День 6 ноября был холодным, вечер — ясным, прозрачным. Ярко мерцали звезды, казалось, полнеба занимала луна. Этим и решил воспользоваться враг, совершивший очередной воздушный налет на Ленинград. Его отбили метко стрелявшие зенитчики. После налета в голодном, упорно сражавшемся городе, затаив дыхание, слушали речь И. В. Сталина на торжественном заседании в честь 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Председатель Государственного Комитета Обороны сказал о причинах временных неудач Красной Армии, говорил о полном провале немецкого плана молниеносной войны против СССР, о растущей мощи нашей страны, о развертывании всенародной партизанской борьбы в фашистском тылу, о том, что надо сделать для разгрома ненавистного врага.
Вместе с другими командирами Травкин сидел у репродуктора. Сердце наполнялось уверенностью в нашей победе. Он никогда ни минуты не сомневался в этом. Сейчас подумалось о том, что ведь ленинградцы не только голодают и переносят лишения, ни снаряды, ни бомбы, ни голод не сломили их, город успешно обороняется, приближая время, когда погонят фашистов с нашей земли. «Договорить надо с людьми о блокаде, о положении в городе», — решил Травкин...
В полночь надводные корабли повели огонь по заранее пристрелянным вражеским объектам. Взлетали в воздух немецкие землянки, блиндажи, рушились командные пункты — таким стал ответ балтийцев на призыв Родины усилить удары по захватчикам.
Разговор с моряками о положении в Ленинграде был, конечно, не первым и не последним, но этот, связанный с годовщиной Октября, с оценкой партией положения на фронтах, с раздумьями о своем наболевшем, запомнился Ивану Васильевичу, многим морякам на всю жизнь. Травкин кратко напомнил о торжественном заседании в Москве, затем поведал то, о чем думал.
— Военная служба — труд, — говорил он, — тяжелый труд. В блокадные месяцы вдвойне тяжелый. Мне сейчас кажется, что трапы на плавбазе стали круче, чем раньше. Лед при обкалывании лодки — металл, не лед.
Многим морякам командир напомнил о том, о чем думалось не раз.
— Гражданским людям куда голоднее и холоднее, — продолжил Иван Васильевич. — На улице я слышал фразу: «Умрешь, блокада и война кончатся». Да, для тебя война кончится. А разве так ее надо кончать? Только победой. Когда она придет, от нас тоже зависит. Потопим больше транспортов и кораблей фашистов, на минуты, пусть на секунды ее приблизим.
Что надо для этого, дорогие товарищи? Прежде всего подготовить корабль к боям и походам. Добьемся, чтобы каждый механизм и прибор работали как часы. Сделай свое, помоги голодному рабочему. Сделай за себя и за товарища, если он в наряде или на вахте. Сделай возможное и невозможное. Сделай, проверь и еще раз проверь.
Время такое. Ремонт — это наша война...
Да, ремонт был их войной. Тяжелой, изнурительной, не знавшей выходных дней. Основное оборудование судостроительных заводов было эвакуировано. Кадровые рабочие уехали на восток или ушли защищать город. В холодных, промерзлых цехах трудились старые люди да ослабевшие подростки. Обстрелы, взрывы бомб, пожары в цехах, которые нечем было тушить — водопровод повсюду замерз, делали и без того тяжелый труд невыносимо тяжелым. Завод выделял очень мало рабочих на «Шуку», основное делали сами.
В отсеках чадили печки-времянки, сооруженные из железных бочек. Но мало было дров. К выстывшему металлу примерзали загрубевшие пальцы. Быстро иссякали силы у людей. Травкин старался помочь там, где, казалось ему, был нужнее. Вечерами уединялся в каюте, вносил в записную книжку пометки о событиях дня.
19 ноября 1941 года. Трудно. Флот заперт в Ленинграде. Наши подводные лодки скованы крепким невским льдом. И все-таки верю: настанет наш час!
Возвращался из штаба флота. Пока дошел, попал в две воздушные тревоги. Первую отсидел под аркой на Песочной улице. Вторая застала на Литейном мосту. Били наши зенитки. Осколки с визгом падали кругом. Добрался благополучно.
20 ноября. Инженер-механик Петр Михайлович Ильин предлагает форсировать ремонтные работы. Говорит, что мотористы уложатся за два месяца. Нужны только запасные части и материалы. Посоветовался с военкомом Николаем Александровичем Костылевым и секретарем партийной организации корабля Борисом Георгиевичем Бойцовым. Решили вопрос о ходе ремонта вынести на открытое партийное собрание.
21 ноября. Только что закончилось партийное собрание. Кажется, уже хорошо знаю своих людей, а сегодня точно по-новому увидел их. Голодные, истощенные, продрогшие, усталые и — такая внутренняя сила! Постановили: ремонт закончить к первой подвижке льда. «Душа горит. Нет терпенья дождаться дня, когда выйдем в море топить врага», — сказал старшина команды мотористов коммунист А. Н. Лебедев.
22 ноября. Конец дня. Отбой. Ушли с лодки на «Полярную звезду». Не впустую вчера шел разговор. Сегодня за день сделали больше, чем за три предыдущих. Откуда у людей столько выносливости? Инженер-лейтенант Ильин после такого трудного дня еще проводит занятие со своими мотористами. Штудируют теорию двигателей внутреннего сгорания.
