— Как думаешь, устоит снеговой шалаш, когда заработает «наш друг максим»? — спросил Миша Харченко своего напарника Юру Иванова,
— Думаю, устоит. Крышу я сделал плотную, а пни послужат добрыми стояками, — отозвался тот.
— Тогда добре... Будем наблюдать.
Они лежали в снежном шалаше, между пнями, поеживаясь, согревая дыханием озябшие руки. Мороз пробирал до костей. В своем холодном убежище приятели мерзли с самого утра. Целый день на дороге не появлялись немцы.
Миша Харченко неотрывно смотрел в щель шалаша. Ему хорошо был виден заснеженный лесок, окаймлявший по сторонам дорогу. Лишь кое-где над мелколесьем возвышались старые растопыренные ели, как крылатые птицы, готовые к взлету, да белые заиндевелые березы. На взгорье торчали пни, как одинокие часовые, с нахлобученными белыми колпаками.
Местность была открытая, все было на виду. По таким дорогам немцы шагали без опаски.
Миша Харченко осторожно пошевелился и выдвинул «максима» вперед. Юра Иванов взялся за ленту. На дороге показались немецкие солдаты. Увешенные автоматами, ружьями, гранатами, ранцами, они шагали, как заводные, с бессмысленными лицами и стеклянными глазами. Впереди шел офицер. Он что-то скомандовал, и задние ряды быстро подтянулись. Оставалось метров сорок до невидимого снежного шалаша, когда Миша Харченко скомандовал своему «максиму»: «Огонь!» Тотчас ливень свинца преградил немцам путь, обрушившись на их головы. Сбивая друг друга с ног, кидая ранцы, автоматы, гитлеровцы, как испуганные овцы, шарахнулись назад. Солдаты метались, бежали с дороги, вязли в снегу. Офицер что-то дико и исступленно кричал. Он озирался по сторонам, как видно, не понимая: откуда же в чистом поле среди белого дня взялись партизаны? Но вот и он, раскинув руки, ткнулся лицом в снег и застыл, Тогда из своего убежища вылезли Миша и Юра. Они торопливо огляделись вокруг. Далеко по дороге бежали несколько уцелевших немцев. Они были так перепуганы, что не оглядывались назад. Миша Харченко усмехнулся:
— Теперь забудут дорогу к этим местам!..
— Я думаю! «Наш друг максим» отомстил за голод и блокаду города! — отозвался Юра.
Они поспешно вытащили пулемет из-под снежного укрытия, поставили его на лыжи.
— Прощай, холодная обитель! — сказал Миша Харченко.
Приятели спустились с пригорка. Миша Харченко скользил впереди на лыжах и тянул за собой пулемет. За ним, подталкивая палкой «максима», легко двигался Юра Иванов.
Молодая поросль сменилась старым густым лесом. В лесу заметно стало темнеть. Приятели решили отдохнуть. Теперь им ничего не угрожало.
— Перекурим, друг. Целый день во рту папиросы не было, — предложил Харченко. Он достал из кармана кисет. Закурили, жадно затягиваясь махорочным дымом.
— Опасался я сегодня за «максима»: вдруг откажет... Как не застыло масло на таком морозе? — сказал Миша.
— Твой «максим» не откажет!
Харченко внимательно осмотрел пулемет. Он любил своего «максима», берег его, как зеницу ока. Все говорил: «Максим мне — самый лучший друг». Хотел сложить о нем красивую песню, да не мог подобрать настоящих слов. За эту необыкновенную привязанность к пулемету партизаны так и прозвали Харченко — «наш друг максим».
Михаил Харченко.
Со своим пулеметом он был всегда на самых опасных участках боев. И партизаны, слыша, как он строчит из пулемета, с гордостью говорили: «Это наш друг максим». Пулеметные очереди «максима» действовали на отряд ободряюще, как хорошая боевая песня. Миша Харченко был душой партизанского отряда. Плечистый, крепко сколоченный, он, казалось, излучал молодую силу, бодрость, отвагу. Его уважали и молодые и старые партизаны, считали опытным бойцом.
