Здесь были из Ленинграда майор Андреев, Охрименко, Михайлин.
Мы пришли сюда за тем, чтобы Германия к нам не ходила!
Надпись на рейхстаге, 2 мая 1945 года.
Хранится в Центральном музее Вооруженных Сил СССР
(По воспоминаниям комсорга 388-го автобата старшего сержанта Г. Г. Охрименко}
Этого рейса мы ждали почти четыре года. Наша колонна должна была доставить снаряды к рейхстагу. Каждый из нас понимал: это конец войны.
Мы выехали из небольшого городка Бунцлау под Дрезденом, где чудом сохранился памятник Михаилу Илларионовичу Кутузову. На одной из сторон памятника была надпись: "До сих мест полководец Кутузов довел победоносные войска Российские, но здесь смерть положила предел славным делам его. Он спас Отечество свое и открыл пути освобождения Европы. Да будет благословенна память героя!"
Невольно хотелось продолжить: ...и тех, кто защищал Ленинград!
По пути на Берлин я вспомнил о Ладоге. Наш батальон понес там ощутимые потери. Особенно во время строительства свайного моста через Неву под Шлиссельбургом.
Мост должен был восстановить железнодорожное сообщение между Ленинградом и Большой землей. Строительные работы начались сразу после 18 января 1943 года, когда была прорвана блокада.
Фронт был совсем рядом. Каждый день нас обстреливали и бомбили. Приходилось больше работать по ночам - без света и без костров.
Нева у истока из Ладоги широкая, больше километра. Глубина до 8 метров. Быстрое течение часто подмывало снизу слабый в ту зиму лед.
Работа была организована так, чтобы ни секунды не задерживать ни машины, ни людей. Мы подвозили строителям бревна, сваи, шпалы. Грузили в кузов также рельсы и песок.
Труднее всего было с рельсами. Их возили на прицепах. От водителей требовалась особая аккуратность. На берегу не было дорог, с наезженной колеи машинам не сойти. На крутых поворотах рельсы порой пробивали кабину шофера.
Но особенно опасно было при разгрузке. Рельсы не перенесешь в одиночку. У машины неизбежно скапливались десятки людей. Гитлеровцы это засекали и старались накрыть нас плотным огнем.
Во время сильных обстрелов укрывались в большом карьере на правом берегу Невы. Здесь пережидали вражеский налет около сотни женщин, готовивших насыпь на подходе к мосту.
Однажды в середине карьера разорвался снаряд. Было много раненых и убитых. Когда прошли первые минуты оцепенения и испуга, одна из женщин поднялась и сказала:
- Пошли, бабоньки, на работу!
И те, кто остался жив, молча снова взялись за лопаты. Как измерить глубину ваших страданий, ленинградки? С чем сравнить силу вашего духа?..
Мост на сваях был построен всего за 11 дней. А еще через неделю по нему прошел в Ленинград первый маневровый поезд с танками. Как они были нужны Ленинграду!
А теперь для таких же танков мы везли снаряды. Место их выгрузки - самое логово врага.
Мы выехали из Бунцлау утром 2 мая 1945 года. Вся автострада, ведущая на Берлин, насколько мог окинуть глаз, была запружена войсками и техникой. Лавина танков, самоходной артиллерии, машин, повозок, пехоты двигалась в три ряда. Навстречу этому неудержимому потоку брели лишь разрозненные группы военнопленных.
А по краям автострады цвели сады. Яблони и вишни благоухали неистово. Ветер обрывал с цветущих ветвей бело-розовые лепестки и устилал ими серые железобетонные плиты.
В нашей колонне было свыше 100 грузовиков. Мы ехали без остановок, пока не встретили указатель "До Берлина 35 км". Надпись была по-русски. Здесь я остановился, поджидая начальника штаба автобата майора Андреева. Он ехал в хвосте колонны на трофейном легковом автомобиле марки "ганза". По договоренности перед выездом Андреев должен был пересесть ко мне в кабину у 35-го километра.
Я посигналил майору, гудки передались дальше по колонне. Пока шла эта перекличка, я вышел на обочину, чтобы умыться утренней росой. На заре всегда спать, больше хочется.
Между цветущими яблонями был просвет, в котором виднелось вспаханное поле. Хотелось спрыгнуть с автострады, лечь под яблони и заснуть. Но под ветками на колышке стоял щит: "Осторожно! Заминировано!" А дальше, в просвете, еще один - покрупнее: "Минное поле!"