23 ноября. Работа идет отлично. А вот завтра что будем делать? Ни у нас, ни на плавбазе нет ни одного прутика бронзы нужного диаметра, и марки. Матросы обшарили весь завод, сейчас рыщут по всем складам и свалкам. Нельзя допускать простоя!
В этот день поступило радостное известие: 22 ноября по льду Ладожского озера к осажденному Ленинграду прошла первая колонна автомашин с продуктами.
24 ноября. 21.30. Отбой двух тревог — воздушной и артиллерийской: одновременно нас бомбили фашистские самолеты и обстреливали вражеские дальнобойные орудия. Снаряды и бомбы падали близко от подводной лодки. Экипаж продолжал работать, находясь все время в боевой готовности. В промежутке между обстрелами рассказывал товарищам о положении в городе и на Ленинградском фронте. Каждое слово о героизме советских людей выслушивается моряками с жадностью. Душа у ребят жаждет подвига. Это радует больше всего...
Лед сковывал Неву и корабли. Чтобы не повредило корпус, команде «Щуки» пришлось обкалывать лед вокруг корабля. В ноябре метель намела сугробы на панелях, пешеходы ходили по проезжей части улиц. Через Неву потянулись тропинки, сокращавшие путь для слабеющих от голода людей.
Злой, беспощадный голод и усиливающийся день ото дня холод объединились против горожан. Не было воды, прекратилась подача электроэнергии, не хватало дров. В хлебе было больше жмыха, чем муки. У пробитых моряками прорубей — молчаливые очереди ленинградцев с бидонами, кувшинами и банками. Сил носить ведра у людей уже не было.
Приметы войны Травкин все явственнее видел и на лодке. Плохо стало с питанием. Люди получали по 250 граммов хлеба в день. Частые тревоги стерли грани между днем и ночью. Моряки измотались из-за постоянных дежурств, занятий штыковым боем. За лучшую долю считалось попасть на фронт. Травкину пришлось убеждать некоторых моряков, что служить надо там, где определило командование.
Изредка Ивану Васильевичу удавалось вырваться домой. Голод и холод пришли и в его квартиру на канале Грибоедова. Становилось больно, когда видел не по-детски малоподвижных, серьезных ребятишек. Приносил, что сберег от скудного блокадного пайка (питались моряки по береговой, уже сильно урезанной норме). Вспомнилось, совсем недавно нарезанный хлеб лежал на тарелках горками, даже не верилось, что так было. Жена на Мальцевском рынке купила сухие кишки. Вскоре вообще ничего не стали продавать, только меняли. Картины известных художников и старинный фарфор отдавались за пайку хлеба.
За золотой браслет предлагали кусок жмыха и несколько кочерыжек.
В конце ноября к «Полярной звезде» пришла жена Ивана Васильевича:
— Совсем плохо, Ваня, все запасы давно кончились. В сентябре в магазинах продавали только желатин, цикорий да обойный клей. Взяла немного. Еще пошла, все уже разобрали. Варила, экономила. Да только шесть ртов. Есть-то рабочим и фронтовикам не хватает. Из нашей аптечки касторка, глицерин — все ушло.
Иван Васильевич смотрел на бледное лицо Лидии Александровны, усталые, запавшие глаза, острые, выступающие из-под кожи скулы, а она со слезами продолжала:
— По карточкам забрала все за три дня вперед. Больше не дают. Кормить ребят нечем. Девочки просят есть. Все время просят. Малыши же! Одной полтора, другой два с половиной, третьей четыре, не понимают, плачут. Чувствовать беспомощность очень страшно, страшнее смерти.
Травкин представлял, что тяжело семье, но чтобы настолько, что с трудом узнаешь жену, не мог предполагать. А голодные детишки, наверно, надеются на него — большого, всегда приветливого, приносившего гостинцы, папу и дядю. Дядей он приходился Виолетте, родители которой работали в нашем посольстве в фашистской Германии, где их застала война. Не было известно, живы ли они. Да, все равно ответственность за девочку и у него, и у жены не меньшая, чем за своих... Иван Васильевич пошел в каюту, собрал до последней крохи все, что удалось сэкономить за три недели, что не был дома, попросил выдать хлеб за ужин. Вынес немного сухарей, несколько кусков сахара, отрезы на шинель и китель — может, жене на съестное удастся обменять.
Проводив Лидию Александровну, Травкин призадумался. Что еще можно сделать? Часть пайка сберегать и дальше. Откуда ждать помощи? А когда помощь была предложена, Травкин категорически отказался от нее.
Это случилось на другой же день. Краснофлотцы видели, какой приходила Травкина, знали, что дома у командира жена, две старушки и трое детей, и все поняли. Когда он зашел в кубрик на плавбазе, там как раз шел разговор о помощи его семье. Его спросили: почему скрывал от команды бедственное положение семьи? Объявили решение краснофлотцев: отдавать всем понемногу детям командира.
— Прежде всего спасибо, дорогие друзья, — тихо ответил Травкин. — Но не делайте этого. Положенный паек каждый должен съедать сам. Таков мой приказ. Что касается семьи, то не одна она такая в Ленинграде. Своим пайком всем не поможете. А вот поскорее начать бить врага и тем самым приблизить снятие блокады — это мы можем и обязаны. И для этого нам надо быстрее подготовить корабль к походам, вот о чем давайте поговорим...
