Рассказал нам эту историю о Павле Забелине известный всему батальону сержант Иван Сафонов. старый вояка, — он еще с Чапаевым рядом воевал на реке Белой в гражданскую войну.
— Откровенно говоря, — признался старый солдат, — перед боем я не то что не доверял, но как-то боялся за молодых, вроде Забелина. Мы, думал я, за войну всего навидались, через всякий огонь прошли. Злость к немцу в нас впиталась, как если бы мы родились с ней, и от этой злости никакого страха больше у нас нет. А молодежь — слухом-то слыхала, что за штука война. Однако войну надо руками пощупать и своими глазами повидать, чтобы знать, что к чему. Выстоят ли, когда бой в силу войдет и кругом будет кромешный ад?
Так думал я, каюсь, а того не учел, что молодежь-то — молодежь зеленая, по-молодому веселая, но ленинградская, похлебавшая горя и тяжелого труда и опасностей вдосталь, молодежь крепкой, питерской закваски.
С Забелиным же такой случай вышел. Он засел со своим ручным пулеметом в немецком дзоте, который мы только-только отбили. Дальше движение приостановилось. Немцы очень крепкий огонь вели, свежие силы подтянули на наш участок.
Ладно, думаем, подождем пока идти вперед, пусть наша артиллерия вас поколошматит. Но уже с отбитой у врага земли фриц нас не выжмет никакими силами.
Закопались мы поглубже в снег, — дело-то было зимой при прорыве блокады, — закопались, лежим. А немец беснуется, все кругом минами и снарядами вспахивает. Один снаряд попал прямо в дзот, где сидел Забелин. В том месте снег взметнуло выше леса; земля, щепа летят.
Зашлось у меня сердце от жалости. Пропал паренек, молодой пулеметчик. Но, представьте, парень остался жив, однакож в очень тяжелом положении. Во время взрыва ему бревнами придавило обе ноги, да еще землей завалило. Так что только голова и руки торчат. Главное — никак его не вытащить. Днем даже подползти невозможно, немец видит. Пробовали ночью бревна разбирать, — фрицы по шуму страшный огонь открыли, пришлось прекратить...
И вот три дня в лютую зиму молодой пулеметчик пролежал, зажатый бревнами. Над ним пули свистели, поблизости рвались мины, а он не мог никуда спрятать голову. Очень болели зажатые ноги, все тело болело и ныло...
По ночам мы носили ему еду и воду. Но никто ни разу не слышал от него жалобы. Он даже пробовал шутить насчет того, что одеяло у него на ногах малость тяжеловатое, но теплое. «Вот нос бы, — говорит, — только не отморозить, а то как я к знакомым девчатам явлюсь?..»
Глядим мы на него, молодого нашего товарища, и кажется, — сам он врос в родную свою, ленинградскую землю, чтобы никому ее не отдать.
Немцы сколько раз бросались в контратаки, рвались что есть сил вперед, но мы не сделали ни шагу назад.
Вместе с нами сражался Петр Забелин. Перед нами был пример мужественного парня из Ленинграда. Без единой жалобы он переносил свои страдания и верил, что мы погоним немца дальше.
Большая душа была в молодом Забелине, смелая, гордая, ленинградская.
На четвертый день мы пошли в атаку, потеснили немцев и вытащили Павлушу из-под бревен. Сам он, ясно, идти не мог, и мы понесли его осторожненько, чтобы поменьше беспокоить. Ноги-то ему здорово помяло. И, представьте, все улыбался. «Я, — говорит, — знал, что немца погоним дальше».
Я не удержался и спросил, как же он вынес таких три дня, не сдал, слезинки не выронил.
Он посмотрел на меня как бы с удивлением, потом отстегнул левый карман гимнастерки и показал мне книжечку: то был билет ленинградского комсомольца.
В одном из уютных домиков Проспекта села Смоленского родился и жил комсомолец Алексей Горбачев.
Проспект села Смоленского! Здесь жили первоклассные мастера, делавшие пушки и котлы, танки и паровозы, мореходные инструменты и миткаль, тонкие сукна и легированные стали.
Здесь из искры разгорелось пламя революции. Старые питерские рабочие хорошо помнили молоденькую курсистку Надежду Крупскую, приходившую по вечерам за заставу. Сюда в рабочие кружки приходил невысокий человек в стареньком пальто, которого вскоре узнал весь мир, — Владимир Ильич Ленин.
До войны Алексею все казалось очень простым и естественным, — за какой-нибудь год вырастали новые цехи и заводы, вчерашний слесарь становился директором предприятия, а молодая ткачиха возвращалась на свою фабрику с инженерским дипломом...
И вот над родным городом, над любимой Невой немецкий зверь занес кровавую лапу.
Добровольно ушли на фронт три брата Горбачевы, три молодых питерца — Петр, Сергей и Алексей. Мать, старая ткачиха, удерживая слезы, сказала на прощанье: «Приходите, сынки, только с победой. Под немцем нам, русским, не жить».
* * *
Прошло два года, много утекло за это время и воды, и крови. Немцы убили голодом ленинградскую ткачиху, разрушили уютный домик на Проспекте села Смоленского. От немецкой пули пал брат Петр. В волосах у комсомольца Алексея Горбачева появились серебряные нити.
Душой, и сознанием, и воинским мастерством гвардии сержант Алексей Горбачев прошел великую школу войны. И все его отделение гвардейцев стало стахановской бригадой мастеров по истреблению немцев.
Шесть раз пролил за Ленинград свою кровь достойный сын великого города. Над клапаном правого кармана его аккуратно подогнанной гимнастерки — шесть золотых и алых ленточек.
Он дрался на Пулковских высотах и, хоть окропил их горячей своей кровью, заставил немца залечь, не пустил его дальше. Бесстрашного ленинградского солдата с автоматом на груди и гранатой в руке видели на берегах Невы. Он дрался на Синявинских болотах, на знаменитом «пятачке». Он не ждал врага, а искал его, бил со всей яростью молодости, со всей силой ленинградской ненависти.
Шесть раз ранен Алексей Горбачев. Каждая рана его стоила немцам семнадцати жизней. На счету гвардии сержанта больше ста уничтоженных фашистов. А Алексей Горбачев — живой, здоровый, полный энергии, яростного комсомольского духа и страстного желания вогнать в могилу последнего немца на нашей земле.
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
