15 ноября 1941 года Военный совет Ленинградского фронта постановил выделить 30 транспортных самолетов ПС-84 для переброски продовольственных грузов из Новой Ладоги в Ленинград. Для этих самолетов было установлено суточное задание — не менее двух рейсов по маршруту Новая Ладога — Ленинград.
После выполнения этой задачи Военный совет приказал всем, транспортным самолетам возвратиться на прежнее место базирования — аэродром Хвойная и оттуда перевозить продовольствие в Ленинград.
Как-то ноябрьским утром сорок первого года начальник штаба ВВС Ленинградского фронта генерал С. Д. Рыбальченко шел по заснеженному Невскому проспекту. Блокадный город жил. Там и здесь встречались небольшие группки изможденных ленинградцев — женщин, подростков, стариков. Люди выполняли необходимую работу. Впрягшись в сани, два паренька и несколько пожилых женщин везли дрова. Значит, сегодня в их квартирах будет тепло. На другой стороне проспекта девушка и мальчик тянули детские санки с телом кого-то из погибших или умерших родственников. В их семье сегодня большое горе: блокада унесла близкого и дорогого человека — может быть, отца или мать, брата или сестру... У продовольственных магазинов — длинные очереди. Люди ждут, когда привезут и начнут выдавать по карточкам хлеб — «сто двадцать пять блокадных грамм с огнем я кровью пополам». Недалеко от Гостиного двора три-четыре женщины и несколько подростков — мальчиков и девочек из разбитой водопроводной трубы набирали воду в ведра, бидоны, кувшины. Они делали это молча. Движения были медленные, экономные. Но вот одна женщина, поставив ведро возле сугроба, подошла к фотовитрине, на которую только что вывесили новые фотографии, обернулась и что-то сказала. К витрине подошли и другие женщины. Рассматривая ее, они оживленно о чем-то говорили. Рыбальченко подошел поближе и сразу понял, чем было вызвано необычное оживление людей, отвыкших заводить разговоры на улицах.
Женщины не сводили глаз с портрета летчика, снятого возле большого двухмоторного самолета. Капитан, словно добрый рыцарь, смотрел на этих вконец ослабевших людей с широкой добродушной улыбкой.
— Я прочел подпись под портретом,— вспоминает Степан Дмитриевич Рыбальченко.— Она сообщала, что капитан Дмитрий Кузнецов, заместитель командира эскадрильи транспортных самолетов Московской авиагруппы особого назначения, совершает в самые тяжелые для города дни из Новой Ладоги в блокированный Ленинград наибольшее количество рейсов с продовольствием.
Женщины были безмерно рады, что о них, горожанах, попавших в беду, страна не забыла. Продукты в Ленинград привозят даже на самолетах.
Как раз накануне поздним вечером в Смольном, докладывая члену Военного совета фронта А. А. Жданову оперативные данные о действиях авиации, я отметил, что несколько эскадрилий транспортных самолетов ПС-84 перелетели из Хвойной на промежуточный аэродром в Новую Ладогу и оттуда, как и было решено Военным советом фронта, осуществляют регулярные рейсы с продовольствием в Ленинград на самом коротком пролете воздушного моста. Мне ежедневно приходилось докладывать А. А. Жданову о работе авиации, в том числе транспортной. Военный совет быстро и точно оценивал меняющуюся ситуацию, делал все возможное, чтобы воздушный мост действовал на полную мощность, особенно в период «мертвого сезона».
Портрет капитана Д. Кузнецова на Невском проспекте оказался не случайно. Кузнецов выступил инициатором своеобразного соревнования летчиков за увеличение количества продовольственных рейсов в Ленинград, за наибольшую загрузку самолетов. Это был храбрый, мужественный летчик. Он умел летать днем и ночью в любых условиях погоды и ради дела часто шел на риск. Эта последняя черта наиболее ярко проявилась в его характере в дни полетов эскадрильи на Новоладожском пролете. Здесь он никому не уступил лидерства в соревновании летчиков. Его сильные, многоопытные «соперники» — командиры кораблей А. Калина, А. Куликов, В. Шутов, В. Заерко, Ф. Ильченко, А. Семенков, Г. Бенкунский, С. Фроловский, А. Добровольский, М. Скрылышков и другие буквально наступали на пятки. Но всякий раз он ухитрялся взять на 200—250 килограммов больше и каким-то чудом выкраивал время для одного, а порою а двух дополнительных рейсов. На Новоладожском пролете был такой день, когда Д. Кузнецов втрое перекрыл суточную норму: совершил на маршруте Новая Ладога — Ленинград пять рейсов, доставив в город 20 тонн драгоценного груза. Это было, казалось, за пределом человеческих возможностей. Но такой уж был характер у Д. Кузнецова — преодолевать непреодолимое, когда это очень надо.
Душой соревнования летчиков и технического состава были комиссары Московской и Особой Северной авиагрупп И. М. Карпенко и В. П. Легостин, начальник политотдела Московской авиагруппы И. К. Потеряйло, комиссары эскадрилий Московской авиагруппы И. С. Булкин, М. М. Комаров, И. М. Кузнецов, Д. С. Гончаренок, комиссары авиабаз С. Л. Окунь (Комендантский аэродром), П. С. Смирнов (аэродром Смольное). Они были опытными политработниками и пользовались заслуженным авторитетом у летного и технического состава.