И еще от кого-то пришла помощь. Наверное, от Костылева, комиссара корабля, хотя он в этом и не признался. Придя в каюту, Иван Васильевич увидел на столике сборник «Ленинград смеется». Он посмотрел на пахнувшую типографской краской книжку, открывающуюся стихами Ольги Берггольц:
Свирепый враг стоит у стен,
Остервенело в город рвется.
Грозит бедой... Но между тем —
Балтфлот смеется...
И это было написано и издано в такое неимоверно трудное время в осажденном городе. Под бомбами, снарядами подготовлено и отпечатано голодными людьми. Совет был ясным: «Ты бы, командир, почаще, хотя бы на минутку забегал к семье. Сэкономленные продукты семья равномернее, как приварок, получала, взбадривал бы посещениями да хорошими добрыми словами семью, может, и почаще улыбались твои девчонки. А улыбка жизненный тонус поднимает...»
— Все верно, спасибо, — проговорил Травкин, закрывая книжку. — Человек с улыбкой живет дольше, к мрачным чаще приходят болезни и страх...
1 декабря Иван Васильевич записал: По набережной около Литейного моста согнувшиеся, едва живые люди на саночках везут мертвых. Умерших хоронят без гробов (дерево, дрова на вес золота!), заворачивают в одеяла, в какие-нибудь лохмотья. Умирают от голода мужчины, женщины, дети.
5 декабря. Утром отправился на Адмиралтейский завод. Хотел произвести разведку насчет запасных частей. Добираться до завода не так-то просто. Трамваи стоят. Несколько раз возобновлялся артиллерийский обстрел, приходилось пережидать в укрытии. На заводе тяжелая картина. Стены цехов походят на обледенелые скалы. Кажется, жизнь на заводе замерла. Двор засыпан снегом, из-под которого торчат какие-то балки, рельсы, станины, чугунный лом, ржавые стальные прутья. В цехах холодище, мрачно и темно. И все-таки завод живет. У обмерзших станков копошатся закутанные в самые различные одеяния люди. Землистые лица, согнутые плечи. Полумертвые, а трудятся. Готовят корпуса для гранат и снарядов.
9 декабря. Получил письмо от матери. Пишет, как выбиралась из Наро-Фоминска. 1 декабря война докатилась и до моего родного города. А ведь это — Подмосковье. Как же Москва?
10 декабря. Вчера советскими войсками освобожден Тихвин. Моряки собрались в кубрике. Посветлели все, заулыбались. Может, это начало?
16 декабря. С утра экипаж корабля занимался сухопутной боевой подготовкой. Отрабатывали приемы штыкового боя. Матросы учатся с увлечением. Во время перекура комиссар сообщил радостную весть: наши войска под Москвой остановили фашистов. Не видать врагу Москвы как своих ушей! Мало того, наши погнали фашистов все дальше от столицы. Начинают гитлеровцы в полную меру ощущать силу нашего народа. Это им не прогулка по Европе!
18 декабря. Наши войска заняли Калинин! Дорога от Тихвина до Волхова тоже свободна! Возможно, скоро удастся вывезти семью. Скорее бы!
19 декабря. Рабочие, как и мы, получают по 250 граммов хлеба. Служащие и иждивенцы — по 125. Да и то не каждый день. Городской транспорт остановился. Обессилевшим от голода рабочим приходится добираться до завода подчас пешком через весь город. Сколько их гибнет в пути от холода, истощения и фашистских снарядов. А идут, работают, изготовляют снаряды и мины, ремонтируют танки и корабли. Настоящие герои. Настоящие советские люди.
Немецкая артиллерия сегодня особенно неистовствует. Бьют по городу. Часть снарядов попадает в Неву. Несколько разорвались вблизи наших подводных лодок, но особого вреда не причинили.
20 декабря. Обстрелы и бомбежки. Много домов разрушено. Целые районы без света, без воды. Топлива нет.
Недалеко от «Полярной звезды» матросы сделали в толстом невском льду прорубь. Горожане спускаются сюда, черпают воду, на салазках возят ее — водопровод в городе не работает. Едва передвигающие ноги люди сползают с набережной на лед, чтобы зачерпнуть полведерка воды. Нередко здесь их и настигает смерть, они так и остаются на льду. Много людей умирают прямо на улице. И все-таки ленинградцы верят в победу.
21 декабря. Выступал у нас штурман подводной лодки «Щ-323» лейтенант Геннадий Трофимович Кудряшов, мой земляк. Он рассказал об осеннем походе, в котором их «Шука» потопила танкер и два транспорта. Подводникам помогала скрытность действий. Фашистское командование считало, что суда подрываются на минах, и приказывало прокладывать курсы судов мористее, подальше от берега. Нашим подводникам только того и надо было — атаки их стали еще успешнее. Все моряки «Щ-323» награждены» орденами. На груди у моего земляка поблескивает новый орден Ленина. Рассказ Кудряшова сильно подействовал на матросов. Скоро ли мы будем рассказывать друзьям об успехах? Дни бегут быстро, а время тянется. Скорее бы весна, скорее бы в поход...
