Эшелон остановился на станции Тихвин. Перрон после эвакуации, захламленный и пустынный, как берег после шторма, вызывал чувство тоскливое и тревожное. Бумагу, пустые коробки, забытую детскую шапочку и еще какие-то предметы гнал ветер.
«А, была ни была, успею», — решил Алексей и, расталкивая высыпавших из вагонов матросов, помчался в город. Он бежал что есть силы, будто втягиваемый знакомыми улицами. Хотел посмотреть на них, проститься. На площади Алексей остановился. Он увидел ее всю разом, такую знакомую и незнакомую совсем. Перед ним были пугающие развалины — нагромождения кирпичей, домашней утвари, искореженного железа — все, что осталось от когда-то красивых зданий.
И вдруг взгляд Алексея поразила картина, заставившая тут же забыть об изуродованной площади. Женщина... Недалеко от него, на обломках разрушенного здания, сжавшись в комочек, сидела женщина. Она кормила грудью ребенка. Свесившийся край пеленки зачернила сажа, покрывающая землю. Порывы ветра несли из развалин кирпичную пыль. Пытаясь защитить головку ребенка, женщина прикрыла ее ладонью.
Алексей минуту смотрел на нее, потом повернулся и зашагал назад, к эшелону, который увозил его к Волге.
Сталинград. Высота 143. Оттуда город виден, как на ладони, вернее то, что осталось от города. Жизнь сохранялась под землей, в уцелевших подвалах домов. Окопы проходили через бывшие улицы, дворы, скверы. Враг был совсем рядом, он тоже зарылся глубоко в землю.
В эту ночь Алексей уходил с группой боевого охранения вперед, за окопы, на ничейную полосу.
— Не завидую я фрицам... — пошутил Амельченко, с которым Алексей подружился еще до войны на Северном флоте.
— Ладно, ладно, — перебил его Алексей, но чувствовалось, что слова друга ему приятны.
Дело в том, что, когда Алексей Васильев ходил еще в «салажонках», должен был он по негласному закону на корабле показать в честном единоборстве со старшим, на что способен. Алексей боролся с Амельченко и победил. Тот не хотел с этим соглашаться. Сошлись еще раз, и снова одолел Алексей. Потом ребята долго подшучивали над «старичком». А соперники стали друзьями.
Тогда, два года назад, было Алексею девятнадцать. Невысокий ростом, худощавый, он брал ловкостью и неистребимой жаждой победы, которая неизменно вспыхивала в нем в моменты опасности.
Двигались ползком. Запах опаленного кирпича и щебня стал совсем привычным. Поначалу, когда пришлось вот так же по-пластунски передвигаться по земле, в морской душе Алексея все возмутилось: «Что я — трус, чтобы красться и прятаться? Драться, так в открытую. Убьют — что ж, на то и война». Но понял вскоре, что лихость на войне не всегда помощник. Смерть его нужна только врагу.
Группа двигалась бесшумно, и гитлеровцы ее не заметили, хотя находились совсем близко. Залегли цепью между нашими окопами и вражескими. Теперь оставалось одно — ждать. Если пойдут фашисты в атаку, то наткнутся на притаившихся матросов. Начнется бой. Он будет неравный. Но он будет. И наши солдаты в траншеях не окажутся застигнутыми врасплох. Они придут на помощь и отобьют атаку.
Еще с вечера началась песчаная буря. Прикрыв голову рукой, Алексей лежал неподвижно и думал: «Наши дожди по сравнению с этой напастью — одно удовольствие. Бывало, зарядит дома, в деревне, день сыплет, два сыплет. На поле, правда, уже не поработаешь, но ужиться-то с ним можно. А тут будто всего шрапнелью прошивает, глаз не открыть».
На рассвете гитлеровцы поднялись в атаку. Но они не дошли до наших окопов. Перед ними будто из-под земли встали матросы. Завязался бой. Появление всего в нескольких метрах от окопов матросов было неожиданным для фашистов. Исчезла внезапность атаки. Противник решил в темпе снять наше боевое охранение и завязать бой в траншеях. Гитлеровцы надвигались, но матросы не отступали. И вот кто-то уже схватился в рукопашную.
— Вали их, ребята!