Ему были знакомы карельские и финские леса, топкие летом, скованные стужей зимой. Он исходил их пешком вдоль и поперек восемнадцатилетним юнцом, когда служил добровольцем в Красной Армии. Это было в финскую кампанию — в 1939 году. Миша Харченко тогда работал слесарем на молокозаводе в поселке Дедовичи, под Ленинградом. Он был из трудолюбивой украинской семьи. Каждый день вместе с отцом уходил на работу. Отец-механик — на льнозавод, сын — на молокозавод. Мать работала в кооперативе, сестра Тамара училась в школе.
В замасленной блузе, с напильником, молотком и ключами в руках Миша, подражая отцу, шел по поселку с гордо поднятой головой. А на заводе держался как взрослый, опытный слесарь: хмурил брови, в разговоре слегка басил.
На войну с финнами Миша Харченко ушел раньше срока. В один прекрасный день он пропал. Его не оказалось на заводе, не было и дома. Родные всполошились, стали разыскивать. И только спустя несколько дней пришло от него письмо с фронта. Миша был в одной из частей Красной Армии. Правда, усатый полковник с колючим, пронизывающим взглядом долго не хотел его принять — отсылал обратно домой. Но Мишу выручили комсомольский билет, специальность слесаря, почетное звание ленинградского рабочего и. страстное желание защищать свой город. Его приняли в часть добровольцем, а полковник сам написал родным письмо, чтобы они не беспокоились за своего сына, что он теперь в надежных руках.
Первое время Мишу заставили починять котлы и замки в полевых кухнях, работать в походной мастерской. Это не удовлетворяло его. Он рвался в бой. Однажды, копаясь в разном хламе, Миша нашел разбитый, изувеченный пулемет «максим». Он разобрал пулемет, потом снова собрал, потом опять разобрал. Дни и ночи Миша возился с «Максимам»: разбирал, чистил, шлифовал, подбирал недостающие части — и пулемет ожил.
Мишу назначили пулеметчиком в роту со своим пулеметом. Он как-то сразу повзрослел, стал заметным бойцом в подразделении.
Рота повела наступление на важную высотку. Миша прикрывал с пулеметом правый фланг наступающих. Белофинский пулеметчик, засевший в дзоте, не давал подняться нашей пехоте. Он безумолчно строчил по нашим наступающим целям. Миша Харченко выдвинулся со своим «максимом» вперед и залег в кустах. Начался поединок. Миша через каждые несколько минут менял позицию и этим отвлекал вражеского пулеметчика. Пользуясь этим, наши бойцы подползли к дзоту и взорвали его гранатами. Пехота ринулась в атаку.
Был случай, когда Миша Харченко первым ворвался в финский дзот и уложил четырех финских солдат и офицера. За это он получил благодарность от командования. Полковник пожал ему руку и сказал: «Здорово, парень, рубаешь!»
Часть, в которой находился Миша, штурмовала маннергеймовскую линию укреплений. На каждом шагу стояли доты, надолбы и проволочные заграждения. Миша вместе с бойцами своей части прорвал неприступную маннергеймовскую линию. Правительство высоко оценило отвагу и мужество молодого бойца. Он был награжден орденом Ленина.
На войне люди быстро мужают. Взрослым, крепким парнем вернулся Миша Харченко домой с войны.
Колхозы готовились к севу. Миша Харченко с головой окунулся в новую заботу. Он был назначен директором Дома культуры. Он посылает бригады культурников и агитаторов в поле, на весенний сев, организует военную работу в районе, втягивает молодежь в военные походы, массовые военные игры.
Дома Миша работает до поздней ночи. На столе, на этажерке, на постели в его комнате разбросаны книги о Суворове, Петре Первом, Кутузове, военно-стратегические карты. Он затевал провести массовую военную игру: показательный бой — взятие крепости Измаила Суворовым.