С 21 декабря завоз продуктов через Ладогу стал превышать их дневной расход. 24-го Военный совет фронта решил увеличить нормы выдачи хлеба. 25-го весть о прибавке норм (рабочим на 100 граммов, служащим, детям и иждивенцам — на 75 граммов) облетела город. Несмотря на сильный мороз, люди вышли на улицы и площади. Незнакомые люди обнимали друг друга, плакали. В этот день в Ленинграде торжествовала надежда. Впереди были еще многие испытания, ведь до полного снятия блокады оставалось еще больше двух лет...
25 декабря Травкин записал: Много ли человеку нужно для радости! Вбежал ко мне в каюту на плавбазе политрук с соседней лодки В. Быко-Янко. «Прибавили, — кричит, — прибавили!» И сияет, как солнце. Хлебную норму увеличили. Теперь рабочий получает триста пятьдесят граммов хлеба, а служащие и иждивенцы — по двести.
26 декабря. Опять начались воздушные тревоги. Бомбежки и обстрелы заставляют ленинградцев перебираться в нижние этажи и подвалы. Небольшая прибавка хлеба — существенная моральная поддержка, но может ли она помочь тем, кто так истощен? Везут и везут мертвых в морг на санях, на листах фанеры. Стоят сильные морозы. В блокированном городе они переносятся особенно тяжело.
Кругом развалины, сугробы снега на улицах, а в райкомах партии и райисполкомах уже готовят планы восстановления города. Удивительный народ — советские люди!
27 декабря. Сообщение Ленинграда со страной налажено по льду Ладожского озера. Вереницы машин везут сюда муку, крупу, сахар, мясо, табак, медикаменты. Везут, несмотря на близость врага, несмотря на бомбежки.
Герои-шоферы трудятся без отдыха. Из Ленинграда этим же путем (действительно Дорога жизни!) вывозят больных и раненых, женщин и детей.
28 декабря. Освобожден родной мой Наро-Фоминск!
31 декабря. Вечером мы с военкомом Костылевым собрали людей в кубрике плавбазы, поздравили с Новым годом. Пусть он станет годом расплаты с врагом, годом наших боевых успехов, годом побед над фашистами!..
Травкин не раз листал книжку «Балтфлот смеется», вспомнил о ней и перед самым Новым годом, когда штабной грузовичок вез его по набережной, по темному пустынному проспекту 25-го Октября (с 1944 года Невский проспект) к каналу Грибоедова. Впереди — ночь дома, встреча с женой, утром — с детьми. Банка мясных консервов, дневной паек хлеба. Все это в Ленинграде — целое богатство, будет пир.
— Балфлот смеется! — бросил он жене с порога. Та не поняла, Иван Васильевич стал объяснять. Спросил о детях.
— Спят, утром праздновать будем.
Ребятня поднялась рано. В восемь утра уже сели завтракать всей семьей. Радость детей, улыбки растрогали Ивана Васильевича. Заставили потупиться и загрустить слова старшей дочери:
— Папа, когда еще будет праздник?
— Будет, обязательно будет. Вот увидите!
На корабль Иван Васильевич возвращался пешком. Не спеша прошел мимо Казанского собора. Прошагал мимо сгоревшего Гостиного двора. Миновал Аничков мост, совсем непохожий на довоенный: коней на пьедесталах не было, их надежно укрыли в земле. На углу одной из улиц Травкин увидел прислонившегося к стене дома мужчину, он громко рыдал. Иван Васильевич спросил: в чем дело, не может ли он помочь? Но помочь оказалось невозможно: он потерял продовольственные карточки, а еще только первое число.
Потерять тогда в Ленинграде карточки было равносильно смерти. Один из матросов рассказывал, что у соседки по дому, матери троих детей, украли карточки. Мужчина с нижнего этажа отдал им свои, снабжавшиеся по рабочей норме: «Многие мужчины мрут, меня это ждет не в этом месяце, так в следующем. Хочу, чтобы дети выжили». Моряк говорил, выжили. Теперь вот норму прибавили.
А мужчина умер. Подал руку помощи. Ведь как в Ленинграде сейчас: иди и не падай. Не каждый подаст руку, чтобы ты поднялся, потому что иначе человек тоже упадет и не встанет — нет сил. Другой протянет руку, поможет встать, и глядишь, останется жив человек.
В январе 1942 года на «Полярной звезде» состоялась встреча подводников с директором Государственного Эрмитажа Иосифом Абгеровичем Орбели. С работниками Эрмитажа экипажи кораблей связывали дружеские отношения. От плавбазы в некоторые кабинеты провели электропроводку. Осенью, когда в ленинградских пригородах заготавливали еловые и сосновые ветки для приготовления экстракта против цинги, моряки поделились ими с научными работниками. Помогали медикаментами, водой.
Решив поблагодарить моряков, Орбели попросил дать ему возможность выступить. Физически это далось ему нелегко. Травкин видел, что академика принесли в кают-компанию на руках. Исхудавший бородатый ученый полулежал в кресле, сидеть ему было тяжело. Но это не помешало Иосифу Абгеровичу выступить горячо, страстно. Когда он заговорил, Иван Васильевич вдруг увидел в кресле не угасающего, немощного старика, а вдохновенного борца с сияющими, зажигающими глазами.
