Балебин Василий Алексеевич

К Василию Алексеевичу Балебину я шел, так сказать, во всеоружии - располагал о нем многими сведениями. В третьем томе "Истории Великой Отечественной войны Советского Союза", на странице 421-й, сказано, что он отлично действовал в сложных самостоятельных полетах и что эти одиночные крейсерские полеты требовали большого мужества, самообладания и мастерства. Много интересного удалось найти в материалах Центрального военно-морского музея и в личном деле, которое после демобилизации Балебина хранится в архиве.

Оставалось уточнить некоторые подробности торпедирования фашистских транспортов. На всякий случай я подчеркнул в своих записях две строчки: "2. VI. 43 г. Балебин торпедировал восьмой по счету транспорт противника". Уж об этой победе надо узнать подробней.

Но вместо того чтобы рассказывать о себе, Василий Алексеевич заговорил о четырнадцатилетнем мальчишке Генке, с которым познакомился в деревне Красная Шима близ озера Самро. И что удивительнее всего - назвал его своим боевым другом. Когда началась война, Балебину шел четвертый десяток. Он уже летал восемь лет. За боевые отличия в войне с белофиннами получил орден Красного Знамени. И вдруг на тебе - лучший летчик минно-торпедного полка считает своим боевым другом четырнадцатилетнего мальчонку!

Оказалось, однако, что это действительно так. В Красную Шиму Балебин попал, когда в тех местах уже были гитлеровцы, - 16 июля 1941 года. Он привел свою шестерку "бомбить эшелоны врага на станции Дно. Выполнив задание, Балебин приказал заместителю вести группу домой, а сам полетел на разведку дорог. Так было предусмотрено планом полета. Возле озера Самро самолет Балебина атаковали шесть "мессершмиттов". Два из них удалось сбить. Управиться с остальными Балебину было уже не под силу. Из всего экипажа он остался один. Сначала погиб стрелок, потом штурман. Поврежденный самолет плохо слушался рулей. Загорелся левый мотор. От него огонь перекинулся на крыло. Балебин продолжал лететь. Вдруг отвалился штурвал: его отсекло снарядом. Теперь уже оставаться в кабине было бессмысленно. Самолет падал, а удержать его нечем: штурвал валялся на полу кабины.

До земли оставалось не больше ста метров, когда летчик оставил падающую машину. Едва парашют распустился, под ногами оказалась земля. Летчик побежал к лесу. Сзади стреляли, но он успел скрыться за деревьями. Тяжело дыша, бежал до тех пор, пока не провалился в болото. Выбираться из него не стал. Зачем? Так даже лучше прятаться от погони. Опустившись в мутную жижу до самого подбородка, Балебин притаился.

Никто не появлялся. То ли гитлеровцы прошли стороной, то ли, не привыкшие к русским лесам, они решили не углубляться в чащобу. Летчик просидел в болоте дотемна. Ночь провел в лесу, а на рассвете вышел к ближайшей деревне. Пробрался к огороду, в котором над грядками склонилась старуха. Она сказала, что немцы в этой деревне не стоят, а только временами наезжают.

Старуха позвала летчика в избу, накормила. Потом сходила за соседкой-дачницей из Ленинграда. Вместе с ней пришел мальчик, назвавшийся Генкой. Он был тоже из Ленинграда, сказал, что жил на Крестовском, возле парка культуры и отдыха, а сюда, в Красные Шимы, приехал на время с отцом и матерью. И тут же с детской непосредственностью выпалил:

— Дядя летчик, возьмите меня с собой в Ленинград.

Нашлись и другие охотники идти с летчиком через линию фронта. Фашисты уже успели показать себя: в соседней деревне согнали всех жителей и расстреляли каждого десятого. Причиной всему была немецкая куртка, обнаруженная у старика. Сколько он ни доказывал, что куртку ему отдал немецкий солдат взамен отобранного баяна, - ничего не помогло. Ни в чем не повинного человека расстреляли, а заодно с ним, для острастки, и других.

Просились идти с летчиком родители Генки и еще одна дачница с пятилетним ребенком. Отец паренька очень плохо слышал. Пробираться с таким человеком по тылам врага было небезопасно. Нужно ведь прислушиваться к каждому шороху. Брать с собой женщину с малым ребенком тем более опасно. Единственный кого он мог взять в товарищи, был Генка.

Родители согласились отпустить сына. Генка оказался смышленым пареньком. Он шел впереди и в случае опасности подавал сигналы: то птичьим посвистом, то условными знаками. Чего другого, а опасностей хватало. В одном месте, едва ступив на шоссе Балебин и мальчик были оглушены отрывистым "хальт!". Спасаясь от погони, они потеряли друг друга. Летчик уже не надеялся увидеть своего спутника. Но идти дальше без него не хотел. Желание Генки попасть в Ленинград было так велико, что, даже едва держась на ногах, он не отставал от летчика. Не жаловался ни на усталость, ни на голод. Питались они еще не созревшими ягодами, а то и просто жевали траву. Вначале исхудали, потом начали опухать.

Конечно, можно было оставить мальчика в каком-нибудь селе. Но Генка твердо решил идти с дядей Васей в Ленинград. И вдруг неожиданная погоня разъединила их. Искать мальчика в лесу, когда нельзя окликнуть его (рядом ведь шоссе, которое охраняют враги), - все равно, что попытаться найти иголку в стогу сена. Целые сутки летчик бродил по лесу, пока, наконец, не услышал негромкий Генкин свист.

Измученные, но обрадованные пошли дальше. А идти становилось все тяжелей. Не набреди они на добрых людей, свалились бы. В небольшой глухой деревушке (если память не изменяет летчику, называлась она Извоз) их приняли по-родственному. Старик, рыбачивший на озере, спрятал их, накормил, позаботился, чтобы они хорошо отдохнули. А когда через два дня они снова собрались в путь, снабдил жареными окунями и хлебом.