Но военную игру провести не удалось. Дедовичской молодежи пришлось взять в руки настоящее ружье, бить настоящего врага. С первых дней Отечественной войны молодежь Дедовичей ушла в истребительный батальон. Миша Харченко был назначен командиром молодежного взвода. Но взвод не имел пока ни одной винтовки, ни одного патрона. Харченко выстроил своих бойцов, скомандовал «смирно!» и сказал:
— Товарищи, у нас нет оружия. Но тот настоящий воин, кто добывает оружие в бою.
Ему было известно, что в районе одного из совхозов должен произойти бой с немцами. Скорым маршем Миша двинул взвод истребителей на помощь Красной Армии. Они подоспели вовремя. С минуты на минуту ждали атаку немцев. Подразделение Красной Армии, державшее огневой рубеж у совхоза, поделилось с истребителями вооружением. Взвод занял линию обороны. Еще не рассеялся утренний туман, когда показались немецкие цепи. Гитлеровцы шли во весь рост, стреляя на ходу. Бойцы близко подпустили неприятеля и открыли сильный огонь. Враг не успел опомниться, как Мишин взвод бросился в атаку. Немцы дрогнули, отхлынули назад. На поле боя истребители захватили богатые трофеи: пулеметы, карабины, гранаты, патроны.
Командование Красной Армии предложило комсомольцам взять по одной русской винтовке на человека, но Миша Харченко отказался. Его взвод был теперь хорошо вооружен. Он попросил лишь один пулемет «максим». Принимая боевой подарок, он сказал:
— С «максимом» я прошел финские и карельские леса, теперь пройду ленинградские.
Взвод Миши Харченко вернулся в Дедовичи. К этому времени враг был на подступах к поселку. Истребители ночью окольными дорогами ушли в лес, в тыл врага, и стали партизанить. Миша Харченко со своим пулеметом наводил страх на оккупантов. Он подстерегал немцев на дорогах, в селах, в лесах и на открытых полях. Безотказно работал «максим». Не раз выручал он своего хозяина в самые тяжелые минуты, не однажды спасал ему жизнь. Зато и Миша берег свою «машинку».
Покурив и отдохнув, приятели двинулись дальше. Юра предложил:
— Давай я потяну пулемет!
— Ничего, теперь недалеко, сам дотяну...
Уже совсем стемнело, когда они добрались до базы.
На базе их поразила необычайная тишина. Они не увидели ни костров у землянок, ни партизан. Подошел часовой и объяснил, что отряд — в трауре. В стычке с немецкими карателями был убит командир партизанского отряда Владимир Петрович Бундзен, в прошлом здешний народный учитель.
Это была горестная весть. Миша Харченко хорошо знал Бундзена не только как боевого командира, но и как человека большой души, коммуниста, жизнь которого всегда служила для него примером.
Он воевал с гитлеровцами и думал о школьных занятиях, о веселой детворе, которая встретит его после победы в родной школе. Яростный гнев вызвали в нем гитлеровские мерзавцы, сжигавшие школы, расстреливавшие детей. До последнего дыхания он ненавидел немцев и мстил им, как только мог. Миша вспомнил, как Бундзен говорил ему:
— Если погибну в бою за родину, похороните меня в той деревне, где я учил колхозных ребят.
Партизаны исполнили просьбу Бундзена: с боем очистили от немцев деревню, в которой он учительствовал. Миша и Юра пошли проститься со своим командиром.
В крайней избе стоял большой пахнущий смолой сосновый гроб. Партизаны, окружив деревню, охраняли последний покой своего командира. Почетная стража стояла в избе у гроба.
Миша Харченко поцеловал холодный лоб командира, снял с его груди орден Красного Знамени и прикрепил к знамени партизанского отряда.
— Его именем мы назовем наш отряд, — сказал Миша. — Смерть командира зовет нас к мести! Никакой пощады врагу! Клянусь, что не выпущу из рук оружия, пока на нашей родной земле будет хоть один гитлеровец.
И, скрепляя клятву, он прикоснулся губами к знамени. За ним стали подходить к гробу партизаны. Они прощались со своим командиром и, целуя знамя, громко повторяли:
— Клянусь!..
