Твои герои, Ленинград

ГОЛУБЕВ
Александр Тихонович

Четыре января

На фронт Александр Голубев ушел в сорок первом году из родной деревни Сорокино Боровичского района. Селение это расположено на одном из отрогов Валдайских гор. Вокруг лесистые увалы, а меж ними голубые озера да моховые болота. Александр работал лесорубом. Лесопункт располагался в селе Кончанском-Суворовском. Небольшой дом на краю этого селения, и тенистый парк, и озеро Шеригодро, и гора Дубиха, увенчанная бревенчатой башней-светелкой, — все было связано с памятью великого россиянина — Александра Васильевича Суворова. Здесь коротал он годы унизительной ссылки. Много в тех местах живет легенд и преданий о Суворове, о геройских баталиях. Голубев помнит, как по праздникам старые бойцы доставали из сундуков регалии прошлых войн.

Был в Сорокине даже полный георгиевский кавалер — седовласый Николай Арсеньевич Желобков. Когда летом сорок первого деревня вышла провожать мужчин на фронт, впереди нестройной толпы выступал Николай Арсеньевич. На груди его сверкал «Георгий», а сам он был по-особенному подтянут. За околицей, обнимая каждого из уходящих защищать Родину, старик говорил:

— Держись молодцом! Помни: робкий — себе враг, а супостату — пособник!

...Обескровленные тяжелыми боями под Новгородом, полки 225-й стрелковой дивизии с нетерпением ждали нового пополнения.

Когда перед строем маршевой роты объявили о наборе добровольцев в дивизионную разведку, Голубев вышел вперед. Но на медицинской комиссии, устроенной специально для будущих разведчиков, врач, приложив ухо к груди, спросил:

— Куришь?

— Курю.

— Кашляешь?

— Нет.

— С такими хрипами все кашляют. Одевайся. В разведку не годишься. Погубишь и себя, и товарищей.

Александр стал клясться и божиться, что хрипы у него «природные», что кашля никакого не наблюдается. Врач хотя и согласился, что могут быть исключения, но в списке, возле фамилии Александра, все же поставил галочку.

Так вместо разведки Голубев попал во второй батальон 299-го стрелкового полка. Среди вновь прибывших комбат вскоре заприметил рослого новгородца. Тот быстро освоил премудрость снайперских засад, ночами ползал по «нейтралке», снимал немецкие мины.

Трудно было держать оборону в Поволховье. Стены неглубоких траншей даже в редкие дни сухой погоды сочились ржавым потом. Заболоченная почва во многих местах вообще не позволяла углублять окопы, и тогда вырастали земляные валы. Но были у этой хляби и свои преимущества. Гитлеровцы не могли на всех участках воспользоваться своим превосходством в боевой технике. Кроме того, на зыбких торфяниках многие немецкие снаряды и бомбы либо вообще не разрывались, либо вздымали безопасные грязевые фонтаны.

Уставы и наставления, которыми привычно руководствовался фашист, не могли предусмотреть все многообразие ближнего боя в болотах и лесах. Необычность положения вызывала страх у гитлеровцев, а, как говорил сорокинский георгиевский кавалер, «робкий — себе враг». Взятый нашими разведчиками под Новгородом «язык» показал, что только за один месяц из его 3-го эскадрона русские захватили двадцать два человека. «Солдаты нашего взвода буквально дрожат перед русскими разведчиками. Стоя на посту, каждый ждет, что вот-вот появится разведчик и утащит», — сказал солдат 516-го штрафного батальона...

Пришло время, и давнишнее желание Голубева исполнилось. Фронту нужны были разведчики. Это и предопределило дальнейшую судьбу Александра. О кашле и шумах в бронхах никто уже не спрашивал. Первый настоящий поиск разведгруппе, в которую попал Голубев, предстояло совершить южнее Новгорода, на западном берегу озера Ильмень. Отправляя разведчиков, комбат еще раз напомнил:

— К Юрьеву монастырю не жмитесь. Путь там короче, но если заметят, то перебьют. В Береговых Моринах берите «языка» из дома старосты. И сразу обратно. В бой не ввязываться.