— Вся наземная работа — подготовка самолетов к вылету, их погрузка и разгрузка, забота о быте и питании летчиков, контакты с местными партийными и советскими органами, аэродромное строительство и многое другое — ложилась на плечи комиссаров эскадрилий,— рассказывал нам при встрече в Москве бывший комиссар Московской авиагруппы И. М. Карпенко.— В своей работа они постоянно опиралась на партийные организации эскадрилий. Большинство летчиков и немалая часть инженеров и техников группы были коммунистами. Все важные вопросы, связанные с полетами в блокадный Ленинград, обсуждались на партийных собраниях.
И. М. Карпенко рассказал нам, что эти собрания проходили по-деловому, критика на них была прямой, острой, невзирая на лица, решения принимались конкретные. В эскадрильях хорошо работали агитаторы и пропагандисты, регулярно проводились политинформации и беседы, выпускались стенные газеты и боевые листки. Большое внимание уделялось индивидуальной воспитательной работе в экипажах, в составе которых частенько летали комиссары, выполняя обязанности либо бортмехаников, либо бортстрелков.
— Работа комиссаров эскадрилий облегчалась тем, что экипажи кораблей были дружными, сплоченными, дисциплинированными,— говорил Иосиф Михайлович.— В эскадрильях и экипажах кораблей царила обстановка взаимного доверия и уважения. Все называли друг друга обычно по имени и отчеству, иногда по воинскому званию. Никому не надо было долго объяснять, как лучше выполнить то или иное боевое задание. Каждый понимал своего товарища с полуслова как на земле, так и в воздухе. И еще деталь, характеризующая обстановку в нашей авиагруппе: чинопочитания, угодничества, подхалимажа, неискренности у нас не было. Люди были прямые, принципиальные, правду говорили в глаза, какой бы горькой она ни была... И, как в любом коллективе, лучшей, самой убедительной агитацией был личный пример командиров и комиссаров.
Немало рейсов во фронтовые части и соединения, в глубокий тыл врага и в осажденный Ленинград совершил старший лейтенант И. С. Булкин, комиссар 3-й эскадрильи, опытный бортмеханик, который в случае надобности всегда мог заменить пилота. На то у него были законные основания — пилотское свидетельство, и не раз ему приходилось браться за штурвал самолета, в том числе в тяжелой аварийной обстановке.
Десятки вылетов в блокированный Ленинград совершили комиссары 4-й и 6-й эскадрилий И. М. Кузнецов и Д. С. Гончаренок.
Собравшиеся в Хвойной эскадрильи представляли монолитную воздушно-транспортную группу.
В приказе по Главному управлению ГВФ, датированном 9 ноября 1941 года, четко определена роль выделенной в составе МАОН так называемой неотдельной авиагруппы, в которую вошли 3, 4 и 6-я эскадрильи. Такой шаг был предпринят для организации более четкой работы по обслуживанию Ленинграда, находящегося в осаде, и войск Ленинградского фронта авиацией.
Командиром неотдельной авиагруппы, как уже упоминалось, был назначен полковник С. Н. Шарыкин, которого освободили от командования 6-й эскадрильей. Комиссаром авиагруппы стал Д. С. Гончаренок, однако его не освободили от обязанностей комиссара 6-й эскадрильи.
Эскадрилья эта во второй половине сентября сорок первого обосновалась на аэродроме Шибенец под Тихвином и успешно выполняла полеты в блокированный Ленинград. Незадолго до занятия Тихвина фашистскими войсками ей пришлось перелететь в Кушаверу.
Командир 3-й эскадрильи, один из наиболее опытных пилотов Аэрофлота, В. А. Пущинский, знавший С. Н. Шарыкина с 30-х годов, в беседе с нами говорил о нем как о пилоте-самородке, умевшем сплачивать вокруг себя коллектив.
— Характер Шарыкина,— вспоминает Владимир Александрович,— я хорошо почувствовал, когда еще был курсантом Тамбовской летной авиашколы ГВФ. Серафим Николаевич занимал тогда пост заместителя начальника школы. Честно говоря, мы побаивались его строгих, скрупулезных инспекторских проверок. Не дай бог было растеряться в полете и что-то выполнить нечетко, неуверенно — жди тогда отстранения от полетов. А это для пилота — худшее наказание. Но проштрафившегося пилота Шарыкин не упускал из виду. Наблюдал за его поведением и каждому неудачнику давал возможность исправить ошибку. Такой метод учебы ни на миг не позволял будущему пилоту забывать, что небо ошибок не прощает, помогал вырабатывать ответственное отношение к своей профессии. Нравилось мне и то, что Серафим Николаевич всегда был подтянут, не допускал небрежности в одежде и от нас, курсантов, этого же требовал. Всем своим видом человека в высшей степени опрятного, аккуратного он показывал, что авиатору противопоказана во всем даже малейшая неряшливость. Претили ему болтливость, бахвальство, позерство. Не выносил в людях скрытности, двуличия.