Алексей слышал дыхание врага, чувствовал тяжесть его тела. Видел злобные лица и бил, бил... Может быть, этот пил воду из Волги и думал, что победил? А может быть, этот...
Дрались на развалинах города. Дрались за них и на них умирали. А там, за спиной, стоял завод «Красный Октябрь». В цехах не было стен, не было крыш, но завод работал. А рядом, на бывшей улице, шел бой.
Гитлеровцы отступили. Алексей почувствовал, как дрожит его тело. Провел рукой по лицу — пот и песок. И вдруг увидел... У обгоревшей стены здания, неуклюже поджав ноги, сидел гитлеровский солдат. Казалось, что он внимательно рассматривает свои черные от копоти колени. И только по каменной его неподвижности Алексей понял: он мертв.
Алексей вспомнил ту женщину. Нет, он и не забывал ее ни разу с тех пор, как увидел тогда, на площади в Тихвине. Она вот так же присела там покормить ребенка. А этот здесь... чтобы не встать никогда. Алексею вдруг захотелось, чтоб женщина это узнала. «Рано или поздно узнает», — подумал он.
В Сталинграде старший матрос Алексей Васильев дрался в рукопашном бою пять раз. И каждый раз выходил из него невредимым. Ранило его в декабре 1942 года.
...Уже несколько суток Алексей не спал, положение на их участке было тяжелым. И наконец — передышка. Сколько проспал, Алексей не помнил. Проснулся от упавшего на лицо яркого солнечного луча. Он на мгновение рассек темноту подвала, ворвавшись в открытую кем-то дверь, и тут же исчез, загороженный спиной вошедшего. Алексей потянулся посмотреть, кто вошел, и в этот миг у входа разорвалась бомба. Минуту спустя, с болью и злостью скрежеща зубами, Алексей пытался встать с каменного пола, да ноги его не слушались.
Вскоре он был отправлен в госпиталь, увозя в себе из города, который защищал, два горячих осколка.
* * *
Синявинские высоты. 196-я дивизия.
Капитан Кривой усиленно обучал свой 228-й отдельный истребительный противотанковый дивизион. Люди новые, 196-я дивизия, куда входил дивизион, только что сформирована, а бои предстоят нелегкие.
— Орудия к бою!
Солдаты засуетились у орудий. Среди них был и замковый при 45-миллиметровой пушке младший сержант Алексей Васильев. Боль в ногах еще напоминала о себе, но в такие вот ответственные минуты удивительным образом куда-то исчезала. Пятнадцать секунд — и их орудие к бою готово. Капитан доволен. Распорядился выдать расчету премию — пять килограммов селедки.
А потом были бои. Скольких товарищей недосчитался после них Алексей! И только с пушкой, с родной своей «сорокапяткой», не расстался он ни на Синявинских высотах, ни под Ропшей. Казалось чудом, что, побывав во всех этих боях, она все-таки уцелела.
Теперь он командир расчета. Тщательно протирая ствол пушки, Алексей закусил нижнюю губу, и на лице его появилось выражение неподдельного усердия.
— Послушай, Капустин, почему ты такой молчаливый? — говорил он понуро стоявшему рядом наводчику.— Давеча командир у тебя спросил пустяк какой-то. А ты молчишь. Он же подумает, что дела своего не знаешь. А ты ведь его, как никто другой... Эх, ты! — Алексей с досадой махнул рукой. — Чтоб другой раз отвечал. Даже если чего и не знаешь, все равно говори. Только не молчи. Слышишь?
— Слышу, — глухо ответил тот.
— Ты не обижайся, — уже другим тоном сказал Алексей. — Я тебе как лучше хочу.
— Понял, товарищ сержант.
И действительно, Алексею очень нравился наводчик. Горьковский он. «Все, что ли, там такие молчаливые, — удивлялся про себя Алексей, — или, может, стесняется он, что в грамоте несилен?» Зато в бою с ним легко. Да и замковый Успенский — хороший парень. Свойские подобрались у него ребята.
Ночью расчет занял позиции у деревни со странным названием Жилой Бор. Похоже было, что фашисты в ней засели крепко. Вскоре они это доказали. Заметив приближение наших, открыли огонь. Правда, он продолжался недолго, решили, наверно, дождаться дня, однако Алексей со своими ребятами успел засечь четыре орудия.
