Когда мы подплывали по Волге к городу, сердца наши пылали злобой к проклятому врагу. Враг сломал здесь свой хребет, а город наш, как богатырь, стоит над красавицей Волгой. Он был, есть и будет, и слава о нем пройдет по всей земле».
Читали гвардейцы письма родных и близких и снова рвались в бой.
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