Передавая из рук в руки термос, разведчики глотнули горячего и пошли в студеную ночь. Впереди шесть километров ильменского льда. Справа, в том месте, где Волхов вытекал из Ильменя, подсвеченные ракетами вставали стены Юрьева монастыря.

Западный берег встретил тишиной. Осторожно обойдя прибрежные посты, разведчики вошли в Береговые Марины и окружили дом старосты. Операцию разыграли четко, но в доме взяли только старосту. Обалдевший от голубевской затрещины, он сказал, что его постоялец — унтер-офицер — вечером куда-то укатил.

На новый поиск времени уже не было. Видимо, вражеский патруль обнаружил идущий с озера след разведчиков: по линии прибрежных постов заполыхали светильники ракет.

Отходили через огороды, прихватив старосту. Лишь часа через два, сделав петлю, приблизились к берегу. Впереди громоздился крупный дзот. Время от времени он посылал в ночь цепочки трассирующих пуль. Александр просигналил: «Залечь». Только теперь, уткнувшись разгоряченным лицом в снег, он услышал, как надрывно и громко бьется сердце. Раз за разом подожженная ракетой тьма открывала пологий берег в круговерти бьющей в лицо поземки. Прибрежный лед представал во всей, до жути голой, неприступности. В свете ракет на нем далеко видны были заструги снега. Память подсказывала слова капитана: «На льду укрытий нет! Уходите тихо». Тихо?! Ведь рядом за колючей проволокой притаился враг. Снять часового и забросать амбразуру гранатами? Но тогда соседние посты накроют огнем вперекрест.

Поземка секла лицо. Голубев чувствовал, как на щеках капли тотчас берутся льдом. Стужа пробивала до костей. Долго не вылежишь. Подумалось: противник кровью холоднее, — значит, сильнее мерзнет в дзоте на сквозняке, может, одну амбразуру иногда прикрывает, чтоб не дуло. А ведь это идея... Стой!

Голубев приподнял голову и посмотрел на дзот.

Мать дорогая, ведь та амбразура, что нацелена на озеро, действительно уже закрыта! Оттуда ветер. Вот почему стреляют вдоль берега из боковых бойниц. А мы выйдем на лед перед слепой амбразурой... Александр вздохнул, словно гору с плеч сбросил. Все ясно: он подползет к слепой бойнице и будет ее караулить, пока группа не удалится от берега на приличное расстояние.

Голубев поднял руку — «внимание». Потом махнул вперед — «делай как я» — и неторопливо пополз в обход дзота. При каждой вспышке ракет разведчики замирали, сливаясь с белой пеленой бушующей метели, а как только мертвенное сияние сменяла тьма, ползли дальше...

На следующий день, дав бойцам отоспаться и отдохнуть, в тесную землянку пришел комбат. Разбирая события прошедшей ночи, капитан похвалил семерку за выдержку, умение ориентироваться, но, вспомнив недавний звонок комдива, нахмурил брови. «Поздравляю, капитан!— с иронией сказал ему тогда полковник. — Твоя группа перещеголяла дивизионную разведроту. Та мертвых немцев приносит — похоронной команде работы прибавляет, а твои старосту из-под бока у жены выкрали. Передай своим орлам, что «язык» из Береговых Морин нам нужен послезавтра. Настоящий «язык», понятно? Действуйте!» Комбат обвел взглядом лица разведчиков и сказал:

— На безрыбье, конечно, и ваш староста-иуда — трофей. Он многое знает. Но чтобы в окопных байках нам не фигурировать, баб и мужиков с западного берега таскать запрещаю. Ясно?!

