Мы сидели в комнате студенческого общежития. Пять товарищей: Юрий Капков, Дмитрий Кунаков, Юрий Херувимов, Анатолий Кремнев и я. Сидели и мечтали, о будущем. Мы закончили третий курс Горного института. Настало время каждому из нас показать, на что он способен. Завтра нас зачисляют в разведывательные геологические партии.
Каждому из нас, конечно, хотелось сделать что-нибудь большое, затушевать «белые пятна» на карте природных богатств страны. В свою мечту, которая вынашивалась годами, мы вкладывали значительно большее, чем просто тщеславное желание личного успеха. За кордонами нашей страны бушевал пожар второй мировой войны. Что будет? Не посягнет ли враг на нашу родину?
К решающим схваткам мы мечтали поднять новые богатства наших недр, чтобы обрушить их на врага. Новые горы металла, цемента, угля, нефти мы хотели открыть нашей стране. Мы крепко жали друг другу руки и желали успеха...
Моя разведывательная партия задерживалась. Она собиралась в путь только через месяц, и я решил это время погостить у родителей, в небольшом городке у самой границы.
Ночью поезд медленно отошел от ленинградского вокзала. Мелькнули дома окраин, нарядные дачи. И вот уже не различить отдельных строений: море трепещущего огня. Я мысленно угадывал темный квадрат Сенатской площади и на вздыбленном коне Медного всадника. Густое марево дыма над шумным, не затихающим ни днем, ни ночью портом. Узорчатые мосты, широкие проспекты, монументальные набережные. Родная северная столица искрилась мирными, радостными огнями.
Двадцать первого июня в восемь часов вечера я приехал в маленький городок, разыскал нужную улицу и домик в тенистом саду. Я дома! Отец возвратился только в час ночи. Встреча была радостной. Мы долго говорили с ним о моем будущем. Оно широко открывалось передо мной. Я лег спать с радостной мечтой о завтрашнем дне.
Сквозь сон я услышал гул и громовые раскаты. В окно был виден пожар.
— Владимир! — окликнул меня отец. — Это немцы. Я ухожу. Позаботься о матери и ребятах.
Он крепко пожал мне руку и ушел. Ушел на войну...
А я? Мог ли я оставаться в стороне? Не помню, до какой станции я довез мать и детей, пересадил их на поезд, отправлявшийся в глубь страны, а сам поспешил в Ленинград.
Он встретил меня угрюмо. Ни одного огонька. Лицо города было строгим, исполненным уверенности и решимости. Много военных. На перекрестке улиц милиционер без белых перчаток, но в каске.
Четыре друга дожидались меня в общежитии. Когда улеглось оживление, вызванное встречей, Юрий Капков сказал:
— Экспедиции рухнули, а вместе с ними и наши мечты. Их разбомбили фашистские стервятники, ворвавшиеся в тишину нашей жизни...
Родина готовилась к великим битвам. И наше место было на полях сражений. Тут же мы написали заявление в райком комсомола: «Просим зачислить нас добровольцами в ряды Красной Армии».
Все пятеро поставили свои подписи.
Нас зачислили в истребительный батальон, командиром которого был капитан Терехов.
Друзья пробыли со мной недолго: их перевели в дивизию, отправлявшуюся на фронт. Как я им завидовал! Теперь могу сознаться: в те дни войны я мечтал о танках, самолетах и почти не верил в боевую силу винтовки. Кругом столько говорили о грандиозности технического вооружения врага, что винтовка казалась мне пережитком старого.
Немцы были у стен нашего города. Обессиленные изнуренные, они кротами зарывались в землю. Мы выкуривали их из окопов и уничтожали. Вот тогда я снова уверовал в боевую мощь нашей русской винтовки, в силу одиночных выстрелов, методически, изо дня в день выводящих из строя вражеских офицеров, пулеметные и минометные расчеты, фашистские самолеты.
Я помню день, когда открыл свой лицевой счет истребления врага. Это было восьмого сентября. Тринадцать бойцов разведывательного отделения заняли передний окоп у самой реки. На противоположном берегу немцы. Вечерело. Солнце у самого горизонта. Тихо и безлюдно кругом. Вдруг вижу: идут двое. Немцы. Во весь рост вытянулись, точно не воры, а хозяева. Каждый в руках по ведерку держит. Взыграла во мне злость. Чему радуются: нашему солнышку, тишине нашего края, певучести наших птиц? Приложился я к винтовке. Вспомнились почему-то тир, наглая фашистская рожа мишени... Я нажал на спусковой крючок. Один немец плюхнулся; ноги на берегу, голова в воде. Второй залег, переждал и ползком стал взбираться на берег.