— Завтра пригодится, — сказал он. Уже все было готово к завтрашнему бою, и можно было немного соснуть, но Алексей спать не стал. Перед ним, невидимая в темноте, замерла деревня. Ее приказано освободить. Нужно все обдумать.
Вот уже четвертый год Алексей воевал. Сменил морскую форму на армейскую. Много всякого повидал. Начал войну на Севере, ушел добровольцем в Сталинград и теперь вот под Ленинградом. Всюду он на совесть делал свое дело, стоял на своем месте, и все вокруг знали, что место это не пустое, а там находится надежный человек, который делает то, что нужно.
Он это почувствовал еще в Сталинграде, когда ему пришлось схватиться с врагом врукопашную. Зазевайся он тогда — рядом погиб бы товарищ. И сейчас, глядя в серый морозный рассвет, на медленно, как на фотобумаге, проявляющиеся очертания деревни, Алексей понял: здесь то же самое. Очень нужно, чтоб деревня была сегодня освобождена. А если не будут уничтожены два пулемета, находящиеся на его участке, сделать это будет трудно. То есть, без его, Алексея, 45-миллиметровой пушки. Бой начался после полудня. Как всегда, в бою Алексея охватило сильное внутреннее возбуждение. Оно заставляло его быть сосредоточенным, осторожным и решительным. Из-под капюшона белого маскхалата выбились черные, как смоль, волосы. Не случайно же всю его семью в деревне называли не Васильевы, а Смолины. Братья стали носить эту фамилию. Только Алексей так и остался с настоящей, отцовской.
— Огонь! — командовал он. — Так его! Хорошо, ребята! Один готов, заткнулся.
Алексей даже потер руку об руку, как человек, обрадованный завершенным им делом. Двинул на затылок шапку под капюшоном, высморкался, обтерся и снова взялся за работу. Он весь жил боем. Его не покидало чувство крайней нужности всего, что он делает. Там, на КП, неотрывно следили за всем ходом боя. Там на артиллеристов надеялись. И когда замолчали немецкие пулеметы, он услышал голос командира:
— Отлично!
Снаряды ложились точно. Противник отстреливался, но все реже и реже. Кончался еще один бой. Но Алексей доволен собою не был. Ему всегда казалось, что он в силах сделать что-то большее.
Это чувство неудовлетворенности росло по мере того, как город за городом, деревню за деревней они освобождали от фашистов. То, что он видел там, звало к отмщению. Деревни и города встречали их виселицами. На улицах — разрушенные, разоренные дома, обгоревшие и расстрелянные беззащитные люди.
Деревня Жилой Бор не отличалась от других. Когда Алексей вошел в нее, он увидел, как солдаты снимали с виселицы и хоронили трупы.
Алексей подошел к изуродованным немецким пулеметам. В нос ударил запах свежей гари. Подумал — хорошо накрыли. Сел, вытащил из вещмешка сухой паек, подержал в руке, сунул обратно. Осмотрелся вокруг, прикинул про себя, где бы поставил пулеметы он, и оценил сообразительность противника. Ничего не скажешь, отсюда прекрасно просматривается поле, сплошь покрытое посеревшим снегом. Алексей опять перевел взгляд на бесформенные куски металла, перемешанные с мерзлой землей, — все, что осталось от немецких пулеметов, и подумал: «А если бы мы с ребятами их не накрыли?..» Встал и пошел, немного приволакивая от усталости ноги.
За этот бой сержант Алексей Васильев был награжден орденом Славы III степени.
* * *
Эстония, город Валга.
Пехота пошла в атаку, но вынуждена была остановиться. Засевшие в окопах гитлеровцы так поливали огнем, что наступать, не «притушив» его, было бессмысленно. На помощь пришла артиллерия.
Алексей выслушивал распоряжения командира роты.
— Разрешите сказать, — обратился он к нему.
— Ну!
— Невыгодно мне здесь пушку свою ставить. Я ее лучше вот сюда, в сторонку,— он показал пальцем на карте, — здесь меньше наших сил сосредоточено. И бить сюда меньше будут, у них же тоже глаза есть.
— Думаешь, лучше так? — спросил командир.