— Так точно! Ясно! — севшим голосом за всех ответил Голубев. — Ведь это у нас, как говорится, первый блин... Дайте приказ, и притащим настоящего «языка». Когда мы лежали возле дзота, я всю округу глазами прощупал...

— Завтра пойдете,— объявил капитан.— Теперь подсаживайтесь ближе. Голубев, рисуйте схему...

Так, с «первого блина», конечно же подхваченного окопным фольклором, началась для Александра Голубева война особенная, когда и танк, и пушка, и пулемет — без пользы, часто даже финский нож в запрете: бывает, надо голыми руками одолеть противника и, как ягненка, унести из самого логова. Летчик-истребитель считает сбитые самолеты, пушкарь — сожженные танки, разведчик — «языки». А «язык» — это не просто пленный. «Язык» должен знать такое, что в настоящий момент нужно нашему командованию...

С западного берега, пока на Ильмене держался лед, группа Голубева взяла восемь «языков». Свои потери? Один. Остались вшестером и, уже на другом участке фронта, за лето добыли еще семь «языков». Когда Голубева спрашивали, как это ему удается, он отвечал:

— Главное, чтобы тихой сапой. Днем понаблюдаем. Ночью тоже не спим. Раз-другой огоньком потревожим, чтобы ему страху нагнать. Когда расположение яснее ясного станет если умеючи, всегда к противнику подберешься. Но о своем оружии на время забудь. Характером бери...

Ближний бой... В нем человек способен на такое, что вообще немыслимо предусмотреть. А если ближний бой для разведчика — профессия? Если рукопашная — его работа? И он не бессмертен и хочет жить? Каким сильным, цельным должен быть у такого человека характер!

Верно, природа наделила Голубева завидным здоровьем, а работа в лесу отковала мышцы железные, но на фронте силен не тот, кто один за двоих может управиться с бревном или, взвалив на плечо человека, пробежать километр. Верх возьмет тот, кто умеет найтись в самых невероятных переделках. Эту формулу ратного искусства Голубев слышал еще до войны в своей деревне от старых бывалых солдат. И кому, как не ему, новгородцу, здесь, в родных лесах и болотах Поволховья, показывать, что такое русская удаль.

Командованию срочно потребовался «язык», причем не из боевого охранения — тот мало знает, — а из глубины обороны. По ночам у противника происходили какие-то передвижения, и надо было выяснить: что это — обычная смена войск или фашисты готовятся к наступлению?

Для исходной позиции облюбовали деревушку Пахотная Горка на берегу Волхова, откуда хорошо просматривались вражеские позиции и боевое охранение. Накануне всю ночь «моржевали»— перетягивали через Волхов шнур. Теперь лодка по этому шнуру как паром, пошла через стрежень. С неба падал холодный дождь, а темень — глаз выколи.

Оставив «паромщика» возле лодки, шестеро по-пластунски двинулись через минное поле, обойдя боевое охранение, поднялись и пошли вглубь. Вскоре нашли место, где из редкого кустарника выбегала тропа. Голубев остановился, пропуская остальных. Еще вчера заприметив здесь снующих солдат, составили план поиска: решили, что Александр останется на опушке, а Игорь Иванов, Николай Грибов, Николай Иванов, Али Мамедов и Юрий Никандров устроят две засады дальше, в кустарнике. Там легче взять «языка».

