Вересов Виктор Иванович

Первое издание этой книги я вынужден был закончить горьким признанием, что мне не удалось найти ни одной строчки о подвиге сержанта Виктора Вересова. Был лишь Указ о присвоении ему звания Героя Советского Союза за отвагу и геройство, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками.

Но как установить, в чем именно отличился Виктор Вересов, если не найти его наградного листа? Да и был ли этот лист? Скорее всего, нет. Объяснить это можно особенностями блокады, когда представление к Золотой Звезде нередко передавалось из Ленинграда в Москву наравне с боевыми донесениями - шифрованными радиограммами.

Все, что удалось разыскать в архиве Министерства обороны СССР, занимало несколько строчек: "Сержант Вересов Виктор Иванович, командир отделения 1-го стрелкового батальона 71-й отдельной бригады морской пехоты. Звание Героя Советского Союза присвоено 21 февраля 1944 года".

Перелистав несколько объемистых томов бригадных документов за сорок четвертый год, я не нашел о Вересове ни слова. И книга вышла без рассказа о нем. Но едва она появилась, я получил письмо от брата героя. Через несколько дней мы встретились.

Младший брат Виктора Вересова - Леонид Иванович - долгое время работал преподавателем, и, видимо, этим объясняется строжайшая последовательность его рассказа. Мне не терпелось скорее узнать о главном, но я не решался прерывать Леонида Ивановича.

Виктор учился в семилетке, затем поступил в фабзавуч. Потом армия...

И вдруг первая для меня неожиданность. За два года до начала Отечественной войны ленинградский комсомолец Виктор Вересов получил боевой орден. Он заслужил его в боях на реке Халхин-Гол, где наши войска дали отпор японским захватчикам.

В тяжелом бою загорелся танк, в котором Вересов был механиком-водителем. Когда машину охватило пламенем, Виктор выскочил из нее. На нем горел комбинезон. Чтобы сбить пламя, он бросился на землю.

Сбив пламя, хотел было отбежать подальше от танка, в котором вот-вот могли взорваться баки, снаряды. Но в танке остались командир и башенный стрелок. Наверное, они ранены. Вересов кинулся к горящей машине, открыл люк башни. Командир и стрелок были без сознания. Обожженными руками Виктор вытащил их из огня. На нем самом снова загорелся комбинезон, пламя обдало лицо...

Уже на земле Виктор сбил со своей головы горящий шлем, оттащил товарищей от танка... И все. Ничего больше припомнить Виктор не мог. Очнулся он уже в самолете, забинтованный. Тело горело, будто его все еще жег огонь.

В госпитале Виктора Вересова продержали долго. Затем, когда он поправился, вызвали в Москву. И сам Михаил Иванович Калинин вручил ему орден Красного Знамени.

А еще до этого танкист узнал, что уже отслужил свое. Врачи сказали, что при таком состоянии кожи нельзя находиться в танке. Летом броня раскаляется, а зимой обжигает холодом. И то, и другое вредно.

Виктор поступил в артель "Древкустпром". Все были довольны новым механиком. Он отлично ремонтировал машины. Недоволен был лишь сам Вересов: чувствовал себя не на своем месте. В мире становилось неспокойно, и бывший танкист понимал, что воевать все равно придется. Тогда не лучше ли занять свое место заранее? Предписание врачей можно и не нарушать: механику танка совсем не сложно переучиться на механика самолета. Моторы такие же, и никакой тебе раскаленной брони.

И его действительно зачислили на сверхсрочную службу в 13-ю Краснознаменную отдельную авиационную эскадрилью Краснознаменного Балтийского флота. В июле сорок первого братьям - Леониду и Виктору - удалось повидаться. Виктор сказал:

— Не могу я сидеть на аэродроме, когда люди воюют. Я ведь уже обстрелянный, на фронте от меня больше пользы будет, чем здесь. Да вот командир не отпускает. Говорит, что аэродром это тоже фронт. А я взял и написал начальству повыше.

Просьбу Виктора удовлетворили - направили в формировавшуюся бригаду морской пехоты.