Орбели говорил о героизме нашего народа в борьбе с иноземными захватчиками, о зверствах и разрушениях, которые враг принес в красивейшие, овеянные историей пригороды Ленинграда. Дворцы Петергофа и Пушкина превращены в развалины. Сожжен Монплезир — петергофский дворец, построенный в эпоху Петра Первого. Уничтожены фонтаны Петергофа. Жемчужины пригородов Большой Самсон и Янтарная комната вывезены в Германию. Вырублено немало ценных деревьев в парках в Петергофе, Пушкине, Павловске.
Академик сказал и об огромных бедах, выпавших на долю ленинградцев, о том, как он постарался хоть что-то сделать для них: «У нас одна лошадь была, сдали в фонд города».
Иван Васильевич удивился, как этот ослабший человек нашел в себе силы весело, с забавными подробностями рассказать о том, что несколько дней назад — 31 декабря — сотрудники подарили ему, заядлому курильщику, тарелочку спичек.
Прощаясь, директор Эрмитажа сказал:
— Помните, что вы призваны защищать город Ленина, очаг мировой культуры, от немецкого изверга... В ваших руках судьба тысяч женщин, детей, стариков Ленинграда, которых вы должны спасти... Родина не оставит нас, согреет своим дыханием...
Просто и мудро говорил ученый с мировым именем. Его слова звали в бой.
Но как будет воевать заблокированный врагом флот? Об этом думали и рядовые краснофлотцы, и командиры, и высшие руководители флота и фронта. В. Ф. Трибуц завел разговор с А. А. Ждановым о перспективах боевых действий.
— Заходите, потолкуем, — ответил Андрей Александрович. — За зимой идет весна.
Вице-адмирал понял, что нужны обоснованные предложения по предстоящим действиям флота, их готов выслушать и изучить Военный совет фронта.
При встрече Трибуц сказал командующему эскадрой вице-адмиралу В. П. Дрозду, решив услышать и его мнение:
— Воевать в море будут подводники.
— Подводники могут прорываться, — согласился тот и заговорил о важности для обеспечения выходов подводных лодок взаимодействия всех родов сил флота.
Это были наметки по использованию флота. Полнее они сложились в беседе командующего с начальником штаба флота Ю. Ф. Раллем и начальником политического управления В. А. Лебедевым.
— Общие задачи флота ясны, — начал Трибуц.
— Но надо бы конкретно поставить задачи на сорок второй по соединениям, — заметил Владимир Алексеевич Лебедев.
— Ремонт кораблей, учеба, — стал перечислять командующий.
— А для чего? Кто и где будет плавать? — напрямую поставил вопрос начальник политуправления.
Мягкий, деликатный Ралль поначалу не вмешивался в разговор, хотя уже не раз думал о будущем. Все трое понимали, что флот заперт в базах, прорыв в море для боя крайне затруднителен и нелегко ответить на такие вопросы.
Командующий улыбнулся и, глядя на начальника штаба, высказал предложение, по которому ему важно было узнать мнение штаба и политуправления.
— Воевать в открытом море на подводных лодках! А всем остальным — надводным кораблям, авиации и береговой артиллерии — обеспечивать успех подводников и решать, конечно, другие боевые задачи, — кратко сформулировал основное Трибуц.
По лицам Ралля и Лебедева он понял, что его мысли верны, он не переоценил силы подводников.
Начальник штаба и начальник политуправления флота говорили, что полностью разделяют такую точку зрения и готовы сделать все, чтобы высказанное в беседе стало планом боевой учебы, судоремонта, а потом и практическими делами в операциях балтийцев в 1942 году...
5 января Иван Васильевич записал: С утра продолжается артиллерийский обстрел города. Часто снаряды падают у Литейного моста в непосредственной близости к подводным лодкам и плавбазе «Полярная звезда». Одна смена стоит в боевой готовности, остальные моряки заняты ремонтными работами.
6 января. Ильин ходит именинником. В полдень доложил мне: «Кормовые и носовые горизонтальные рули при перекладке берут нормальную электронагрузку». Это большой успех. Электрики и рулевые долго бились над рулями, пока не заставили их нормально вращаться вокруг своих осей. Страшно капризными оказались механизмы.
На лодку стало приходить пополнение. Вместо ушедших осенью на фронт прибывали другие люди. «Чем больше знаешь, тем больше умеешь. Лучше знаешь, увереннее действуешь. Хорошо позаботишься о корабле, он тебе отплатит тем же», — напутствовал пришедших Травкин. Отношения между людьми были искренними, сердечными, поскольку делали как надо и что надо.
Ремонтные работы шли с утра до позднего вечера. Одновременно изучали механизмы — в разобранном виде, когда все, как на ладони. Иван Васильевич вместе с инженером-механиком лодки с вечера определял объем работ, стремился побывать там, где труднее, где похуже шли дела. Через несколько часов наступала усталость, но Иван Васильевич бодрился, такое настроение передавалось экипажу.
У командира много своих обязанностей: организация службы, быта, питания, кадровые дела, тактическая подготовка, изучение документов, работа в штабе. Но заниматься приходилось самым разным: получать запчасти и «выбивать» автомашину. Что командиру делать и чего не делать — блокада все перемешала. Но Иван Васильевич умел держать руку на пульсе жизни, хотя однообразными, похожими друг на друга были дни и недели...