Я повернулся было назад к своей машине, как вдруг в яблоневом просвете увидел легковой автомобиль. Трофейная "ганза"! Она юзом шла по вспаханному полю, выбрасывая из-под колес комья мокрой земли.
- Стой! - закричал я. - Мины!
Но "ганза" майора Андреева была метрах в 200 от автострады. На ней так все грохотало, что мой крик, конечно, не был слышен. К счастью, "ганза" вскоре забуксовала в канаве. Увидев, что майор открыл дверцу, я кинулся назад к кабине и дал очередь в воздух из автомата. Андреев так и замер с одной ногой, спущенной на землю.
Ко мне подбежали шоферы с других машин. Стали думать, как помочь начальнику штаба. Откос высокий, никакой буксир не вытащит машину кверху на автостраду. Да и троса такого длинного ни у кого не нашлось.
Попробовали разыскать саперов - какое там! Их перебросили ближе к Берлину. Узнали только, что гитлеровцы здесь ставили мины против танков. Значит, под человеком они могли бы и не взорваться. Нагнувшись под ветку яблони, я скатился с откоса и пошел по вспаханной земле к машине.
Шофер Ваня Годоваликов чуть не плакал от досады.
- Как же так получилось? - в сердцах отчитывал его майор Андреев. - Ты же уверял, что не уснешь? Зачем тогда меня уговаривал вздремнуть на заднем сиденье!
Годоваликов, ища у меня поддержки, клялся, что всю дорогу хлопал глазами, чтобы не заснуть. На секунду лишь зажмурился, когда "ганза" уперлась в хвост остановившейся колонны. Открыв же глаза, увидел, что машина валилась на бок с откоса. Едва успел повернуть руль, чтобы не дать ей опрокинуться. Спустился вниз на тормозах.
Ругать шофера было бесполезно. Трое суток без сна и отдыха мы подвозили боеприпасы под Берлин. Отправляясь в этот, последний рейс, многие из нас едва держались на ногах. Андреев и сам это понимал. Ругался только сгоряча, чтобы облегчить душу.
Иван Годоваликов спас ему на Ладоге жизнь, вытащив его из воды на 9-м километре. Мокнуть в трещине или воронке приходилось многим, и такое не забывается.
И вот теперь в 35 километрах Берлин! Только не хватало застрять и погибнуть здесь, на минном поле...
Вдвоем с Иваном Годоваликовым мы пошли на разведку пути. Нам повезло - вблизи оказалась проселочная дорога. Но едва наша "ганза" выбралась на нее, Иван чуть не наехал передним колесом на мину. Она была присыпана свежей землей. Пришлось мне с майором Андреевым пойти впереди, предупреждая Ивана, где объезжать подозрительные места. Так проселком "ганза" добралась наконец до моста, где был выезд на автостраду. Здесь начальник штаба пересел в мою машину.
Мы с ним вспомнили мирную жизнь. До войны Андреев работал главным механиком на фабрике "Ленсукно". Он постарше меня лет на десять, но мы с ним почти как друзья. Всю войну ведь провели вместе! Мы оба предчувствовали скорое расставание. Я сказал, что после демобилизации вернусь на Урал, в Челябинскую область. Там жили мои родители. Там я работал в Магнитогорске.
Андреев же заговорил про Ленинград, про Невский проспект и фонтаны в Петергофе.
Наш разговор прервала огромная воронка от бомбы. Не воронка, а целый котлован посреди автострады. На обочине стоял сожженный немецкий грузовик. В его кузове громоздились две легковые автомашины. Они были заброшены туда взрывной волной.
- Вот так попадание! - присвистнул майор. - Стоят друг на дружке, как игрушки,
Я прибавил газу, направляя машину в объезд.
- Скоро Берлин! - сказал Андреев и вытащил портсигар. - Помнишь, Гриша, "Песню шоферов Ладоги":
Мы взыщем по-русски - сурово и строго За Родину-мать и за отчий наш дом. Ногами в сугробах протопчем дорогу, Но смерть до врага довезем, довезем!
...Мы ехали теперь среди аккуратных двух- и трехэтажных домиков. На горизонте висела сплошная дымная мгла. На часах было около четырех дня, а впереди, казалось, уже наступили сумерки. Гарь и пепел проникали в кабину, щипало глаза.
На одной из остановок наша машина оказалась рядом с Т-34.