— Думаю, так. Только вы мне людей дали бы пушку перетащить...
— Ну что же, действуй, — решил командир, — а людей не дам, сам видишь, дела какие.
Прикидывая, справятся ли они втроем, Алексей возвращался к своему орудию. Уже больше года он не расставался с ним. И ремонтировал-то всего раз.
«Эх, этот ремонт! — Алексей вздохнул. — Кабы знать...»
Уж сколько времени прошло, а никак он не мог забыть, простить себе гибель наводчика Капустина, будто был виноват в ней. Случилось это на Псковщине. Пушке потребовался ремонт. Накануне получил Капустин из дому письмо. Долго сидел над ним. А потом, видать, не выдержал, подошел к Алексею.
— Гляньте, мои, — вдруг разговорился он и протянул фотографию. На ней была женщина с ребенком.
— Может, и не увижу больше, — стоя за спиной своего командира, тихо проговорил Капустин.
— Ты это брось, — отмахнулся Алексей.
На следующий день, когда нужно было привезти запчасти, он, вспомнив этот разговор и посчитав, что здесь безопаснее, решил оставить Капустина у орудия, а за запчастями послать другого.
Когда летит на тебя мина и визжит — не бойся, она упадет дальше. Если шипит...
— Ложись!— что есть силы гаркнул Алексей и ничком упал в окоп. Капустин не успел. Осколок попал в шею, он умер мгновенно. Ответ его жене пришлось писать Алексею. «Лучше бы меня, — подумал он тогда,— ни вдовы, ни сироты бы не осталось».
Алексей не раз замечал, как сильно тоскуют по дому его товарищи. Молчаливый — сидит, глаза в одну точку уставит, слова из него не вытянешь, — значит, о доме думает. Разговорчивый, наоборот, как заладит, не остановишь — все о семье рассказывает. Описывает до мельчайших подробностей, что будет, когда вернется домой. Алексей никогда об этом не думал. Девушка, с которой дружил, перестала ему писать. А больше он ни с кем не познакомился. Потому что вчера знал только войну, сегодня — войну и завтра — опять войну. Он не думал о том, что будет после, просто не надеялся на после, потому что все, что мог, готов был отдать сегодня.
Алексей ускорил шаг. Завтра — трудный день. Их батарея займет позицию перед пехотой. Окопы противника придется расстреливать почти в упор. Тут важно хорошо укрыться.
Когда стемнело, Алексей с ребятами перетащил пушку на правый фланг, уведя с того места, которое завтра будет самым «горячим». Еще днем он приметил удобный куст, где и решил замаскироваться. Ночь скрывала их, трава заглушала звуки.
Рассвет снова поднял пехоту в атаку. Предположение, подсказанное Алексею опытом или чутьем, а может быть, тем и другим, подтвердилось. Они со своей «сорокапяткой» оказались вне зоны интенсивного огня. Позиция их была хороша еще и тем, что, оставаясь невидимыми для врага, они без помех просматривали линию его окопов, поражали цель наверняка.
— Ура-а! — как боевой клич, катилось по земле и пропадало в вое снарядов.
Мимо орудия бежали солдаты.
Алексей немного выждал. Глаза его впились в подоску земли, перерезанную окопами.
«Пулеметы!.. Ага, и пушка!.. Ну что ж...»
— Огонь! — подал команду Алексей.
Ствол пушки, точно выверенный по цели, вздрогнул. Началась своя, отдельная война между его «сорокапяткой» и вражескими огневыми точками, посылающими смерть. С каждым выстрелом Алексей все больше ощущал себя победителем в этой маленькой войне. Одну за другой расстреливал он свои цели.
Спустя несколько дней сержант Алексей Васильев узнал, что представлен к награждению орденом Славы II степени.
* * *
3-й Прибалтийский фронт, 196-я Краснознаменная Гатчинская дивизия, 228-й противотанковый дивизион.
Четыре года Алексей на войне. Двадцать три ему, и слывет он бывалым солдатом.
Случилось так, что погиб старший лейтенант, начальник разведки. Кому быть вместо него?