Но едва Голубев замаскировался возле тропы, как послышались шаги. Когда гитлеровцы были совсем рядом, Александр, привстав на колени, успел пересчитать фигуры — семеро! Разведчик ударил из автомата. Он видел, как один за другим упали пятеро. Шестой метнулся в кустарник, а седьмой остался на тропе. «Мой!» — мелькнула мысль, и Голубев уже рядом с фашистом. Вырывает автомат, валит немца навзничь, но и сам, поддетый ногой, летит в сторону. Вскочили одновременно и снова рухнули, тисками сжимая друг друга. Враг, тяжелый, сильный, сопротивлялся отчаянно и ловко. Улучив момент, Александр вывернулся и, выхватив наган, размахнулся, чтобы ударить рукояткой. Но удара не получилось, — пристегнутая к нагану цепочка за что-то зацепилось. Момент был упущен. Противник выбил из рук разведчика наган и стал подминать Голубева под себя. Александр выхватил из-за голенища кинжал и ударил врага. Тот сразу обмяк. Теперь не составляло труда скрутить фашисту руки, забить рот марлей из перевязочного пакета. И тогда только Александр обратил внимание на то, что творится вокруг. На берегу Волхова и в кустарнике, где были товарищи, гремели выстрелы. Вооружившись попавшимся под руку немецким «шмайсером», Голубев взвалил на плечо живую ношу и побежал к реке. Но едва сделал несколько шагов, как пленный рванулся. Потеряв равновесие, Голубев упал. Пока добирались до реки, «псих» с эмблемой войск СС на рукаве таким же манером еще несколько раз «приземлял» разведчика. Пришлось его тащить волоком.

В прибрежном тальнике Александра встретил «паромщик». Общими усилиями погрузили пленного в лодку, но немец тотчас опрокинул утлое суденышко. Когда его вытащили из реки, он не подавал признаков жизни.

— Откачивай, — приказал Голубев «паромщику».— Да не забудь перевязать. Он ранен.

Сам подался навстречу товарищам. А над рекой с гулом неслись снаряды. Немцы, не зная, какими силами форсирован Волхов, открыли по обоим берегам заградительный огонь.

Ночной бой — калейдоскоп огня и звуков. Мины — те вспарывают темень низкими желтыми кустами, снаряды вздымают огненные фонтаны. Из станкового пулемета, как из паяльной лампы, пульсирует короткое пламя, автоматы — брызжут искрами. В этом фейерверке звук настолько плотен, что кажется, вот-вот лопнут перепонки...

Когда над Волховом, разгоняя туман, забрезжил рассвет, вся шестерка с двумя «языками» собралась в Пахотной Горке. Голубевский «псих» продолжал беситься. Его блуждающий взгляд был полон злобы. Когда «паромщик» откачал его и стал перевязывать, он вцепился зубами в руку, которая спасала его от потери крови. Вторым «языком» был тот самый солдат, что ускользнул от Голубева. Он побежал через кусты напролом и попал в цепкие руки Игоря Иванова.

...Январь на Поволховье. Ветви придорожного ольховника в кружевах пушистого инея. В лесу звенящая тишина. Меж засахаренных елей стоят в низком поклоне под тяжестью снега тонкие березы. Январь близ Ильменя капризен. Вчера термометр стыл на двадцати пяти, а сегодня... дождь со снегом вперемешку. На деревьях уже не иней, а лед. Тронь — ветви отзовутся валдайским колокольчиком. Через день-два зима вспомнит, что ей положено отработать крещенские морозы, и вновь начнет лютовать.

В январе 1942 года тоже падал мокрый снег. Облака цеплялись за землю.

Сражение, начатое нашими войсками 13 января, не увенчалось успехом, и Совинформбюро сообщало: «Под Ленинградом бои местного значения». Этот термин нельзя понимать буквально. В январе сорок второго в бой двинулись войска нескольких армий Волховского, Ленинградского и Северо-Западного фронтов. Их цель — обломить фашистскую клешню, охватывающую город на Неве с юго-востока, снять блокаду Ленинграда. Успех наметился севернее Новгорода, под Мясным Бором. Нашим войскам удалось сквозь «огненную трубу» пробиться вперед на семьдесят километров. До ленинградского предместья Колпино оставалось меньше полусотни километров. Но за Любанью штурмовые бригады завязли в тяжелых боях.