- Какие снаряды везешь: голенькие или с пояском? - крикнул из открытого люка чумазый танкист. На боковой броне надпись: "За кровь земляков!"
- Есть обоих сортов.
- Хорошо, браток! А то я горевал: вдруг в Берлине придется экономить!..
На языке танкистов "голенький" - это осколочный снаряд, а "с пояском" - бронебойный. Сколько я их перевез за четыре года войны! Вот и теперь весь кузов уставлен ящиками.
Ехать стало тряско. Впереди перекресток, где недавно был танковый бой. Здесь, у завала, стояло несколько обгоревших "тигров" и наших Т-34.
И вот наконец Берлин! Его пепелища еще дышали жаром. Над крышами домов висела дымная мгла.
Заморосил дождь, но пламя на улицах не гасло. Дым стлался по мостовым. Трудно было маневрировать в дыму, среди завалов из кирпича и металла.
На стенах домов кое-где сохранились фашистские лозунги. Некоторые я разобрал. Один в переводе звучал так: "Устроим русским под Берлином Сталинград!" Не вышло!..
Наша колонна выехала на Линденштрассе, неподалеку от Монетного двора. Мы сделали небольшую остановку у одного из немногих сохранившихся зданий. Здесь разместился штаб стрелкового полка, участвовавшего в боях за Берлин.
В подвалах этого дома расположилась детская больница. В ней было много больных детей. Их родные находились там, где гитлеровские войска еще продолжали свое бессмысленное сопротивление. Уже несколько дней дети не получали никакого продовольствия.
Когда об этом узнал командир полка, он распорядился обеспечить больницу продуктами. Медицинский персонал был растерян. Особенно обрадовали сестер-немок четыре дойные коровы, которых выделили им из полкового хозяйства. Дети давно не видели молока.
Чем ближе к рейхстагу, тем сильнее слышалась стрельба. Сопротивление в городе в основном было сломлено. Но отдельные группы гитлеровцев, засевшие в подвалах и на чердаках, продолжали вести огонь. Улицы загромождали сожженные машины и танки.
Наконец мы выбрались на магистраль, ведущую к рейхстагу. Подъехать к нему оказалось все же невозможно. Пришлось остановить машины метрах в трехстах.
Майор Андреев доложил о прибытии колонны полковнику Дорофееву, командиру танковой части. Узнав, что мы ленинградцы и что многие из нас работали на "Дороге жизни", полковник обнял чуть не каждого шофера. В Ленинграде оставалась в блокаду его семья, а сам он в феврале 1942 года переезжал Ладогу по льду со своей танковой частью.
- Очень рад, что боеприпасы к рейхстагу привезли ленинградцы. А теперь выгружайтесь и спите до утра!
Какое там спать, когда рейхстаг рядом! Но пробраться к нему нелегко. От нашего автобата туда отправилось трое - майор Андреев, сержант Михайлин и я.
К рейхстагу мы продвигались небольшими перебежками. В воздухе пыль и гарь. Над головой - россыпи трассирующих пуль. Приходилось карабкаться по грудам кирпича, по сплетениям вздыбленных балок.
И вот после очередной перебежки мы увидели горящую площадь. Ее пересекали траншеи, рвы с водой. Она была завалена деревьями, мешками с песком, опрокинутыми пушками и машинами.
А над площадью возвышалось большое темное здание, подсвеченное со всех сторон заревом огней. В это зарево, казалось, вот-вот готова была скатиться с крыши упряжка коней. Багровые языки пламени вырывались из проломов в стенах, танцевали на ступеньках обнаженных лестничных клеток, вокруг высоких колонн...
- Глядите! - показал я на развороченный купол рейхстага. - Наше знамя!
Освещенное заревом пожара, оно билось на ветру, как наши сердца. Мы обнялись, расцеловались. А потом направились к главному входу.
На ступеньках перед входом я упал, заглядевшись на кирасира с мечом, и ушиб ногу. В сердцах выругался: "Ну, враги рода человеческого, мы вас отучим от меча!" И, прихрамывая, взбежал по ступенькам в рейхстаг.
Михайлин с Андреевым уже поджидали меня у высокой колонны, украшенной батальными сценами. "Видал, сколько своих знамен и вояк налепили? - сказал Михайлин. - Самое место запечатлеть нашу победу!"
- Не стоит портить работу скульптора! - остановил его Андреев и повел нас в глубь большого зала.