На плечи Миши Харченко легла большая ответственность: штаб Партизанского края назначил его командиром отряда.
Но и теперь он не расставался с «максимом». Как и раньше, он всегда находился со своим грозным оружием в первых рядах бойцов, и пули его пулемета метко разили гитлеровцев. Он мстил врагам на каждом шагу: мстил за родину, за командира, за весь советский народ.
Был и такой случай, что отказал в бою его верный «максим». Произошло это у дороги, в засаде. С раннего утра Миша Харченко залег в снегу под кустами. Стоял злой мороз с туманом. «Максим» сразу покрылся инеем и льдом. Миша расстегнул шубу и полой прикрыл пулемет. Так они лежали в обнимку, и человек согревал своим телом и горячим дыханием холодную сталь боевого друга.
Вот певуче заскрипели по снегу полозья саней. Показался обоз. Немецкие каратели везли награбленное добро из окрестных деревень. Миша приготовился. Передние сани подошли совсем близко, метров на пятнадцать. «Огонь!», как всегда, скомандовал Харченко своему «максиму». Но пулемет дал одиночный выстрел и осекся: замерзла смазка, заело ленту.
— Эх, «максим», придется мне тебя выручать! —
Миша вскочил на ноги. Выхватил наган, двумя-тремя прыжками он оказался у обоза. Один из немцев уже изготовил к стрельбе пулемет, но Миша прыгнул на сани, в упор застрелил офицера и пулеметчика. Должно быть, страшен он был в своем буйном гневе, потому что остальные немцы, завидев его, выскочили из саней и пустились наутек. Вечером Миша Харченко чистил и протирал пулемет, а руки у него дрожали, словно его трясла лихорадка.
— Вот чорт! — выругался он. — Руки дрожат. А все из-за тебя, «максим»: заставил ты меня работать за двоих...
— Зато ты сам «не отказал»! — сказал Юра Иванов. — Захватить одному обоз — это, брат, не шутка!..
Миша промолчал. У него был свой, особый расчет. Он считал так: пулемет равен сорока бойцам, вооруженным винтовками. Поэтому Харченко никогда не считал себя за одну единицу. Их было двое: «максим» и он. Вместе они составляли силу огня сорока бойцов. Когда ему говорили, что на его личном счету двести убитых фрицев, он говорил: «Раздели на сорок и подсчитай, сколько выйдет. Нет, мало я их скосил!»
Не успел Миша Харченко отдохнуть после налета на обоз, как получен был срочный приказ штаба. Ему предлагалось спешно поднять отряд и прибыть к пункту Д. Харченко знал: немцы в пункте Д. держали крупный гарнизон; каждый день они его усиливали свежими частями, возводили в поселке прочные укрепления. Отсюда они собирались повести наступление на партизан. Надо было сорвать замыслы врага.
На боевую операцию к пункту Д. было стянуто несколько партизанских отрядов. Они обложили поселок с разных сторон. На большой дороге был выставлен заслон. Заслон держал отряд Харченко. Он должен был закрыть дорогу, если немцы вздумают подбросить подкрепление из других гарнизонов. В поселке уже разгорелся бой. Доносилась частая трескотня автоматов и пулеметов, гулко рвались гранаты. Где-то на окраинах вспыхнули пожары. В бою партизанам потребовалась помощь, и Харченко послал в бой бойцов из своего отряда. Он остался в заслоне с несколькими бойцами. Партизаны теснили немцев. Вдруг в воздух взвилась красная ракета. «На помощь!» — взывали немцы к соседним гарнизонам.
— Теперь, кажется, пришла и наша очередь, — сказал Харченко, вглядываясь в темноту дороги.
— Кажись, что так... — отозвался Юра Иванов.
Бойцы расположились по сторонам дороги. Показалось немецкое подкрепление. Немцы спешили к поселку. Их было свыше четырехсот. Харченко скомандовал:
— Ни шагу назад! Держись до последнего! Он выдвинулся с пулеметом вперед.