После войны мне доводилось бывать в этих местах. В «Долину смерти», что у Мясного Бора, и поныне без проводника ходить опасно. Земля здесь нашпигована минами. Огромные участки леса выбиты снарядами, в кустах наталкиваешься на проволочные заграждения, старые блиндажи, дзоты, осыпавшиеся траншеи. Под ноги то и дело попадают ржавые, искореженные станки «максимов», ленты с позеленевшими патронами, дырявые каски.

Здесь, под Мясным Бором, Спасской Полистыо и Глухой Керестью, оборвалась жизнь многих бойцов и командиров, совершивших подвиг во имя спасения города Ленина. Рейд 2-й ударной армии к Ленинграду и ее трагедия в «Долине смерти» — события, о которых и поныне вспоминают с горечью.

— По приказу командования я не раз пробирался в «Долину смерти», когда уже захлопнулся оттуда выход, — говорит мне Александр Тихонович Голубев. — Кто мог держать оружие, дрались там до конца. Многие обессилели, изнемогли от непрерывных боев, ранений и голода. Ведь там, в окружении, голенища яловые варили...

Голубев неторопливо размял папиросу, прикурил и продолжал:

— Вырывались из котла небольшими группами. Ночью, через минные поля и вражеские позиции. Нас, разведчиков, посылали им навстречу. Так я и встретил старшего лейтенанта. Он вел группу, в которой были раненый полковник, два майора-артиллериста, женщина-врач и три солдата. Окликнул. Подошел старший лейтенант. Очень худой и весь как натянутая струна. Говорю: «Идите за мной, где поползу — тоже ползите. А чтобы на мины не увело, ближе держитесь к бинтам, что на ветках повязаны. Это мои вешки». Двинулись. Мимо немецких позиций и пулеметных засад прошли аккуратно — не потревожили. Я впереди, дорогу ищу, а старший лейтенант с автоматом сзади — прикрывает группу.

И надо же беде случиться: уже вблизи наших окопов старший лейтенант на Мине подорвался. Ну, конечно, немцы подняли пальбу.

Я подполз к нему, перевязываю — а досталось здорово: ногу оторвало — и говорю: «Ты лежи здесь. Мне надо остальных в укрытие доставить, иначе всех перестреляют. Потом за тобой вернусь». А он схватил меня за грудки, притянул и в самые глаза посмотрел... Потом отвернулся, стал в болотной жиже шарить — автомат искать. Тут я и протянул наган, — с оружием ему спокойнее будет. Он опять пристально на меня посмотрел... Ременным жгутом наконец кровь удалось остановить. То, что болталось ниже колена, ножом обрезал, а культю бинтом запеленал. Сам весь кровью окрасился. Твержу, как заведенный: «Жди! Жди! Приду за тобой...»

Группу вывел к своим и сразу обратно в проклятущее болото. Предчувствие, что ли, меня торопило, но бежал под огнем в полный рост. А уже светало.

Ночи летние у нас известно какие — короче не придумаешь. Хорошо хоть над болотом туман пластался. Я ударил напрямик, но все же заблудился. Туда, сюда шастаю, а тут слышу револьверный выстрел. Совсем рядом. Молодец, думаю, сигнал в тумане подает. А он, оказывается, в себя... в грудь. Когда наклонился над ним, слышу, шепчет: «Прости, товарищ! Сил не стало... В плен нельзя...» С тем и затих...

Голубев тогда никому не сказал, что старший лейтенант застрелился. «Умер от ран. Я не поспел», — хмуро сообщил он, выкладывая перед комбатом черный от запекшейся крови партбилет. Потом достал из кармана медаль «За отвагу». В сумраке блиндажа блеснуло серебро. Но прежде чем положить на стол, Голубев оторвал от медали смятую пулей планку, взял на память о сильном человеке, который ночью да в тумане не разглядел, кто с ним рядом.