Вскоре после создания этой авиагруппы летчики узнали, что навигация на Ладоге полностью прекратилась. Ленинградской группе был отдан приказ немедленно перебазироваться на полевой аэродром Новой Ладоги и приступить к челночным рейсам на самом коротком плече воздушного моста — Новоладожском пролете.
Дни стали короткими и продолжали идти на убыль. Близость же Новой Ладоги к Ленинграду и значительные запасы продовольствия на ближних базах позволяли максимально увеличить количество авиарейсов в Ленинград.
Как в свое время в Хвойной, в Новой Ладоге к такому повороту событий никто заранее не готовился.
Военный совет своим решением от 15 ноября 1941 года (принятым в день прекращения навигации) обязал командующего ВВС Балтийского флота генерал-майора М. И. Самохина обеспечить подготовку Новоладожского аэродрома и всех его служб к приему транспортных кораблей, прикрытие самолетов на трассах силами морских летчиков-истребителей. На генерал-майора А. М. Шилова была возложена ответственность за подвоз продовольствия и погрузку его в самолеты.
Так же как и в Хвойной, немало забот легло на плечи местных партийных и советских руководителей.
И вот здесь-то как нельзя кстати оказался опыт, накопленный эскадрильями ПС-84 за полтора месяца полетов в блокированный Ленинград из Хвойной.
...Заканчивался первый день работы летчиков на Новоладожском пролете.
Вернулась из последнего, третьего рейса группа ПС-84, которую водил капитан Кузнецов. При заходе на посадку летчики видели застывшие у причалов разбитые фашистскими бомбами баржи, плавающие но большим полыньям мешки с мукой, разрушенные продовольственные склады, пристани.
На пути с аэродрома они встретили группу моряков.
Остановились.
— Как слетали, ребята? — спросил пожилой моряк.
— Нормально,— ответил Кузнецов.
По в тоне, каким он это сказал, чувствовалась обеспокоенность.
— А наши суденышки на приколе... Ладога не пускает. Сейчас на вас надежда,— вставил моряк помоложе.
Нахмурился Кузнецов.
— Надежда надеждой,— сказал он,— а пока с тремя рейсами еле управились...
По выражению его лица было видно: недоволен командир группы.
— Еле управились... Так уже ночь на носу. День-то коротенький,— заключил пожилой моряк.— Куда еще летать...
— Если очень постараться, четыре-пять раз слетать вполне можно,— твердо, как о само собой разумеющемся ответил Кузнецов.
— Ну это ты, Дмитрий, подзагнул,— возразил один из летчиков.
— Чего «подзагнул»? — наступал Кузнецов.— Ты что, не заметил, как грузили самолеты? Как было в Хвойной? Забыл, что ли? А здесь. Горе одно. Сорок минут на загрузку уходит. С заправкой самолетов тянут. Посчитай-ка, если сократить на все это время, то его хватит на один, а то и на два рейса.
К ним подошел комиссар:
— Мы вот тут с летчиками посоветовались. Много есть предложений насчет увеличения числа рейсов. В самый раз коммунистам собраться, обмозговать все как следует.
...Летчики не любили держать длинные речи. Так было и в этот раз. Собрались после ужина в летном общежитии. Позади был трудный день. Собрание длилось меньше часа. Все понимали: надо наладить интенсивную транспортировку грузов на Новоладожском пролете.
Военный совет Ленфронта утвердил новую схему полетов из Новой Ладоги с «короткого плеча». Это почти вдвое сокращало путь в Ленинград, давало возможность делать по три и более рейсов в день.
Свой доклад Гончаренок начал с рассказа о споре, который разгорелся между летчиками при встрече с моряками. Коммунисты оживились. И тут Гончаренок обратился с вопросом к собранию:
— Так сколько мы сможем делать рейсов за летный день? Может, не прав Кузнецов?
Раздались реплики:
— Пять многовато, а четыре осилим.
— Ну что ж, будем считать четыре рейса нормой,— подытожил Гончаренок и привел убедительные расчеты. Он сказал, что по ленинградским нормам один килограмм масла выдается на 50 человек, один килограмм концентратов — на 20 человек. Один самолет доставит за один рейс 2500 килограммов в осажденный город и накормит 125 тысяч ленинградцев.
— А сколько доставим продуктов за четыре рейса, нетрудно подсчитать,— сказал комиссар.
Каждый из участников собрания мысленно проделал арифметический подсчет. 30 самолетов за день могут перевезти в город 75 тонн грузов, а если таких рейсов четыре — это уже 300 тонн. То есть в полтора раза больше установленной на ноябрь нормы Государственным Комитетом Обороны. А ведь по воздуху доставлялись исключительно высококалорийные продукты. Нетрудно было представить цену такой помощи.
Делая эти расчеты, летчики не знали, что на другом пролете воздушного моста, который брал свое начало с дальних полевых аэродромов Вологодской области, вовсю развернули транспортные полеты в блокированный город экипажи тяжелых бомбардировщиков 7-го авиаполка.