Там уже была уйма наших солдат. Кто штыком, кто ножом писал на стенах автографы. На штукатурке ни одного живого места не осталось. Всюду надписи: "Мы из Казани", "Мы из Рязани", "Мы из Сибири" - словом, со всех концов нашей земли. Решили и мы оставить на память надпись от ленинградцев.
- Но здесь нам делать нечего! - сказал майор Андреев. - Подпишемся выше.
Зашагали по лестнице на второй этаж. Взрывом бомбы, попавшей в самый центр рейхстага, на ней снесло перила и несколько пролетов. Неосторожный шаг - и сорвешься вниз. Нелегко нам было решиться прыгать через пустоты на лестнице. Но ведь еще труднее пришлось тем, кто с боем прорывался здесь наверх.
Мы зашли в какой-то кабинет - четырехугольный, с окнами на полыхающую огнем площадь. Здесь тоже было полно народу. На полу еще дымились поваленные шкафы с бумагами. Горели планы "третьего рейха" на мировое господство. Это был кабинет Гитлера.
Я отыскал на полу разбитую статую фюрера. У нее черный скрюченный палец. "Есть чем писать, но где?"
Только на галереях остались неисписанные стены.
- Давайте, ребята, - торопил Андреев, - пока есть место, напишем!
Вдоль галереи стояли железные рыцари-крестоносцы. Гитлер их обожал. Огнем и мечом хотели они, как и сам фюрер, обратить другие народы в свою веру, отнять у них земли и поработить. Вспомнились мне слова Александра Невского: "Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет!" Перефразируя их, я написал на стене: "Мы пришли в Берлин с мечом для того, чтобы отучить немцев от меча!"
Нам не хотелось уходить из рейхстага, не осмотрев всех его этажей. Здание было построено 50 лет назад на средства от контрибуций с Франции, но казалось более древним. За последние 12 лет рейхстаг дважды побывал в огне. В 1933 году фашисты перед приходом к власти устроили в нем пожар. В поджоге они обвиняли коммунистов. И вот теперь, в 1945 году, фашисты вновь подожгли рейхстаг. Они надеялись дымом выкурить наших солдат. Не вышло! Наши солдаты взяли рейхстаг и спасли его от огня.
Осматривая третий этаж, мы с Михайлиным наткнулись на неразорвавшуюся головку снаряда. Точно такие же "гостинцы" изготавливались на Урале, и Михайлин не упустил случая подтрунить надо мной:
- Ты, Охрименко, напиши своим землякам, что конфуз у них вышел с тяжелой артиллерией. И эту болванку, не поленись, вышли бандеролью! .
- Нет, Петушок, ошибаешься! - отбивался я. - Уральская сталь что надо! Смотри, какой пролом сделала в стене. А снаряд не разорвался потому, что капсюль не сработал!
Заспорили мы с Петром, чья вина в браке - ленинградцев, поставивших негодный капсюль к взрывателю, или уральцев, плохо сделавших головку снаряда. Михайлин и в мыслях не мог допустить, что ленинградцы способны на такую оплошность. Но и я не сомневался в земляках.
Наш спор разрешил майор Андреев: - Остыньте, ребята! Я тут не разберу, что написано. У тебя, Гриша, бухгалтерский глаз, любую приписку видит. А ну-ка взгляни!
Андреев осветил фонарем головку снаряда. Она деформировалась при ударе, но я прочел на снаряде: "Гостинцы Гитлеру". А чуть ниже - "За Ленинград!".
Теперь стало ясно, что снаряд не взорвался потому, что артиллеристы выкрутили взрыватель. Это был первый ленинградский автограф в рейхстаге.
Мы посмотрели на улицу через пролом в стене. Из подвала одного из жилых домов выходили жители Берлина. Женщины с детьми с тревогой посматривали на советских солдат. Не будем ли мы мстить за наши разрушенные города?
Нет, не будем! Не должны! Во имя тех немцев, которых фашисты убили в своих концлагерях.
И я предложил сделать еще одну надпись на стене рейхстага. Михайлин поднял меня на свои крепкие плечи. Высоко и крупно, чтобы сразу бросалось в глаза, я вывел на штукатурке:
"Здесь были из Ленинграда майор Андреев, Охрименко, Михайлин. Мы пришли сюда за тем, чтобы Германия к нам не ходила!"
- С войной чтобы не ходила! - добавил Михайлин.
Но я уже спрыгнул с его плеч на засыпанный штукатуркой пол рейхстага.
| Предыдущая глава | Содержание |