Военным советом Ленинградского фронта 9 января 1942 года было принято постановление, в котором говорилось, что производство зимнего судоремонта и подготовку кораблей к весенним боевым действиям считать главной боевой задачей Краснознаменного Балтийского флота и ленинградской судостроительной промышленности. Об этом решении командиров проинформировал командир дивизиона подводных лодок капитан 2-го ранга Гольдберг. Травкин любил его за человечность, доступность, простоту, умение не опекать по мелочам подчиненных, выдержанность и чуткость к людям. В чем-то старался ему подражать. В выступлении комдив заметил, что это решение показывает, что с наступлением весны флот перейдет к активной борьбе на море.
Чтобы решать некоторые вопросы судоремонта, Травкину пришлось бывать на ремонтирующихся кораблях и заводах. Об увиденных там лозунгах «Введем в строй корабль досрочно!», «Нас мало, но мы балтийцы!» Иван Васильевич рассказал на партийном собрании лодки, предложил завершить ремонт корабля к 23 февраля — к 24-й годовщине Красной Армии и Военно-Морского Флота, Такое решение и было принято.
На собрании обсуждались и вопросы приема в партию. Чем сложнее становилась обстановка, тем активнее тянулись к партии люди. По сравнению с июнем 1941 года в 1942 году число коммунистов на «Щ-303» выросло в четыре раза — с 5 до 19 человек. Среди принятых в ряды ВКП(б) были помощник командира корабля М. С. Калинин, гидроакустик И. С. Мироненко, другие лучшие специалисты, люди беспредельно преданные Родине и народу.
22 января в записной книжке появились строчки: Мороз сорок градусов. Горожане ломают на дрова последние деревянные изгороди и постройки. Матросы прорубают во льду лунки, из которых жители берут воду. Всю зиму подводники шефствуют над этим «водоснабжением»: подрубают, очищают снег со ступеней набережной, прокладывают тропки в сугробах, иной раз помогают ослабевшему человеку выбраться на набережную с саночками, нагруженными ведерками с водой. Возвращаются матросы с этих встреч на льду взволнованными и хмурыми. Разговоры все больше вращаются вокруг одного вопроса: скоро ли, скоро ли пойдем бить врага?
23 января. Сегодня довелось побывать дома. В комнате стужа. Окна забиты фанерой, занавешены половиками. Стены почернели от дыма железной печурки. Мать жены не выдержала нервных потрясений, потеряла рассудок, говорит что-то несвязное, то плачет, то смеется. Жена, исхудавшая, с потемневшим лицом, глубоко запавшими глазами, едва передвигается по комнате. Девочки с серыми дряблыми личиками дистрофиков, закутанные в платки и одеяла, сидят рядом на кровати и едят суп из столярного клея. А на улице то и дело грохают разрывы снарядов.
25 января. Не найти на нашем корабле моряка, кому фашисты не причинили бы горя. Старшина 2-й статьи Борис Бойцов прочел мне письмо от матери: гитлеровцы зверски замучили его брата. Старшина торпедистов Федькин узнал, что фашисты превратили его родное село в груды пепла, уничтожили почти всех жителей.
29 января. Сегодня проводил семью в эвакуацию. Попрощались на Финляндском вокзале. Жена обеспокоена: доедет ли мать — уж очень плоха. А я дрожу за всех них: сегодня ладожская Дорога жизни сильно обстреливалась фашистской артиллерией.
11 февраля. Дни становятся длиннее. Чувствуется недалекая весна. Снова прибавка хлебной нормы. С сегодняшнего дня мы стали получать по восемьсот, рабочие — по пятьсот, служащие и иждивенцы — по триста граммов хлеба.
Отлегло от души. Получил подтверждение, что семья добралась успешно.
Делая запись о том, что у него отлегло от души, Иван Васильевич еще не знал, что произошло в дороге. Эшелон с эвакуированными шел медленно, подолгу стоял на станциях и полустанках, пропуская воинские поезда на фронт и санитарные — в тыл. На одной из станций Лидия Александровна пошла за водой. В это время умерла ее мать, ее унесли. Сама Лидия Александровна ходила медленно, едва передвигая ноги. Они опухли, пришлось разрезать валенки, чтобы снять их.
В Ульяновске, куда прибыла семья, хозяйка отгородила занавеской часть комнаты — самим было тесно. Мир не без добрых людей. Когда в очереди за хлебом Лидия Александровна сказала, что только что из Ленинграда, все, кто был у прилавка, отдали ей свой хлеб. А ведь приварка у самих тоже не было, основным, а часто единственным продуктом питания был полученный по карточкам хлеб...
А Ленинград был по-прежнему в тисках блокады. Трудно приходилось морякам, но как могли помогали жителям города. Экипажам кораблей определили дома, которые надо было обойти, посмотреть, кто жив, забрать в детприемники детей, оставшихся без родителей. Как-то после обеда военком Костылев предложил Травкину вместе пройти на Васильевский остров, побывать в домах, закрепленных за их кораблем.