А еще Голубев с тех пор часто видел один и тот же мучительный сон. Будто бежит он по плавающим бревнам, они взрываются, взрываются, но всё позади, потому что Голубев успевает перепрыгнуть на следующее бревно. Одна мысль: быстрее прыгать, тогда не оторвет ногу, как старшему лейтенанту. Впереди видна бездонная яма, и туда, засасывая бревна, утекает озеро. Прыгать некуда... И в это время тянется рука с револьвером. «Возьми! Пригодится!» — шепчет старший лейтенант. «Возьми, тебе нельзя тонуть», — просит жена Наталья, прижимая к груди голенького сына... На этом месте Александр всегда просыпался и потом уже долго не мог уснуть.

— Ты что по ночам брыкаешься? — спросил однажды сосед по нарам — Игорь Иванов, прозванный разведчиками «счетоводом» за пристрастие подсчитывать пункты собственных рассуждений. Голубев рассказал ему о навязчивом сне. Прищурив глаз, будто прицеливаясь, «счетовод» стал, как обычно, пальцы свои по одному загибать в кулак:

— Во-первых, ты, Голубев, поменяйся с кем-нибудь наганами. Во-вторых, убери из кисета обломок планки. Перед лейтенантом вины твоей нет. Разве что наган ему зря отдал. В-третьих, если опять сон приснится, не суетись и козлом по бревнам не прыгай, а разберись, где пристроена мина, какой конструкции, и разряди. В-четвертых, напиши жене, чтобы сына берегла. А в-пятых, где ты видел, чтобы озеро в яму утекало? Чепуха!

— Последний палец разогни, — с улыбкой возразил Голубев. — В наших местах есть такие озера. Я там рыбачил и врать не стану...

Между лесным жителем Голубевым и горожанином Ивановым, очень разными по характеру и опыту людьми, с первых же окопных дней возникла дружба. Тридцатитрехлетний Голубев был старше ленинградца на двенадцать лет. И вообще в батальонной разведгруппе, состоявшей поначалу из семи бойцов, Александр был старше всех. Сутуловатый, худой Голубев не создавал впечатления могучего человека, хотя и был очень высок, рост его подходил к двум метрам. Казенное обмундирование шилось совсем не по его мерке, самая длиннополая шинель из полкового склада казалась на нем кургузой, и большие жилистые руки лесоруба далеко высовывались из рукавов.

Но за этой, на первый взгляд нескладной, внешностью таились сила и ловкость удивительные, Как будто всей своей предшествовавшей жизнью Голубей был специально подготовлен к исполнению многотрудной должности разведчика.

А в 1943 году Александр овладел еще одной профессией — выучился на санинструктора. Практически и психологически это было важно. Разведчик в тылу врага уязвим не только пулями и осколками, но еще и штыками, прикладами, лопатами, зубами... И нет рядом лекаря, умеющего тут же, пока с кровью не ушли силы, помочь в беде. «Индивидуальный пакет», который у каждого солдата в кармане, разведчику еще раз напоминает, что только на самого себя он может полагаться. Теперь в батальонной разведгруппе «образовался» свой медик.

...Третий военный январь — 1944 года — привел новгородца в разграбленный и сожженный Новгород. В древнем Детинце он увидел черный, в дырах купол Софии и подготовленный было немцами для отправки в Германию памятник «Тысячелетие России».

Часть, в которой воевал Голубев, вошла в Новгород с запада, с фашистского тыла. И была в этом деле заслуга самого Александра Тихоновича.

Ночью он провел лыжный батальон через Ильмень-озеро к хорошо знакомым Береговым Моринам. Противник был застигнут врасплох и разгромлен, а наши части, обойдя Новгород, оказались у гитлеровцев за спиной.

Спустя два дня разведчик снова отличился, за что и был награжден орденом Славы III степени.

Разведгруппе Голубева приказали перерезать дорогу, ведущую из Новгорода в Шимск. Опередив батальон, разведчики оседлали большак возле деревни Воробейка. Едва перевели дыхание, как со стороны Новгорода показался танк, а следом легковая машина. «Счетовод» Иванов вопросительно посмотрел на Голубева. Тот, сидя в придорожном кювете, негнущимися от стужи пальцами развязывал вещевой мешок.