«Васильев — человек подходящий, — размышлял командир дивизиона капитан Григорий Кривой. — Коммунист. Заявление в партию подал еще в Сталинграде в сорок втором. Второе — награды, тоже важно. А в-третьих...» — капитан Кривой подсунул под козырек карандаш, и фуражка съехала назад, открыв вспотевший лоб. Потом он размеренно закивал головой, будто соглашаясь с собственными мыслями. Капитан вспомнил один случай.
Было это уже в Прибалтике. Васильев с небольшим отрядом — человек пятнадцать — шел впереди дивизиона. Никто не знал, есть ли противник поблизости или отошел.
В такой обстановке каждую секунду ждешь чего угодно. Нервы на пределе. Но вокруг тихо и безлюдно. Впереди мост. Вдруг из-под него выскочили два гитлеровца и, пригибаясь, бросились в разные стороны по кустам. Отряд остановился. Идти дальше нельзя; мост, по всей вероятности, заминирован, иначе чего бы немцы под ним сидели.
Досадно, но придется осматривать мост. Сколько на это времени уйдет! В разведке каждая минута на счету. Наши части двигаются следом, им сведения о противнике нужны. А тут топчись около моста, ищи заряд...
От группы отделился Васильев. Снял оружие, вещмешок, положил на обочину дороги. Спокойным шагом направился к мосту. Группа молча наблюдала за ним, еще не понимая, что он хочет делать. Кто-то спросил: «Он что, сапер?» Но никто ему не ответил. Тем временем человек все убыстрял шаг и наконец побежал. Было тихо. Замерли люди у моста, казалось, замер стрекот неугомонной мелочи, невидимой в траве, слышен был только глухой стук по бревнам. Бух-бух-бух... каждый шаг, как шаг последний...
Алексей пробежал весь мост до конца. Обернулся назад и крикнул лихо и радостно:
— Пошел!
...Подумал капитан Кривой, взвесил все «за» и «против» и решил назначить сержанта Алексея Васильева начальником разведки дивизиона.
Вскоре Алексей получил срочное задание — захватить и доставить «языка». Такого ему еще делать не приходилось, но робости, неуверенности не было. Война многому его научила, и казалось, что нет в ней такого, чего бы он не смог сделать. «Надо только поесть покрепче, одеться ладно, а голова у солдата всегда с собой»,— шутил Алексей. Он понимал, что предстоит риск немалый. Томило знакомое чувство. Оно уже было, когда Алексей бежал по мосту, ежесекундно ожидая взрыва. Казалось, что щемит-то сердце у него, а бежит вовсе не он. Тот, бегущий, доказывал ему что-то, а потом смеялся над ним, когда доказал. Тот, второй, был сильнее, и Алексей подчинялся ему.
Противник находился на противоположной стороне реки. Саперы навели «мост» — веревочную лестницу, лежащую на поверхности воды. Алексей для перехода выбрал раннее утро. По себе знал, когда стоял в карауле, как немилосердно клонят в сон рассветные часы. Самая удобная пора, если хочешь застать человека врасплох, даже если он на часах.
Первым шел Алексей. На противоположном берегу он притаился в ложбинке и стал ждать.
Перед вылазкой долго думал, кого взять с собой. Людей знал еще недостаточно. Выбрал пятерых. Теперь больше, чем за себя, волновался за них. По всем расчетам, они должны бы были уже появиться, но их не было.
«Плохое начало, — подумал Алексей. — Только без паники», — тут же одернул себя.
Рассветало быстро. Теперь гитлеровцы могли легко заметить разведчиков. Уходило драгоценное время, но никто не появлялся. Алексей терялся в догадках. Наконец приполз Гришин. Остальных не было, и Гришин о них ничего не знал. Решили больше не ждать. Алексей заметил, как впереди, в кустах, кто-то метнулся. Поползли туда.
Роса, пока Алексей ждал, промочила одежду, и она неприятно холодила тело. Хотя и стоял август, потихоньку начинала пробирать дрожь. Но когда поползли, исчезло ощущение промокшей одежды, холода — он весь превратился в слух, до отказа напряг зрение. Словно все чувства Алексея слились в эти два, необычайно усилив их.
Стоп! Землянка!
Оба замерли, осмотрелись. Часового не было. Алексей приказал Гришину ждать, а сам двинулся вперед. Больше всего он боялся, что дверь будет закрыта.