Падал крупный, задумчивый снег. Хлопья летели, казалось, из самой глубины неба. За снежной стеной угадывались массивные черные колонны Исаакиевского собора, очертания здания Сената, пустой камень статуи Медного всадника. За мостом Лейтенанта Шмидта затарахтел грузовик. Травкин и Костылев увидели стоявших в кузове полураздетых людей. Их волосы развевались на встречном ветру, подрагивали, словно приветствуя встречных, руки и головы. Мертвые руки и головы — грузовик вез трупы. Иван Васильевич вытащил из кобуры пистолет и выстрелил. Грузовик затормозил, и из его кабины вышел опухший от голода шофер.
— Брезент у тебя сполз. Давай вместе людей укроем, — предложил Иван Васильевич водителю.
На Среднем проспекте Травкин и Костылев зашли в один небольшой дом, в другой. Везде было пусто, многие квартиры стояли открытыми. Наконец, в третьем доме на втором этаже, посветив фонариком, увидели на полу какую-то зашевелившуюся груду тряпья. Костылев поднял край одеяла и увидел двоих детей. Старшему было лет шесть, младшей — годика четыре.
— Где мама? — спросил Иван Васильевич.
— Мамочка в кроватке лежит, — ответил старший.
На узкой железной кровати лежала не женщина, а какая-то высохшая мумия. Видно, женщина старалась побольше отдать детям, надеясь, что хоть они выживут. Теперь, с приходом Травкина и Костылева, ее надежда исполнялась. Детей предстояло отвести в детприемник, где их подпитают, подлечат и отправят на Большую землю.
— Слышь, ты сам их отведи, — проговорил Травкин, обращаясь к военкому. — Я не могу, все своих представляю...
Но такими были лишь отдельные задания. Время командованием выделялось главным образом на основное — ремонт и учебу, о чем свидетельствуют записи Травкина.
17 февраля. Целый день проходила командирская учеба. Отрабатывали на приборах приемы торпедной стрельбы. Приятно: я ни одной атаки не сорвал. По вычерченным графикам все торпеды попали в цель.
23 февраля. День Красной Армии. Обязательство выполнили — ремонт корабля закончен.
24 февраля. Телеграмма от жены: «Прибыли в Ульяновск. Мать умерла в дороге. Бабушка отстала от поезда в Горьком. Я отморозила ноги, предлагают ампутировать обе ступни. Жду твоего согласия. Дети живы и здоровы. Целую. Лида». Холодный пот выступил на лбу. Пошел за советом к полковнику медицинской службы Тихону Алексеевичу Кузьмину. Мы его все уважаем. Знает дело, заслуженный врач РСФСР. Выслушал меня и продиктовал телеграмму Лиде — целую инструкцию, как и что делать. Все меры принять, но ноги сохранить!
26 февраля. Отрабатываем организацию службы на корабле. Проводим одиночные, частные и общелодочные учения. Люди не жалеют сил, чтобы довести до совершенства свое мастерство и общую слаженность экипажа. Провели собрание личного состава. Воля экипажа едина — скорее в бой, скорее отомстить врагу за страдания ленинградцев!
4 марта. Учеба все напряженнее. Калинин и Ильин целыми днями проводят занятия и тренировки, настойчиво и педантично, не выпуская из виду ни одну мелочь, готовят корабль к боевым действиям.
23 марта. Письмо от жены: здоровье улучшилось, начинаю понемногу двигаться (ну, Тихон Алексеевич, спасибо за консультацию!). Бабушка умерла. Лида, значит, теперь одна с детьми. Как она управляется: ведь сама больная?
30 марта. Температура воздуха держится выше ноля. Теплый ветер. Весна стучится в дверь. Ленинградцы усиленно наводят чистоту в городе. Улицы и площади освобождаются от снега и мусора...
На сборах командиров кораблей предупредили о подготовке врагом операции против кораблей флота. Немецкое командование рассчитывало до вскрытия Невы, пока корабли еще скованы льдом, нанести по ним одновременный удар с воздуха и артиллерией. На льду озера Ильмень немецкие солдаты сажей и углем нарисовали изображения наших кораблей в натуральную величину. На них «юнкерсы» произвели небезуспешные учебные налеты.
На льду все проходило гладко, но, когда в весенний вечер 4 апреля группы самолетов противника приблизились к городу Ленина, зенитчики встретили их дружным точным огнем. Утром 5 апреля начался усиленный артиллерийский обстрел Ленинграда, районов стоянок кораблей. Решив, что зенитная артиллерия подавлена, противник бросил на корабли до ста самолетов. Немецкой воздушной армаде не удалось осуществить свой план.
Налет отбили, причем за два дня летчиками и зенитчиками было сбито 26 бомбардировщиков.
Во время налета Травкин находился на мостике корабля. Предупрежденный, как и другие командиры, о налете, он лично проследил за готовностью оружия. Бомбы и снаряды рвались около «Полярной звезды» и лодки, поднимая столбы воды и мелких льдинок, сотрясая корпус корабля. Кислый запах тротила плыл вдоль Невы и, казалось, пронизывал весь воздух. Когда вражеские самолеты были отогнаны, Травкин приказал осмотреть корабль и продолжать ремонт, достал полученное утром и еще не прочитанное письмо жены.
Лидия Александровна сообщала, что с ногами все в порядке. Дали комнату. Работает в детском саду. Дети живы и здоровы. Именно о таком письме он мечтал с самого дня их отъезда. Пришло успокоение, вспомнился новогодний разговор с женой. Он пожелал ей спокойной ночи, в ответ услышал:
— Мы, Ванечка, забыли эти слова, потому что ночь несет обстрелы, тревоги, бомбежки. И ни на минуту не покидает забота о хлебе насущном.