— Во-первых, примем или пропустим? — спросил «счетовод». Во-вторых, зачем тебе «сидор», если НЗ съеден вчера? В-третьих... все ясно, — заключил Игорь, увидев, что Голубев вытащил объемистые «банки» двух противотанковых гранат. — Я тебя подстрахую... Так?

— Действуем с ближней дистанции. Я начинаю, — объявил Голубев.

Первая граната взорвалась под ведущим катком танка, вторая позади башни, на жалюзи мотора. Танк развернулся поперек дороги. Оглушенный слишком близкими взрывами, Голубев упал в кювет и уже не видел, как ловко его товарищи разделывались с экипажем вспыхнувшего танка и пассажирами легковой машины. Вскоре подошел батальон.

Ночью окруженные в Новгороде гитлеровцы двинулись на прорыв. Двое суток потом шли непрерывные бои. Противник лез напролом, устилая дорогу убитыми и ранеными.

...В сорок четвертом наши войска освобождали Прибалтику. Разведчики шли вперед по дорогам Латвии. Однажды им пришлось устроить настоящую охоту за бронепоездом. Они чуть не под самыми колесами взорвали рельсы. Стальная махина попала в мышеловку, а подоспевшие «катюши» несколькими залпами поразили неподвижную цель. На гимнастерке новгородца заблестела вторая звезда солдатской «Славы».

Четвертый, и последний, январь войны — январь 1945 года — застал Голубева в Польше. Здесь 12 января началась грандиозная Висло-Одерская операция, в результате которой за три недели фронт передвинулся на 450 километров ближе к Берлину.

В Польше с Александром Тихоновичем произошла история, после которой полковые остряки долго еще называли его «тетей Шурой».

Отступая, гитлеровцы оставляли арьергардные засады. Одна из них, оборудованная в башне костела, вдруг хлестнула по батальону двумя пулеметами. Капитан Соземов послал вперед разведчиков.

Ведущие к костелу узкие улочки и площадь перед входом сверху отлично просматривались и простреливались. Разведчики в этом убедились, попав под огонь крупнокалиберного пулемета еще на порядочном расстоянии от костела. Стало ясно, что задача осложняется.

— Пушечку бы сюда! Это во-первых, — мечтательно произнес Игорь.

— А во-вторых, еще роту танков, — в тон «счетоводу» добавил Голубев.

Когда, наконец, добрались к крайним перед площадью домам, в одной из подворотен разведчики увидели четырех девушек-украинок. Невольницы работали на ферме немца-колониста. С ведрами они шли доить коров, но стрельба загнала их в укрытие. Несказанно обрадованные встречей со своими «ридненькими», бросились девушки обнимать солдат. От них Голубев узнал, что в костеле сидят четыре эсэсовца. Они обосновались там с прошлого утра. Доярки об этом знают, потому что, проходя на ферму через площадь, каждый раз оставляют на паперти ведро парного молока. «Для героев — бесплатно»,— распорядился хозяин.

— Значит, черномундирники к вам пригляделись? — задумчиво переспросил Александр.

— А то як же!..

— Ну так вот, девчата, — приняв решение, объявил Голубев. — Давайте нам свое обмундирование. Мигом!

У полонянок лица залились румянцем: «Раздеваться? На улице?»

— Мабуть, мы сбегаем до хаты и принесем? — предложила одна. — Бо моя спидница на вас, дядю, не сподобится...

Теперь настала очередь краснеть Голубеву. Ну конечно же, он не помышлял о переодевании прямо здесь.

— Пошли, девчата, до хаты!

...Вскоре на площади появились четыре «дивчины». Они несли закрытые белым полотном подойники. Самая высокая (Голубев) еще и мешок (с автоматами). У всех головы повязаны платками.

Перед выходом на площадь Голубев предупредил Иванова:

— Игорь, мама родная, не переваливайся с боку на бок. Представь, что ты женщина.