Васильев прикидывал: «Если появится часовой...»
«Если кто-нибудь выйдет из землянки, когда я буду возле нее...» «Если...»
Их было много, этих «если». На все нужно было найти ответ, и мгновенно.
У входа услышал голоса. Толчок в дверь... Перед ним — пятеро. Не ждали. Один тянется за автоматом. В него — очередь. Остальные поднимают руки. Среди них поляк, он хорошо говорит и понимает по-русски. Поляк с радостью готов помочь Алексею. Команды, переводимые им, все послушно выполняют: «Руки не опускать!», «Не оглядываться!», «Идти прямо», «Пригнуться», «Не разговаривать»...
Чувствуется, они не могут допустить мысли, что он отважился их взять один. Подавлены и послушны. Однако уж сколько прошли, а никто больше не появляется. Пленников охватывает легкое беспокойство. И когда навстречу выходит Гришин, на их лицах чуть ли не облегчение,— вот и подтвердилась догадка, что русских много. Но за ним должен появиться еще кто-нибудь? Почему же никого не видно? Зачем они прячутся?
Алексей вдруг понимает, почему начинают волноваться пленники. Усмехнувшись, он громко отдает команды невидимому отряду. И пленные успокаиваются. У переправы Алексей дал белую и две красные ракеты: все в порядке, прикройте огоньком!
Пушки открыли огонь, прикрывая двух отважных солдат, державших под прицелом четырех «языков».
Вернувшись, Алексей узнал, что одного из товарищей, которых он с таким нетерпением ждал сегодня на том берегу, тяжело ранило у переправы, и остальные двое понесли его к санитарам. Что же, такое бывает на войне.
Подходили солдаты, однополчане, поздравляли, расспрашивали, шутили:
— Длинный же у тебя «язык» получился!
А командир, когда Алексей доложил о выполнении задания, пожал ему руку и сказал:
— Разведчиком ты родился, Васильев. Правильно я угадал.
Алексей шел по лесу, улыбался. Шел не прячась, не боясь быть услышанным, шел не на задание, а просто так...
Потом были и другие поиски. А потом была радость. За инициативу и храбрость, проявленные в разведке, сержанту Алексею Васильеву вручили орден Славы I степени.
Живет человек. У него бывают удачи и невезения. Приходят радость и горе. Одно сменяет другое. Но лишь раз в жизни настает час, который мы называем его часом.
Группа артиллерийских разведчиков, выполняя боевое задание, направилась в тыл противника. Надо было сообщить командованию о передвижении вражеской колонны.
Алексей выбрал место у перекрестка, где стоял старый блиндаж. Проверил рацию — все в порядке. Товарищи залегли рядом. Колонна появилась ночью. По рации Алексей связался с командиром артиллерийского полка и сообщил координаты. Разорвались первые снаряды. Алексей продолжал корректировать огонь. Чтобы лучше видеть, он поднялся на бугорок. Это была ошибка. Его заметили.
Вскоре при вспышках разрывов он различил тусклое поблескивание касок. Фашисты окружали их.
Тогда Алексей передал:
— Квадрат... прицел... Огонь!
Но огня не последовало. В ответ он услышал голос командира:
— Ты ошибся? Это твои координаты...
— Огонь! На нас огонь! — крикнул Алексей. Разрывы снарядов опоясали холмик. Раз, еще раз...
Гитлеровцы отошли. И снова, не веря больше в смерть, Алексей поднялся на вершину:
— Квадрат... прицел... огонь!
Он вел бой. Послушные его командам, снаряды снова рвались в самой гуще фашистов. Они были в ловушке, и он уничтожал их.
Алексею оторвало руку. Его подобрала наша пехота, захватившая высоту.
28 сентября 1944 года на подступах к Риге для кавалера трех орденов Славы и ордена Отечественной войны I степени сержанта Алексея Васильева закончилась война.
Но она всегда в его памяти.
Алексей Андреевич Васильев после госпиталя вернулся в родную деревню Селище, ранее Тихвинского, теперь Бокситогорского района. Стал председателем колхоза. Потом перебрался в Тихвин, шесть лет работал на мясокомбинате. Теперь он персональный пенсионер.
С. Боровикова
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