— Уйдет так! — шепнул мне сосед. — Быстрей стреляй!
Но стрелять было нельзя. Немец умело полз. Он точно сросся с землей. Однако только он вылез на гребень крутого берега, как его поймала моя пуля. Ну, думаю, приманка есть. Полезут фрицы за своими друзьями. Им друзья эти не так уж нужны, да ведь не пропадать же ведеркам. Лежу и жду. Все застыло кругом. И вдруг где-то совсем рядом вспыхивает яркое пламя магниевой ракеты, стрекочет пулеметная очередь. Это немцы заметили своих убитых и теперь нервничают... Ничего, пострекочут и перестанут. Лежу, жду.
Под утро на берегу показались трое в зеленых мундирах. Осторожно ползли они к убитым. Двое вытащили мертвецов на берег, а третий потянулся за ведерками. Я выстрелил. Один остался лежать на берегу с протянутой рукой. Другие поспешили было уползти. Но им это не удалось. И они скатились в воду.
К полудню приползли еще двое. И они остались лежать тут же.
Пожал мне командир руку и говорит:
— Поздравляю! Лиха беда — начало! — и тут же протягивает мне снайперскую винтовку.
Хорошая оказалась винтовка.
Принес я новую винтовку в блиндаж. Разобрал ее, почистил. Провозился допоздна. Только заснул, будят.
— Вставай, вставай! — кричит командир взвода.
Я вскочил, схватил винтовку и — к амбразуре. В предрассветной мгле раннего осеннего утра смутно виднелся немец. Видно, сильно проголодался гитлеровец, что рискнул вылезти из окопа. Собрался на огород за картошкой. Кто садил, кто выращивал, а он копает! Выстрелил я вору под ноги, чтобы скорее пошевеливался. Он и впрямь заторопился. Бочком, бочком засеменил обратно. Добежал до изгороди, забросил на нее ногу, да так и повис: пуля точно угодила ему в череп.
В первых числах ноября я отправился незваным гостем к немцам. Переправился через реку и облюбовал потайное местечко. С этой удобной позиции хорошо была видна вся местность. Двадцать пять офицеров и солдат уложил я там.
Тогда-то я особенно почувствовал пользу своей деятельности. От моих одиночных выстрелов редели вражеские ряды. А я был не одинок: нас, метких стрелков, было много — и должно быть еще больше. Если сотня снайперов одиночными выстрелами уложит тысячи гитлеровцев, на что будут годны их обезглавленные танки, минометы и пулеметы? Я взял социалистическое обязательство: к концу января уничтожить сто фашистов. На соревнование вызвал тогда уже известного на нашем фронте снайпера Вежливцева.
Вежливцев принял мой вызов и дополнил его обязательством подготовить пять новых снайперов. На нашу переписку откликнулись и другие отличные стрелки, в частности настоящий русский богатырь Феодосий Смолячков. Вражеская пуля сразила этого героя. Но образ его живет в сердце каждого из нас. Он зовет к беспощадной борьбе с врагом...
Снайперское движение распространялось все шире и шире. Десять учеников Смолячкова уже истребили свыше тысячи гитлеровцев.
Рос и мой лицевой счет. Я выполнил свое обязательство, уложил сто два фрица. Но был один изъян в моем боевом балансе — три непопадания. Три напрасно израсходованных выстрела. Надо было выровнять счет...
Это было зимой. Немцы забрались глубоко в землю. Сутками приходилось подкарауливать зверя. Скоро мне выпала удача. Однажды я со своим учеником отправился на огневой рубеж. Залегли в снег и ждем. Долго пришлось нам лежать. И вдруг вижу: из дальней избы выбегает фриц и мчится к соседнему дому. Я его уложил.
— Изготовься! — советую ученику. — Фрицы, не дождавшись друга, вылезут из норы посмотреть, в чем дело.
Действительно, часа через полтора появляются двое. Идут — и наткнулись на труп. Нагнулись. Ученик мой хотел было уже стрелять, да я его остановил: созрел новый план.
Один немец ухватил труп за ноги, другой — за голову и поволокли к избе. Когда они повернулись к нам спиной, я выстрелил. Пуля отлично прошла сквозь два фашистских черепа. Мой баланс сразу улучшился. Один напрасный выстрел был погашен. За время моего пребывания на фронте я сделал сто пятьдесят четыре выстрела и сразил сто пятьдесят два гитлеровца. Два напрасных выстрела еще продолжают «висеть» на моем счету.
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