Над головой свистели вражеские пули, где-то близко рвались мины. Вот и «максим» заговорил. Немцы били по нему из миномета, из четырех пулеметов, но «максим» косил ряды немецких солдат. Он умолкал на время, но как только поднималась немецкая пехота, снова слышался его голос.
— Эй, рус, ходи сюда, дадим ром, шнапс! — кричали немцы.
Они подползали, пытались забросать Мишу гранатами, но тотчас откатывались под метким огнем «максима». Всю ночь шел этот неравный поединок. Харченко не отступил ни на шаг назад. Он сдерживал немцев, пока партизаны громили гарнизон в пункте Д.
Утром вместе с Юрой они насчитали свыше восьмидесяти вражеских трупов, валявшихся на обочинах дороги. Больше ста немецких солдат было ранено.
— Если делить на сорок, выйдет примерно по пять фрицев, — начал свой счет Миша Харченко.
Юра Иванов смеялся:
— Если делить на одного «нашего друга максима», то получится примерно двести фрицев за одну ночь. Это, брат, не шутка! — добавил он свою любимую поговорку.
О Мише Харченко заговорили в окрестных селах. Его называли советским богатырем. Харченко только усмехался. Какое же это богатырство? Он ведь не один,— с ним «максим»! Он стал грозой для немцев. Одно имя «Максим» пугало гитлеровцев. За голову
Миши немецким командованием была назначена крупная сумма денег.
К тому времени до партизан дошли тревожные вести. Блокированный город переживал тяжелую, суровую зиму. Не хватало продовольствия, защитники города голодали. Эти вести встревожили партизан и колхозников. На сходках, митингах принимались предложения оказать помощь Ленинграду.
Миша Харченко ходил от одной деревни к другой, и всюду он был желанным гостем: его все знали здесь — прославленного советского воина. Он говорил коротко, но его понимали. По ночам в деревни, расположенные среди глухих лесов и болот, в стороне от больших дорог, начали съезжаться подводы с продовольствием. Колхозники доставали из промерзших ям мясо, сало, хлеб, мед. Подводы прятали под навесами, чтобы их не увидели немецкие летчики.
Партизанский отряд Миши Харченко нес охрану, караулил подступы к деревням, где формировались обозы. Ни один гитлеровец, ни один каратель не должен был проникнуть в эти деревни. Харченко переживал горячее время. Нужно было все предусмотреть до мелочей: разведку, которая пойдет по пути следования обоза, боевое охранение, надежных возчиков.
И вот, когда обоз двинулся в путь, Харченко долго стоял под густой елью, провожая его глазами. Ночь выдалась морозная, ясная. Светила луна, и в лесу было так тихо, что скрип полозьев двухсот саней казался шумом бегущей горной реки. Это и была река народной любви, заботы. Она должна была пробиться сквозь линию фронта, блокаду в город Ленина.
Десятки километров шли возчики по глубокому снегу, впереди обоза, протаптывая путь. А мороз лютовал. Усталые, промерзшие люди не спали несколько ночей. Потом путь пошел по открытому озеру. Выла пурга, снег хлестал в глаза, не давал вздохнуть полной грудью. Немцы пускали осветительные ракеты. Лошади взвивались на дыбы, храпели. Последнюю тревожную ночь отдыхали в лесу без костров. Твердый, как камень, промерзший хлеб отогревали на груди и ели, присолив щепоткой соли. Лошадям зажимали полой шубы ноздри, когда они фыркали.
Обоз из вражеского тыла благополучно дошел до Ленинграда. Миша Харченко был одним из делегатов, посланных от партизан.
Через несколько дней делегаты Партизанского края встретились в Смольном с руководителями ленинградских партийных и советских организаций. Краска смущения залила лицо Харченко, когда к нему подошел товарищ Жданов и, пожимая руку, с отцовской лаской оказал:
— Здравствуй, прославленный герой! Ну, расскажи, как ты воюешь...
Калиниченко
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