Сохранился краткий протокол партийного собрания, вернее, запись некоторых выступлений коммунистов. Приведем их.
Валухов (командир корабля). У нас на все самолеты дается одна нагрузка — средняя, две тонны. Между тем загрузка должна даваться на каждый самолет в отдельности. Ведь конструкции не всюду одинаковы... Я могу взять лишних 270 килограммов груза... Предлагаю учитывать эту разницу в задании...
Кузнецов (командир корабля). Предлагаю снять с самолетов подогреватели, запасные части, инструмент. Это даст возможность брать лишних 50—70 килограммов груза на каждый самолет...
Васильев (командир корабля). Предлагаю поставить перед соответствующими организациями вопрос о заметно тяжелой деревянной тары бумажной, мешковиной или фанерой. По моим подсчетам, это даст возможность доставлять в Ленинград дополнительно пять тонн продовольствия ежедневно.
Как видим, выступления деловые и предельно лаконичные. Так выступали все. Решение собрания, принятое единогласно, было конкретным.
Когда расходились, Кузнецову кто-то сказал:
— Ну, Дмитрий, держись, на тебя будем равняться.
...Новоладожский аэродром расположился на левом берегу Волхова (сейчас здесь находится поселок рыбаков, разбит фруктовый сад). Поблизости от летного поля в сосняке укрылись продовольственные склады.
Сюда то и дело подъезжают полуторки с продуктами. Их везут с берега Ладожского озера. Изумительно красивы эти места при впадении Волхова в море-озеро, старинные кирпичные и деревянные домики. Никольский собор с серебряным шпилем, чем-то напоминающим Адмиралтейскую иглу. Одноэтажный, с большими окнами деревянный дом, где помещалось офицерское собрание Суворовского (Суздальского) полка, гостиный двор... Новая Ладога, старинный русский город — ровесник Ленинграда.
Но никто, находясь на берегу у причальной стенки, не вглядывается в излучины обводного Приладожского канала, в старинные здания и церкви, не любуется могучим разливом древней реки, выносящей свои воды в бескрайнюю гладь то тихой, то бешено капризной Ладоги.
Город все чаще бомбит и обстреливает фашистская авиация. Основные удары наносятся по продовольственным складам, причалам и пристаням, аэродрому. Тревога следует за тревогой.
Пристань обезлюдела. Не слышно судовых гудков. Застывшие в затонах суда и баржи подтверждают, что навигация прекратилась.
Но живет, трудится город, не прекращается работа Новоладожского аэродрома.
Как причудливо складывается судьба человека во время войны. В те дни в Новой Ладоге можно было встретить оторванных от своих лабораторий, любимых занятий в институтах крупных ученых, прервавших творческую работу известных режиссеров, писателей, художников, артистов, рабочих Кировского и Металлического заводов... Война сняла их с места, нарушила привычный ритм жизни. И всех этих людей, только что сошедших с трапов самолете», объединяло одно: тревога за судьбу родного города и стремление отдать все силы, чтобы приблизить день победы над врагом.
Эвакуированных направляют на пункты питания и обогрева в Марьину рощу и в здание средней школы. Их поток все нарастает, достигая трех — трех с половиной тысяч в день.
Пункты питания не справляются. И тогда в двухэтажном кирпичном здании бывшего штаба Суздальского полка открывается столовая, которая работает круглые сутки.
Прямо отсюда эвакуированных отправляют на грузовиках и автобусах дальше на восток. Но машин но хватает. Кто может, уходит пешком.
А в город гонят скот, движутся автоколонны, конные обозы с мясом, мукой, маслом. Над Новой Ладогой ни на минуту не умолкает гул самолетов. Группа за группой уходят они на Ленинград.
— Гляди-ка,— притормозив близ берега Ладоги полуторку, доверху нагруженную мясными тушами, выкрикнул один из водителей.— Летит наше мясо, не задерживается.
Притормозили и остальные. — А летят-то как низко.
— Красиво летят. Кажется, будто по озеру плывут. Наблюдает за улетающими самолетами и председатель горисполкома А. М. Фадеев. Он идет вдоль берега Волхова, осматривая укрытые брезентом и тщательно замаскированные штабеля продуктов на пирсе рыболовецкого колхоза имени Калинина. Немало муки и круп завезли сюда по реке из Гостинополья в сентябре и октябре. Правда, значительную часть грузов моряки успели до наступления «мертвого сезона» переправить на западный берег озера. Но и того, что оставалось в Новой Ладоге, прикидывал Фадеев, могло хватить на несколько дней работы авиации. Хорошо, что удалось закупить около 400 тонн говяжьего мяса у населения. Шоферы фронтовой дороги тоже стараются. Трудная дорога им не помеха.
Мы встретились в Новой Ладоге с партийными и советскими руководителями военных лет А. М. Фадеевым, П. С. Денисовым, Н. С. Ершовым. От них узнали много интересных подробностей о тон, как была организована заготовка и доставка на аэродром продуктов, о патриотизме жителей города.