Поглядев Балебину прямо в глаза, старик сказал:

— Можешь не таиться от меня, сынок. Знаю, куда держишь путь: в Ленинград.

Летчик промолчал.

— А раз так, - продолжал старик, - сослужи мне службу. Два моих сына - красные командиры. Написал я им по письмецу. Когда придешь в Ленинград, опусти в почтовый ящик. Я им наказ даю: пусть крепче бьют фашиста.

Балебин взял письма. Не сказал старику, что, попадись они с Генкой фашистам, за один дедов наказ можно запросто лишиться головы.

Летчик спрятал письма в карман. И хотя несколько раз ему грозила опасность попасть в плен, писем старика он не выбросил. Перешел линию фронта и затем опустил в почтовый ящик.

На аэродроме почти никого не было. Балебин поспел к самому концу перебазировки.

Раскрасневшийся от беготни заместитель начальника штаба посмотрел на него удивленно:

— Дорогой мой! А мы-то тебя ждали, ждали, да и списали...

И вдруг, вспомнив о чем-то, попросил:

— Василий Алексеевич, не в службу, а в дружбу, помоги перегнать один самолет. Машина тяжелая, а пилот молодой. На маршруте он поведет, а уж взлет и посадку придется поручить тебе.

И, только сейчас заметив необычный вид летчика, добавил:

— Это мы потом все заменим, обмундируем честь по чести. Ну, а лётный шлем сейчас добудем.

Когда Балебин положил ладони на штурвал, он почувствовал, что руки его дрожат. Лоб покрылся испариной. Чтобы успокоиться, начал считать, сколько дней не сидел в кабине. Получилось тридцать два дня. Да, тридцать два дня его не было в полку.

Конечно, он вправе отказаться. Будь здесь врач, он наверняка запретил бы ему садиться за штурвал. Но, пожалуй, хорошо, что доктора уже нет. Надо же помочь перегнать самолет на другой аэродром. Судя по всему, откладывать это нельзя. А доверять такую машину новичку опасно.

Балебин запустил моторы...

Много ли времени нужно, чтобы взлететь! На разбег уходят секунды. Чтобы оторвать самолет от земли, хватает мгновения. Еще через несколько секунд можно набирать высоту, ложиться на курс.

Все эти секунды показались Балебину бесконечностью. Пот катился с него ручьями.

Передав управление молодому летчику, Балебин в изнеможении закрыл глаза. Откинувшись на спинку сиденья, он отдыхал. Это было очень важно: ведь посадка еще тяжелее взлета. Но и она прошла благополучно. Правда, выйдя из кабины, Балебин чуть не свалился с ног.

Осмотрев его, доктор покачал головой. Потом не свойственным ему тоном приказа сказал:

— Две недели полного отдыха и специальная диета для восстановления сил.

Через пятнадцать суток Балебин уже летал... Я поинтересовался, куда девался мальчик.

— Генка? - переспросил Балебин. - За время наших лесных странствий он почувствовал себя разведчиком. Пришлось уступить его просьбам и похлопотать, чтоб его определили по этой части. Потом, уже зимой, он приезжал ко мне на аэродром. Расстегнул шинель и говорит: "Смотрите, дядя Вася". Гляжу, на Генкиной гимнастерке орден Красного Знамени А больше встретиться не довелось. И хуже всего - фамилии его не знаю. Все Генка да Генка. Спросить фамилию как-то и в голову не пришло. Простить себе этого не могу.

После всего, что я узнал в этот вечер, цифры, которые я собирался уточнить, потеряли смысл. Единственное, о чем я спросил, уже прощаясь с Василием Алексеевичем, это о том, сколько же он все-таки торпедировал вражеских судов. Где написано восемь, где тринадцать.

— И не восемь, и не тринадцать, - ответил Балебин. - По моим подсчетам - шестнадцать. Да не за всё я отчитался. Сфотографировал только восемь. Остальные пошли на дно раньше, чем удалось щелкнуть их на пленку.

И засмеялся:

— Так что фотограф из меня не получился. Хотел купить аппарат, чтобы снимать внуков, да передумал. Наверняка прозеваю самые интересные моменты.

Потом, уже за дверью, остановил меня:

— А про Генку вы все-таки напишите. Может, откликнется...

Я написал. И действительно, после того как первое издание книги вышло в свет, стала известна фамилия мальчика. Геннадий Александров - вот кем оказался юный друг летчика Балебина. Мне сказала об этом секретарь Ленинградского обкома комсомола Галина Ивановна Баринова. Ее мать - Мария Михеевна, - старшая сестра Геннадия. Она видела его после возвращения из Красных Шим. Был он у нее и в начале сорок второго года, перед тем как уйти на очередное боевое задание в тыл врага. По возвращении обещал заглянуть, но так больше и не появился.

В Москве, в архиве, нашлись документы, в которых упоминается имя юного разведчика. Правда, записи эти очень скудные. 29 октября 1941 года он впервые перешел линию фронта в районе города Пушкина и добыл важные сведения о противнике. Успешно выполнял и другие задания командования. Последняя запись, сохранившаяся в архиве, гласит: "Рядовой Александров Геннадий Михеевич, 1927 г. рождения, уроженец г. Ленинграда, пропал без вести в феврале 1942 г.".

А было в ту пору рядовому Геннадию Михеевичу Александрову пятнадцать лет...

Так след снова оборвался. Правда, теперь известна фамилия Генки, и я не теряю надежды, что кто-нибудь сообщит подробности боевых подвигов юного разведчика.