У Леонида Ивановича сохранилось последнее письмо брата. "На днях иду в бой, коли уцелею - напишу".

А потом прибыло письмо, напечатанное на машинке: "...Сержант Вересов Виктор Иванович в бою за социалистическую Родину, верный присяге, проявив геройство и мужество, погиб на боевом посту 10 декабря 1941 года".

Десятого декабря сорок первого! А ведь в феврале сорок четвертого, перечисляя героев снятия блокады, газеты называли и фамилию Вересова. Выходит, герой обороны просто попал в один Указ с героями наступления.

Кое-что о подвиге, совершенном Виктором в декабре сорок первого, Леонид Иванович Вересов знал. Когда в сорок четвертом году он прибыл в 192-й гвардейский стрелковый полк, после переклички Леонида подозвал офицер и спросил:

— Вересов, не был ли кто-нибудь из ваших родственников в бригаде морской пехоты?

Узнав, что там был брат новичка, офицер, служивший раньше в морской бригаде, рассказал о бое, происходившем 10 декабря 1941 года.

Было бы, конечно, хорошо разыскать этого офицера, но Леонид Иванович не очень твердо помнил его фамилию, а имени и отчества совсем не знал. Начинать поиски было бессмысленно. Но тут выяснилось, что существовал, оказывается, документ, в котором излагался подвиг Виктора. Леонид Иванович даже запомнил подпись, стоявшую под документом, - полковник Зайончковский. Мать бережно хранила эту бумагу. Однако в 1961 году Ксения Ивановна Вересова умерла, и теперь никто не мог сказать, куда девалось письмо командира бригады.

Василия Казимировича Зайончковского я разыскал. Но, узнав, что привело меня к нему, он только развел руками. Ничего о сержанте Вересове он не помнил. Запомнить всех своих сержантов комбриг действительно не мог. И героев среди них было немало. Письмо? Но ведь за войну он послал не одно такое письмо.

Попытка найти старое письмо привела меня в Москву - в комиссию по назначению персональных пенсий при Совете Министров СССР. Брат героя высказал предположение, что, может быть, оно потребовалось при назначении матери персональной пенсии. И вот я у цели, если не считать, что само пенсионное дело Ксении Ивановны хранится в Кремле. Уже на следующий день оно было затребовано.

Но пришлось извиняться за напрасные хлопоты, которые я причинил своей просьбой. Письма, присланного матери героя, в пенсионном деле не было.

А что если опять поехать в подольский архив? Исходя из даты Указа, я смотрел дела 71-й отдельной бригады морской пехоты за 1944 год. Произошло же все в сорок первом. И вот опять передо мной папки с документами. Приказы, штабная переписка, донесения. В одном из них, где речь идет о личном примере агитаторов в бою, происходившем 10 декабря 1941 года, сказано: "Отвагу и геройство в этом бою проявили агитаторы Соколов, Бухтияров, Вересов, Морозов, Спичев и др., которые истребили 200 с лишним фашистов и своими подвигами и делами воодушевляли краснофлотцев".

И все. Подробностей подвига Вересова я так и не нашел. Оставалось одно: выписать фамилии хотя бы нескольких сослуживцев Вересова по 1-му стрелковому батальону и попытаться найти кого-нибудь из них. В первую очередь, конечно, командира - Степана Иосифовича Боковню и комиссара - Ивана Федоровича Платонова. Их-то уж во всяком случае надо было разыскать.

Однако на этот раз поиски, к которым я приготовился, не потребовали больших усилий. В Ленинграде меня ждало письмо, присланное отрядом юных краеведов школы № 4 города Ломоносова. Ребята сообщали, что работники Ломоносовского горвоенкомата собирают сведения о бывших защитниках Приморского плацдарма, или, как тогда говорили, Ораниенбаумского "пятачка". 71-я бригада морских пехотинцев как раз и действовала на этом "пятачке". Юные краеведы писали, что в военкомате наверняка найдутся адреса людей, которые могут рассказать о Вересове.

И действительно, я получил здесь адрес бывшего комиссара батальона Ивана Федоровича Платонова.