— Когда из города начались перевозки продовольствия в Ленинград на самолетах, мы обратились к населению с просьбой оказать помощь ленинградцам,— вспоминает Н. С. Ершов.— На собраниях люди заявляли: «Надо так надо. И к нам может нагрянуть беда». Разговор шел прямой: «Ты отдашь свою корову?» — спрашивал один другого. «Отдам».— «И я отдам».
Повсеместно решили так: оставить по одной корове на две-три семьи, остальное сдать в фонд помощи Ленинграду...
Не было ни одного случая, чтобы кто-то высказал недовольство. Мнение было единодушное. Если надо, отдадим последнее, говорили новоладожцы.
Самоотверженность жителей Новой Ладоги проявлялась буквально во всем. Когда пошли обозы и автомашины с продуктами из окрестных заречных деревень, встал вопрос об ускорении переправы через Волховское устье. Моста не было. Лед был слаб, паром стоял, к тому же он был маломощный. Но горожане нашли выход из положения. Под паром приспособили старую баржу, соорудили настил, установили мотор, работающий на бензине. Когда паром был готов, собрали народ с пешнями, ломами, топорами, пилами. Прорубили, пропилили во льду канал с берега до берега десятиметровой ширины. И стали гонять по этому «ручью» паром. Он мог взять до двенадцати нагруженных автомашин. Подвоз продуктов из заречных деревень пошел куда веселей. Их запас на аэродроме стал быстро увеличиваться.
За сутки Новая Ладога отправляла на базовые аэродромы Комендантский и Смольное до 30—40 транспортных кораблей. Столько же принимала оттуда. В зоне аэродрома в назначенное время появлялись краснозвездные «ишачки» морских летчиков.
Это истребители авиаполков 61-й бригады И. Г. Романенко. Они поджидают в заданном квадрате караваны ПС-84 и будут конвоировать их за Ладогу, до западного берега. Там «ястребки» передадут своих подопечных летчикам 280-го полка, которые доведут корабли до аэродрома Смольное, прикроют на посадке.
С утра получена карта погоды. Обещают снег и низкую облачность. И верно — уже метет. В землянке у дежурного диспетчера дребезжат телефоны. Половина землянки отгорожена старым громоздким буфетом. Здесь летчики и штурманы уточняют маршрут, делают расчеты. А выдастся свободная минутка, читают, забивают «козла», играют в шахматы, пишут письма. Полетные карты лежат в буфете, где мирно стояли когда-то чашки, сахарница и другая посуда. Буфет домовитый. Даже тут, в землянке, он сохранил запах мира и яблок.
Здесь и Дмитрий Кузнецов. Короткие минуты отдыха. Вместе с другими забивает «козла». Стучат костяшки домино, мешая диспетчеру, который не расстается с телефонной трубкой.
— Братцы,— просит он летчиков,— можно потише!
А за оконцем валит снег, и висит над аэродромом облачная, вьюжная, нелетная погода. И у Кузнецова, и у остальных такое чувство, словно на зимний короткий день и на снежную ночь война дала им отпуск. Но вот — звонок. Команда на вылет. Погоды нет и не будет.
Но ее не было уже с утра. Однако это не помешало Кузнецову уже четыре раза сводить свою девятку в Ленинград. Он был уверен, что слетает и в пятый раз, хотя знает, что все устали. Да и у самого силы на пределе. Но надо...
Летчики выходят из землянки. Валит густой снег. Ничего не видно. Как лететь в эту чертову разгулявшуюся метель?.. Но они летят. Впереди — белая стена. Лететь приходится слишком низко, чтобы различать землю. Неожиданно перед самолетами выплывают лесистые холмы. Надо иметь какое-то шестое чувство, чтобы в нужный момент сквозь снежную пелену все это увидеть, что называется, почувствовать, сманеврировать и не врезаться.
...На другой день в боевом донесении командира эскадрильи Бухарова говорилось:
«19 ноября Д. В. Кузнецов взял на борт свыше трех тонн продовольствия и, несмотря на нелетную погоду, частичное обледенение машины, мастерски выполнил слепой полет, приземлившись на Комендантском аэродроме».
Прошло еще два дня летной работы. И снова в очередном донесении отмечалось:
«21 ноября самолеты группы Кузнецова доставили защитникам города 211,8 тонны продовольствия. Отлично выполняли задания в составе группы Кузнецова командиры экипажей ПС-84 В. И. Шутов, И. Г. Мосалев, А. Д. Калина, В. И. Заерко, М. Я. Бычков, Г. К. Кожевич, И. И. Селезнев, Н. Н. Симаков».
Донесения предельно кратки. В них ничего не говорится о том, что все эти рейсы были сопряжены с большой опасностью и риском. Враг, имевший численное превосходство в воздухе, стремился сорвать воздушные перевозки в город, который по замыслу гитлеровского командования был обречен на голодную смерть. Фашистские истребители, хорошо изучившие этот маршрут, рыскали на всех его участках. И нашим истребителям сопровождения приходилось вести, как правило, неравные боя. Им не всегда удавалось защитить транспортные самолеты.
19 ноября, когда группа Кузнецова совершила несколько удачных рейсов в Ленинград, другая группа ПС-84 подверглась внезапному нападению «мессершмиттов».