— Представляю, Саша. С трудом, но представляю — это во-первых. Во-вторых, при таком маскараде, я думаю, входить нам в костел не надо. Немцы, как увидят, сами с колокольни попадают... от смеха. В-третьих, неужели им сверху не разглядеть, что идут не тети, а дяди?

— Вот именно сверху! — ответил Голубев. — На оптический обман весь расчет. А в упор на тебя, Игорь, смотреть тяжко. В горле першит...

Гитлеровцы, засевшие в костеле, разумеется, увидели доярок. Но им было не до «дивчин». Их интересовало другое. Почему молчат русские? Что готовят?

Ответа долго ждать не пришлось. «Доярки» пересекли площадь, оставили на паперти одно ведро и завернули за угол. Здесь была боковая дверь, о которой нашим сказали девушки. Голубев роздал товарищам автоматы, а себе достал из мешка еще и лом. Подойдя к двери, он примерился, но пока медлил. Наконец по костелу с противоположной стороны площади ударили два автомата — это отвлекали на себя внимание Грибов и Николай Иванов. Тотчас им в ответ заговорили пулеметы.

Теперь шума было достаточно, и Голубев, с треском выломав дверной запор, скомандовал:

— Кончай маскарад!

Одним движением он разорвал и сбросил с себя тесное и короткое платье. Двое — Али и Юрий — остались внизу. А Голубев с Игорем Ивановым зашагали по лестнице. На предпоследней площадке задержались. Достали трофейные гранаты. Это были ярко раскрашенные жестяные лимонки, в общем-то бесполезные в серьезном бою (по причине малой убойности), но именно сейчас подходящие, потому что взрывались мгновенно, от удара. Одолев последний лестничный марш, Голубев швырнул подряд две гранаты и тотчас выскочил на площадку. Схватка с оглушенными гитлеровцами закончилась быстро.

Орденом Славы I степени Голубев был награжден за форсирование Одера. Глубокой ночью, держась за пустые бочки из-под масла, разведчики переплыли Одер и без выстрела сняли малочисленное охранение переднего окопа. Когда ничего не подозревавшие «тотальники», числом до роты, приблизились к своим позициям, чтобы занять места в обороне, на них обрушился огонь автоматов. Батальон Соземова, преодолев водный рубеж, стал расширять плацдарм.

Голубев принимал участие в боях за Одер, наступал на Берлин, освобождал Прагу. В Чехословакии закончил войну, отдав ей четыре года и восемь дней.

...Встретив Александра Тихоновича в Новгороде, на празднике 25-летия освобождения дорогого сердцу «великих предков города», я условился, что летом Голубев наконец мне покажет озёра, которые исчезают под землей, а потом снова появляются.

После торжественной части в залах Новгородского Дворца профсоюзов продолжались беседы ветеранов, В одной из таких групп, рядом с коренастым Яковом Федотовичем Павловым, Героем Советского Союза, известным сталинградским «домовладельцем», стоял, больше прежнего сутуловатый, Александр Тихонович Голубев — кавалер ордена Славы всех трех степеней. Оба новгородца служили в пехоте. Оба дошли до Эльбы. Но прежде Павлову надо было выстоять на Волге, Голубеву — на Волхове.

Годы, как и старые раны, не проходят бесследно. Александр Тихонович в последнее время часто хворал, но на покой уйти отказался. На Удинской картонной фабрике, где он работал все последние годы, ему определили пост самый спокойный — вахтером в проходной. Лесной поселок невелик, здесь все друг друга знают. Проходя мимо Голубева, мужчины и женщины находят сердечные слова привета, а когда новобранцы этих суворовских мест отправляются в армию, их обязательно провожает старый солдат с тремя орденами Славы на гимнастерке.

А. Подольский

Из книги: Кавалеры ордена Славы. Л.: Лениздат, 1971.

Другие материалы