Тушев Иван Тимофеевич

Вопрос, заданный краснодарскому учителю Ивану Тимофеевичу Тушеву, явно поставил его в затруднительное положение. Не то чтобы он забыл подробности боев, за которые получил звание Героя Советского Союза, он, несомненно, помнил многое. Просто сразу не мог решить, о чем лучше всего рассказать. Не станешь же выкладывать историю каждой своей победы над вражескими самолетами. Тем паче не расскажешь о трехстах пятидесяти боевых вылетах. Правда, были среди них и не совсем обычные. Ну хотя бы тот, когда шестерке, которой командовал Тушев, пришлось драться с сорока немецкими бомбардировщиками, летевшими под прикрытием двадцати истребителей. Шесть против шестидесяти - это, разумеется, не обычный бой. Не обычный еще и потому, что Тушеву удалось сбить сразу два самолета противника. Его ведомые сбили пять.

Однако вдаваться в подробности этого боя Иван Тимофеевич не стал. Долго. Начал было рассказывать о том, как, оберегая подбитый в бою штурмовик ИЛ-2, дрался с пятнадцатью немецкими истребителями, но тут же вспомнил о другом эпизоде, когда, устроив "засаду" в облаке, его группа внезапной атакой сразу же сбила три "юнкерса". Потом махнул рукой: дескать, опять виражи, развороты, перевороты. И вдруг заговорил о случае, который произошел не в бою:

— Было это 18 августа сорок третьего года. В честь Дня авиации мне поручили выступить с докладом на заводе имени Козицкого. Честно говоря, ехать туда не очень хотелось. Во-первых, докладчик из меня, признаться, неважный. Во-вторых, я только в мае прибыл на фронт и ничего особенного сделать еще не успел. К докладу меня, конечно, подготовили. Сказали, сколько за два года войны сбито под Ленинградом самолетов врага, привели интересные факты из боевой практики ленинградских летчиков. Но вдруг, думаю, рабочие спросят: "А сколько вы лично, дорогой товарищ, сбили самолетов?" Что я отвечу?

Ехать, однако, пришлось.

Встретили меня хорошо. Провели по цехам, показали, как люди работают. Признаюсь, тяжело было смотреть на изможденных рабочих - женщин, пожилых мужчин и подростков, из-за худобы выглядевших совсем детьми.

Беседу о Дне авиации я провел. После короткой паузы кто-то из руководящих работников, кажется, председатель завкома, сказал: "Может быть, есть вопросы к докладчику?"

Я насторожился. Не дай бог спросят, сколько фашистов я вогнал в землю.

"Вопрос один, - сказала сухонькая женщина. - Когда фашистов разобьете?"

Вопрос вроде бы не по существу, да и ответить на него не просто. Пожалуй, сам Верховный главнокомандующий разведет руками. Но чувствую, что отвечать надо. Все смотрят на меня и ждут, будто я и в самом деле могу ответить, когда кончится война. Эх, думаю, была не была - отвечу. "Скоро, - говорю, - разобьем фашистов. Не могу вам, конечно, точно назвать день, только поверьте мне: скоро".

Аплодисментов после этих слов было больше, чем после всего праздничного доклада. Не иначе как рабочие поверили, что я действительно знаю что-то очень важное о близкой победе. Если я и знал больше их, то как раз такое, чем не обрадуешь. На фронте все еще было тяжело. И все-таки, когда я заверил рабочих, что мы обязательно победим, и даже скоро, я не кривил душой: я и сам верил в это.

По возвращении в полк мне пришлось провести вторую беседу. На этот раз о том, что я видел на ленинградском заводе. Летчики слушали внимательно. В заключение я рассказал им, какой вопрос был задан мне и что я ответил. Кто-то из летчиков, сейчас уже не помню, кто именно, сказал: "Задача ясна: надо воевать так, чтобы поскорее выполнить обещание, которое дал рабочим наш делегат".

Должен сказать, что, доведись мне отчитываться перед рабочими, краснеть не пришлось бы ни за товарищей, ни за самого себя. Я мог бы рассказать рабочим много интересного. Но, пожалуй, достаточно было бы и одного случая, который произошел после того, как я побывал на заводе. Моя шестерка сопровождала штурмовиков, наносивших удар по переднему краю врага в районе Синявинских высот. Когда штурмовики сделали свое дело, я подумал: в воздухе спокойно, истребителей противника нет, до аэродрома штурмовикам рукой подать. Пусть летят одни, а мы тем временем тоже поворошим врага. Смысл в этом был явный: на наших истребителях стояло по шесть крупнокалиберных пулеметов.

Связался по радио с ведущим штурмовиков. Он согласился возвращаться без прикрытия. Вот мы и начали пикировать. Снижались настолько, что хорошо видели гитлеровцев, в панике бегавших по траншеям.

В это время слышу в наушниках голос: "Маленькие, хорошо даете! Повторите по траншеям на желтой горе".

"Маленькие" потому, что истребители были значительно меньше штурмовиков и тем более бомбардировщиков. Это ласкательное прозвище и закрепилось за истребителями. Чаще всего так нас и называли по радио с командных пунктов.

Нетрудно понять, как приятно летчику, когда его хвалят с земли. Тридцать минут мы "утюжили" траншея противника. Когда, израсходовав боеприпасы, начали уходить, в наушниках зазвучал тот же голос: "Маленькие, благодарю за хорошую работу. Прошу срочно прибыть еще. Противник не дает головы поднять, лежим в болоте".

На аэродроме мы начали торопить механиков и оружейников, чтобы поскорей заправляли самолеты горючим и боеприпасами. И сразу же вылетели в тот же район. Уже знакомый голос обрадовано сказал: "Молодцы, маленькие!" И начал указывать нам цели.

Пятьдесят минут "висела" моя шестерка над фашистскими траншеями. Пятьдесят минут по ним бил свинцовый град.

Улетая, мы снова услышали: "Спасибо, маленькие. Вы очень помогли нам". А через несколько дней на аэродром прибыл представитель командующего наземной армии и вручил нам ордена Красного Знамени.

После этого случая мне захотелось снова съездить на завод имени Козицкого, чтобы рассказать рабочим, как мы приближаем День Победы. Но такого случая так и не представилось. В следующий праздник Воздушного Флота наш полк был далеко от Ленинграда. Если мне теперь доведется побывать в Ленинграде, обязательно постараюсь заглянуть на завод имени Козицкого. Возможно, я не найду там тех, кто слушал мой доклад 18 августа 1943 года. Не беда. Все равно мне будет приятно напомнить рабочим, что я не обманул их товарищей, когда в тяжелое время пообещал скорую победу. Не прошло и полугода, как фашисты, душившие Ленинград, были разбиты в пух и прах. А затем настал день и полной победы. Выходит, я действительно сказал правду.