Вот как это было. В тот день погода стояла переменчивая. Небо то затягивало тучами, то снова выглядывало солнце. Девятка транспортных самолетов под командованием Г. С. Голана прилетела на Комендантский аэродром без сопровождения. На беду, погода именно при подходе к городу улучшилась. И тут, откуда ни возьмись, на самолеты, совершавшие посадку, свалилось четыре «мессершмитта». Истребителей, которые могли бы прикрыть на посадке, над аэродромом не оказалось. Три транспортных самолета успели приземлиться и зарулили к стоянкам, а остальные находились в воздухе. В этот момент фашистские истребители на небольшой высоте сумели поджечь самолет Михаила Жукова. Огонь охватил машину.
«Экипаж,— рассказал командир 4-й эскадрильи МАОН К. А. Бухаров,— мужественно и самоотверженно боролся за спасение машины. Задыхаясь в удушливом дыму, стрелок Степан Олейник, бортрадист Яков Ковалев и бортмеханик Алексей Страхов били по «мессершмиттам» из пулеметов. Противник продолжал наседать. Машина потеряла скорость и стала падать. А внизу — штабели мешков и ящиков с продуктами, порохом и взрывателями. Казалось, секунда, другая — и горящий самолет врежется в склад боеприпасов, произойдет страшный взрыв. Но в эти несколько оставшихся секунд коммунисты командир корабля Михаил Жуков и второй пилот Николай Дзукаев последним усилием выровняли пылающую машину и отвернули от склада. Горящий самолет упал и взорвался за пределами авиабазы. Экипаж погиб».
В воздухе оставался еще один самолет, которым управлял Е. Р. Киреев — пилот начальника Главного управления ГВФ В. С. Молокова, один из авторитетнейших летчиков Аэрофлота.
Можно понять состояние А. Д. Калины и членов его экипажа, когда, спокойно приземлившись на Комендантском аэродроме, они увидели весь изрешеченный самолет, за 20 минут до этого чудом совершивший посадку, и возле него мертвого Е. Р. Киреева.
Что же произошло в 9 часов 50 минут над аэродромом? Об этом лаконично говорится в официальном донесении командования ОСАГ Военному совету Ленфронта:
«Другой самолет также был атакован при посадке. Командир корабля Киреев убит. Второй пилот А. Я. Жукотский дотянул до аэродрома и благополучно сел».
В донесении говорится также, что бортмеханик экипажа Иванов получил смертельное ранение и умер через дна часа. Остальные члены экипажа с тяжелыми ранениями были отправлены в госпиталь.
Но никакой рапорт не заменит живого рассказа. Оставшийся в живых второй пилот Александр Жукотский поведал обо всех трагических подробностях, которые случились в тот злосчастный день над Комендантским аэродромом, другу погибшего командира корабля — А. Д. Калине. Рассказ тот навсегда остался в памяти Александра Даниловича:
«Киреев в том последнем полете проверял меня как инструктор, поэтому сел на правое сиденье. Когда подошли к Комендантскому аэродрому, истребители, сопровождавшие нас, почему-то сели, не дождавшись посадки наших самолетов. Сосредоточив все внимание на посадке, мы не заметили «мессеров», пока они не подожгли самолет Михаила Жукова. Машина стала падать, объятая пламенем... Пара «мессеров» обстреляла нас из пушек и пулеметов. Стрелки открыли ответный огонь, но первые же пулеметные очереди «мессершмиттов» разбили турель пулемета и тяжело ранили стрелка.
Как только нас атаковали «мессершмитты», Киреев взял управление в свои руки и, сильно накренив самолет, пытался посадить его. Но тут «мессер» вновь атаковал нас и буквально прошил из пулеметов весь фюзеляж. Его нули попали в бронированную стенку правого сиденья, а осколки от нее — в затылок Киреева. Я сразу почувствовал, что командир уже не держит штурвал, и, глянув на него, понял, что он смертельно ранен или убит. Взяв в свои руки управление самолетом, продолжал посадку. Бортмеханика Иванова тоже ранило осколком в живот. Превозмогая боль, напрягая последние силы, по моей команде он выпустил шасси, успел закрепить их и потерял сознание.
В это время в самолет попали еще два снаряда. Один разорвался снизу и разворотил мое сиденье, я был ранен в правое бедро. Снаряд разнес весь нос самолета. Обливаясь кровью, я все-таки сумел посадить самолет. Все произошло так быстро, что не было ни секунды для размышлений и переживаний. Нужно было действовать, причем мгновенно. Самолет наш получил, как это потом подсчитали, несколько сот пробоин».
На глазах А. Д. Калины погиб над Ладогой самолет И. У. Жантиева. Прекрасный пилот, Ибрагим Жантиев должен был подняться в воздух вместе со своей эскадрильей, но по каким-то причинам взлетел чуть позднее других, и эти-то минуты и оказались для него роковыми. — На борту корабля,— вспоминает Александр Данилович,— находились дети рабочих и служащих завода «Электросила», и можно себе представить наш ужас и отчаяние, когда мы увидели, как падал в озеро и скрылся под ледяным крошевом самолет Жантиева...