Теперь она, наверно, говорит детишкам: «Спокойной ночи!» Оказывается, и в этом есть своя радость...
Раньше обычного — во второй половине апреля — по Неве прошел лед с Ладоги. Он напомнил Травкину о спасавшей ленинградцев Дороге жизни то возвышавшимся над льдом разбитым кузовом, то придорожной вехой, то вмерзшей в лед шинелью...
В мае создались условия для отработки задач непосредственно на воде, в Неве. Но перед описанием этого — одно небольшое свидетельство бывшего моряка с «Щ-303», относящееся в основном к началу мая 1942 года. Бывший торпедист «щуки» Александр Владимирович Нечуняев рассказывал:
— Я, как и Травкин, до призыва в армию работал мастером на ткацкой фабрике. Иван Васильевич не раз расспрашивал, какие станки у нас стояли, как трудились, что за ткани выпускали. Видно, работа на «гражданке» совсем от себя не отпускала, вспоминались юные годы и ему, и мне. Еще мы оба до службы играли в городских футбольных командах нападающими. О футболе часто говорили. Играли во время физподготовки, когда ее проводили на берегу. Сильные были перед войной команды у подводников, на миноносцах, в электромеханической школе.
Из игроков этих команд и была составлена сборная, которая играла с динамовцами Ленинграда в начале мая 1942 года. За все время войны Травкину удалось побывать на футболе один раз. Но это был матч в блокированном городе, где еще умирали от дистрофии люди...
У запасного поля стадиона «Динамо», что на Крестовском острове, стояли зенитные пушки, в небе барражировали истребители, и под шум их моторов игра транслировалась на весь Советский Союз.
На прибывших прямо с фронта, с боевых кораблей исхудавших футболистах обеих команд форма сидела мешковато. И далеко не все игроки из довоенных команд дожили до этого дня. Не быстро перемещались футболисты по полю, зато играли старательно, часто били по воротам. Победили динамовцы, но Иван Васильевич не расстроился из-за поражения своей команды, его радовало, что теперь в Ленинграде совсем иначе идут дела, чем зимой, футбольная встреча еще одно тому подтверждение. Живет и побеждает любимый город. Футбольным репортажем это сказано всей стране, всему миру!
В мае на Неве лодки начали выполнять первые задачи, связанные с плаванием. Новый командир бригады подводных лодок Андрей Митрофанович Стеценко и военком Илья Аронович Рывчин выбрали для отработки задач район реки между Литейным и Охтинским мостами — там были наибольшие глубины.
«Щ-303» после погружения ходила под перископом. Скорость течения Невы в районе достигала трех узлов, поэтому фактическое перемещение лодки против течения ходом 3—3,5 узла было медленным. Наблюдая в перископ движение пешехода, Травкин делал вывод: человек идет быстрее, чем подводная лодка. Под водой проводились тренировки рулевых, одиночная и залповая стрельба из торпедных аппаратов воздухом.
Впервые на реке отрабатывался маневр срочного погружения лодки, когда требуется за считанные секунды увести ее на глубину. Ведь в боевых условиях это значило сохранить невредимым корабль, использовать его основное качество — скрытность. Условия для срочного погружения были исключительно сложные: небольшие глубины, быстрое течение, чуть не рассчитаешь — врежешься в грунт.
Травкину вспомнилось, как во время учений на этой же лодке, когда Иван Васильевич был ее штурманом, во время срочного погружения на глазах у многих моряков произошел конфуз. В октябре 1936 года дивизион подводных лодок шел в кильватерном строю (корабли начиная со второго двигались строго в линию за предыдущим). Флагман дал сигнал срочного погружения. «Щ-303» вдруг наклонилась на нос. Дифферент (наклонение корабля в продольной плоскости; измеряется дифферентометром) нарастал, никто не знал, что же произошло, подводная лодка проваливалась на глубину. Разлился электролит из аккумуляторов, за шкалу вышел пузырек дифферентометра.
Наконец, командир понял, что случилось, приказал застопорить моторы и дать воздушный пузырь на нос, чтобы максимально облегчить его: подводный корабль выровнялся и всплыл. Оказалось, кормовые горизонтальные рули заклинило в положении на погружение.
Всплыли и другие лодки. По линии с флагмана передали семафор: «Экипажам всех кораблей дивизиона обедать, а «Щ-303» отрабатывать срочное погружение». Так вот вместо обеда ныряли и всплывали...
Запомнился тогда Травкину шум в центральном посту. Много слов, лишние команды. «А как у нас, хотя, конечно, условия куда сложнее? Да, тоже шумно в центральном посту, — думал он. — Надо добиться, чтобы люди с полуслова, а то и без слов понимали друг друга». И этого добились. Каждый на «Щуке» расторопно выполнял команды, действовал безошибочно. Ивану Васильевичу удавалось совершать маневр, не ударяясь о грунт, а дно было рядом и срочное погружение являлось опасным для корабля маневром.
«Щ-303» отлично выдержала все испытания и была признана командованием бригады готовой к выполнению боевых задач. Пропуск в плавание был получен.
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