Дверь мне открыл коренастый седой человек. Опасения, что и здесь меня может постигнуть неудача, сразу же рассеялись. Иван Федорович отлично помнит Вересова. Когда тебе без малого семьдесят, память иной раз начинает и подводить, но Виктора Платонов не забыл. Да и как не запомнить такого парня! Когда сформировали батальон, в нем было только два орденоносца - командир батальона Боковня, отличившийся в финскую войну, и командир отделения Вересов. Это комиссару хорошо запомнилось. И еще запомнились смелые вылазки разведчика Вересова. А больше всего врезалось в память случившееся в тот декабрьский день, когда проводилась разведка боем. Даже место, где они с Виктором расстались, Иван Федорович может указать - железнодорожная насыпь у самого берега реки Воронки.

Места эти Иван Федорович знает не только потому, что воевал здесь. Когда-то, еще задолго до войны, он был председателем Ораниенбаумского райисполкома. Весь район исколесил.

Извилистая Воронка являлась рубежом. По ту сторону реки находились враги. Чтобы прощупать их оборону, выяснить расположение огневых точек и захватить пленных, решено было нанести внезапный удар. На рассвете 10 декабря морские пехотинцы двинулись через передний край.

К стоявшему у обрыва комиссару Платонову подошел сержант Вересов. Стеганая ватная куртка была туго перетянута ремнем.

— Как настроение? - спросил Платонов.

— Боевое, товарищ комиссар, - ответил сержант.

Поправив на плече ремень винтовки, Вересов шагнул к обрыву, но тут же остановился:

— Просьба у меня к вам, товарищ комиссар. Если что случится, считайте меня коммунистом. Ну, вроде бы я по всей форме принят в члены партии.

— Хорошо, Виктор. Ты и есть коммунист. А оформить это мы с тобой успеем...

Вересов начал спускаться вниз.

— Погоди, - остановил его комиссар и снял с себя автомат.

Во всем 1-м стрелковом батальоне было в то время всего два автомата - у командира и комиссара. И вот Платонов протянул разведчику Вересову свой ППД.

— Возьми, Виктор, тебе он сегодня нужнее, а я и винтовкой пока обойдусь.

Виктор взял автомат. Поблагодарив комиссара, спустился с обрыва и скрылся в предрассветной мгле.

Бой затянулся. Противник понес немалый урон и отступил. Были захвачены пленные, трофеи. Однако, получив подкрепление, гитлеровцы начали контратаки. Особенно тяжело пришлось вырвавшемуся вперед взводу разведки.

Выходившие из боя раненые приносили тревожные вести. Потом привезли командира взвода Арсаева. Он неловко лежал в тесной лодочке-волокуше. К нему бросилась санитарка, но тащивший волокушу матрос остановил ее:

— Не надо, сестрица, ничего ему уже не надо.

Матрос рассказал, что взводного заменил Вересов.

— Впереди всех дерется. Только и сам он ранен, ему миной перебило обе ноги. Отползти отказался...

На исходе дня, когда декабрьские сумерки уже спустились на припорошенную снегом землю, комиссара отыскал едва передвигавшийся краснофлотец. Ослабев от потери крови, он говорил медленно, поминутно переводя дыхание:

— Вересов выпустил все патроны. Немцы хотели захватить его в плен, подошли совсем близко, и вдруг взрыв... Не сдался Вересов... Последнюю гранату припас для себя... Сам погиб, но товарищам дал возможность спастись... Задержал немцев...

Все, что я узнал от Ивана Федоровича Платонова, совпало с тем, что рассказал мне потом при встрече бывший комбат Степан Иосифович Боковня.

Что касается документов, то где-нибудь они, наверное, все-таки есть. Но ведь мне посчастливилось поговорить с человеком, который написал самый первый документ о мужестве Виктора Вересова, - с Иваном Федоровичем Платоновым. Именно он декабрьской ночью сорок первого года отослал в штаб бригады донесение, в котором рассказывалось о подвиге разведчика.

А кто же представил героя к Золотой Звезде? И почему Указ появился только через два с лишним года? Может быть, со временем дело прояснится. Впрочем, это уже не столь важно. Главное, что подвиг героя не был забыт.