А вот свидетельство комиссара эскадрильи А. Кузнецова. В своем письме брату члена экипажа бортрадиста И. С. Рыбалкина он писал:
«Сообщаю Вам, что 30 ноября 1941 года в 14 часов дня ваш брат бортрадист ПС-84 Иван Семенович Рыбалкин погиб при выполнении боевого задания в районе Новой Ладоги. В состав экипажа потерпевшего катастрофу самолета входили командир корабля И. У. Жантиев, второй пилот В. И. Воронков, бортмеханик С. В. Малолетов, бортстрелки С. И. Пензин и И. П. Кукурудзяк. Экипаж выполнил задание. На обратном пути самолет был атакован истребителями противника, завязался воздушный бой. Несколько самолетов врага было сбито нашими истребителями. Пилот Жантиев не растерялся. Он вел машину вперед. Но из-за облаков выскочила другая группа «мессершмиттов», находившаяся в засаде, и подожгла корабль. Машина, потеряв управление, упала в озеро.
Ваш брат, а наш дорогой товарищ Иван Семенович Рыбалкин отдал свою молодую жизнь за Родину, честно и самоотверженно защищая нашу священную землю от германских бандитов.
С боевым приветом А. Кузнецов».
Эти схватки в воздухе, трагическая судьба товарищей снова и снова убеждали летчиков, как много значат в бою самообладание, взаимовыручка, высокая ответственность за жизнь экипажа, пассажиров, за бесценный груз.
— Однажды в ясный морозный день четырнадцать транспортных самолетов приземлились на Тихвинском аэродроме, чтобы взять там мясо для Ленинграда,— рассказывали нам командир эскадрильи В. А. Пущинский и его заместитель А. И. Семенков.— Экипажи, как обычно, помогли грузить коровьи туши в самолеты. Как только закончилась погрузка, над аэродромом появились двенадцать «юнкерсов», прорвавшихся через зенитный заслон. Положение казалось безнадежным. Еще секунда-другая — и «юнкерсы» начнут пикировать и бомбить аэродром.
И вот здесь произошло то, чего меньше всего ожидали фашисты. «К пулеметам!» — крикнул командир корабля Михаил Скрылышков и сам первый кинулся к самолету, встал за турельный крупнокалиберный пулемет. Бросились к пулеметам стрелки-радисты, борттехники, в их числе комиссар эскадрильи И. С. Булкин.
Тут же ливень огня нескольких десятков турельных пулеметов заставил фашистов свернуть с боевого курса. Враг попытался совершить повторный заход, но встретил еще более организованный огонь. Какова была наша радость, когда мы увидели, как, беспорядочно сбрасывая бомбы, фашистские самолеты удирали с поля боя.
...И вот последний рейс московских летчиков из Новой Ладоги в Ленинград. Полчаса лета — и они приземлились на аэродроме Смольное. Там разгрузились, взяли на борт людей.
— На этом ваша работа с Новоладожского аэродрома закончена,— сказал летчикам диспетчер.— Поступило распоряжение еще до наступления темноты всем вернуться на свои базы — в Хвойную и Кушаверу.
С Новой Ладогой летчики расстались с грустью. Какую-то неделю летали с этой площадки. Но она навсегда осталась в памяти. Здесь каждый записал на свой счет по 25—30 рейсов. И каких! Поистине огненных рейсов! Здесь, на Новоладожском пролете, они потеряли своих товарищей — Е. Р. Киреева, М. Е. Жукова, И. У. Жантиева... Всего несколько дней назад слышали их голоса, ощущали тепло рук, вместе сидели в столовой... Трудно было примириться с гибелью надежных, верных товарищей, с которыми сроднила их война. У многих было такое чувство, что здесь оставляют они частицу самих себя.
...Прошло немного времени, и самолеты засветло приземлились в Хвойной и Кушавере.
На Хвойнинском аэродроме летчиков встречали как близких, дорогих людей. Девушки из санитарной бригады не скрывали слез радости... Опять собралась добрая половина жителей поселка. Каждому хотелось сказать летчикам слово привета, узнать, как «там», в Ленинграде.
Семенков и Булкин направились было в столовую, но к ним подошла средних лет женщина с десятилетним мальчиком. Это была хозяйка дома, где они квартировали, Ольга Ивановна Михайлова.
— Пойдемте-ка домой,— пригласила женщина.— Покормлю вас с дороги. Я тут кое-что приготовила.
— Мама блинов напекла,— оповестил сын.
— Здравствуй, Вовка,— протянул мальчику конфету Булкин.— Да ты вроде бы подрос, пока нас не было.
— Вот, держи,— Семенков вытащил из кармана комбинезона пачку галет, сунул их в карман мальчишки, подбросил своего любимца в воздух.
От предложения идти ужинать домой летчикам пришлось отказаться. На аэродроме им передали: всем велено собраться в столовой.
— А блины вечерком попробуем, Ольга Ивановна,— сказал Семенков.
Едва успели Семенков и Булкин отойти от своей хозяйки Ольги Ивановны Михайловой и ее сына, как к ним подошла молодая симпатичная женщина. Это была Вера Николаевна Федорова, парикмахер.
— С возвращением, ребята! Что-то вы подзаросли у меня. На вечер в таком виде не пущу.
— Критику принимаем. Работой обеспечим. Точите ножницы,— ответил за всех Булкин.
Летчики знали эту энергичную женщину еще по работе на аэродроме. Вера Николаевна везде успевала — и грузила самолеты, и разравнивала взлетную полосу, выносила раненых, охраняла продукты.
Потом ее уговорили поработать временно парикмахером. Здесь она и осталась.
...Секретарь Хвойнинского райкома партии Е. И. Зверев не помнил, в двадцатых ли числах ноября или в конце месяца в Хвойную прилетели председатель Ленгорисполкома Петр Сергеевич Попков и начальник Главного управления ГВФ генерал-майор Василий Сергеевич Молоков.
Расспросив секретаря об интересовавших их вопросах, гости не пробыли в райкоме и получаса.
— Пора, товарищи,— поднялся Зверев.— Летчики нас ждут.
Этот ужин в летной столовой летчики потом называли «банкетом)). Хотя все было как обычно. На столах — алюминиевые кружки с фронтовыми ста граммами. Дары хвойнинских лесов и огородов — соленые грибы, огурцы, капуста, нарезанный лук...
Но никто не притрагивался к еде. Все с любопытством посматривали на командирский стол, где расположились гости. Молоков раскладывал коробочки с орденами, наградные удостоверения.
Наконец из-за стола поднялся Петр Сергеевич Попков. Он передал собравшимся благодарность от Государственного Комитета Обороны, Военного совета Ленинградского фронта, Андрея Александровича Жданова за бесценную помощь ленинградцам.
— Мы знаем, дорогие товарищи, вы сделали все, что могли,— сказал он.— К вам нет никаких претензий.
Обведя взглядом лица летчиков, он продолжал:
— Но если каждый из вас сможет брать на самолет еще на центнер больше — спасем жизни еще тысяч людей. Ленинграду очень тяжело. Вы это знаете не хуже меня. Скоро будет легче. Пошли первые автоколонны с продуктами по ледовой дороге. Спасибо вам за самоотверженную работу.
А теперь слово Василию Сергеевичу Молокову.
Молоков зачитал приказ, провозгласил тост за награжденных. Пожелал всем летчикам успешных рейсов. Выступлений не было. Вслед за Молоковым поднялся капитан Кузнецов. Сказал всего три слова:
— Служим Советскому Союзу!
В гости к летчикам пришли школьники-старшеклассники. Они дали концерт. Пожалуй, самый большой успех выпал на долю семиклассницы Лии Макаревской...
«Шла война, и, конечно, она напоминала о себе во всем,— пишет Л. А. Макаревская.— Аэродром, летчики, которых прежде не видели жители нашего тихого в довоенные годы поселка, госпитали, эвакуированные... По так устроена жизнь, что все это тесно переплеталось с мирными делами. Поселок Хвойная жил. Мы, школьники, учились, читали книги, репетировали в драмкружке, нянчили малышей в детском приемнике, помогали родителям, нашим мамам. Ведь у большинства отцы воевали на фронте. Ходили в кино, на танцы...
Сюда приходили и летчики. Рослые, красивые лейтенанты и капитаны, деликатные, обходительные, приглашали нас, девчат, танцевать. Как-то я познакомилась с парнем, летчиком, москвичом. Ему было неполных двадцать. Много интересного рассказывал он о Москве, о столичных театрах, своей маме, сестре. Больше я его не встречала...
Этих ребят, смотревших смерти в лицо, летавших в любую погоду, веселых и озорных, мы обожали.
Мы, школьницы, часто выступали в клубе перед летчиками с концертами. Принимали нас необыкновенно тепло. Особенно в тот ноябрьский вечер 1941 года, когда состоялось награждение летчиков. Каждый номер встречался такими аплодисментами, что не хотелось уходить со сцены. Помню, я танцевала «Цыганочку».
В свой второй выход на сцену я читала отрывок из «Старухи Изергиль» о смельчаке Данко, который сжег для людей свое сердце и умер, ничего не прося себе в награду. С каким вниманием слушали мои зрители прекрасную легенду о герое — сами герои, готовые каждый день отдать свое сердце, свою жизнь за людей, за далеких, но таких близких всем нам ленинградцев».
...На другой день, едва забрезжил рассвет, летчики авиагруппы подняли свои корабли в воздух. Через 20 минут произвели посадку в Подборовье — сюда после падения Тихвина начался интенсивный подвоз продуктов по Северной железной дороге со всех концов страны. Здесь загрузились мясом, шоколадом, яичным порошком, копченостями. Здесь же успели познакомиться с летчиками-истребителями сопровождения из 154-го авиаполка, которые накануне перелетали в Подборовье на «томагавках» (так назывались американские самолеты, на которых пришлось летать летчикам этой авиачасти). Под их охраной командиры летающих караванов взяли курс на Ленинград.
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
