Твои герои, Ленинград

МИХИЕВИЧ
Лев Николаевич

Приказано держаться

Обычно Сергей ждал Льва Николаевича Михиевича у проходной. У того всегда были дела то в парткоме, то в цеховом комитете, и, закончив работу, Михиевич не спешил домой. Это не нравилось Сергею, но с некоторого времени ему доставляло огромное удовольствие проходить полкилометра от завода до станции метро с этим высоким темноволосым человеком.

Что связывало этих двоих людей: едва окончившего десятилетку новичка и отмеченного многими наградами кадрового слесаря-монтажника? Если бы об этом спросили Сергея, наверное, он не сразу ответил бы на этот вопрос. А что касается Льва Николаевича, тут дело другое...

Сергей пришел в цех сразу после школы. Избалованный, не лезущий за словом в карман, выросший в обеспеченной семье, он привык обращаться с людьми вольно, не задумываясь над своими поступками.

В заявлении Сергей написал, что хочет стать слесарем. Написать-то написал, а в первые же дни мастер убедился, что новичок вовсе и не думает учиться тому, чему хотел.

Началось с пустяка. Подросток отказался выполнить какое-то распоряжение мастера.

— Я не солдат, — запальчиво ответил он мастеру.— Ничего не случится, если и не выполню ваш приказ.

Стоявший у своего верстака Михиевич тогда не стал вмешиваться в спор, но едва закончилась смена, он догнал Сергея у проходной, и они вместе направились к станции метро. Михиевич, взяв подростка за локоть, повел с ним разговор о том, как выполнялись приказы на фронте.

Сергей замедлил шаги, достал пачку «Авроры», закурил. В душе он сознавал, что ему приятно разговаривать с этим уважаемым в цехе человеком, к которому относятся с особым почтением, к мнению которого всегда прислушиваются. И делают это все: от начальника цеха до рядового рабочего.

— А правда, говорят, Лев Николаевич, что у вас три ордена Славы?

— Правда.

— Так почему же работаете рядовым рабочим? Ведь вы и в начальники могли выйти.

— Мог, Серега. Мог. — Михиевич понял, что разговор сразу же пошел по желаемому для него руслу, и поторопился поддержать его. — Но мне, Серега, больше эта, рядовая должность нравится. Не хочу от верстака уходить. Поверь на слово.

— Верю. В цехе знают, что вы всегда говорите только правду, хоть это и не всем нравится.

— Ну, это уж их дело. — Михиевич пожал плечами.— А с мастером ты, Серега, ругаться брось. Самое это последнее дело. Ведь какого человека никчемным на любом заводе считают?

— Не знаю.

— Так знай: такого, который норму свою не дает.

В метро они расстались. Лев Николаевич вышел раньше, а Сергей поехал к себе на Петроградскую сторону.

На другой день в цехе они встретились снова, по-дружески пожали руки и разошлись к своим верстакам. Разошлись молча, даже не перекинувшись парой слов. Но каково же было удивление Льва Николаевича, когда он, задержавшись в цеховом комитете, встретил у проходной Сергея, мокнущего под холодным осенним дождем.

— Пошли? — кивнул Михиевич.

— Пошли. — Сергей поднял воротник пальто, потянулся за сигаретами.

Так и стали они ходить пять раз в неделю, в одно и то же время, одним и тем же маршрутом: от завода до метро, потом опускались на эскалаторе, ехали три остановки в одном вагоне до «Техноложки».

Как-то уже в вагоне метро Сергей спросил Михиевича:

— Лев Николаевич, а почему вы мне не рассказали о том, за что вас наградили тремя орденами Славы?

— Ну, во-первых, ты не спрашивал, а во-вторых, за то, что я выполнял приказы. Без этого, Сергей, нельзя. Все равно: в мирное время или на войне, в армии или на заводе.

Он помолчал, потом продолжил:

— Первый орден — третьей степени — я получил, Сережа, за бои на Карельском фронте, был я сапером и однажды под огнем противника в довольно трудной обстановке проделал проход в минном поле. Второй получил в Польше. Есть там такой город, Торунь называется. Окружили мы в районе его крупную группировку немецко-фашистских войск. Сильные бои были. Немцы применили там новые мины, в пластмассовых корпусах. Миноискателем ее не отыщешь, вот и приходилось руками их нащупывать да из земли выковыривать. Рискованное это дело. Но приказ есть приказ: разведать минные поля фашистов, снять мины, проделать проходы танкам и пехоте. Много мы их поснимали. А потом приказывали доты в составе штурмовых групп брать, подрывать их взрывчаткой. Всякое бывало, Сережа.

— И всю войну вы были сапером?

— Нет, танкистом начинал. Здесь, под Ленинградом... Как-нибудь расскажу. Ну, бывай, Сергей. До понедельника.

Лев Николаевич вышел из вагона, радуясь, что идут на лад дела у новичка, что день за днем всё реже спорит он с мастером. А если и вспылит, сорвется, тут же умолкает, глядя на него, Михиевича, склонившегося над своим верстаком. И с выполнением нормы дела идут нормально. Будет из Сереги хороший рабочий! Уж он, Михиевич, не пожалеет для этого сил. А про то, как стал полным кавалером ордена Славы, он тоже расскажет Сергею.

Утром следующего дня Лев Николаевич уже ехал в знакомые по декабрьским дням сорок первого места. Разговор с Сергеем разбередил душу, вспомнилось то тяжелое время, и как-то само собой возникло желание, не откладывая, съездить в Рабочий поселок № 8, в Синявино, в Кировск.

После увольнения в запас и возвращения в Ленинград решил, что сразу же побывает в этих местах. Времени со дня такого решения прошло немало, а он все откладывал и откладывал. Но уж зато теперь — точка. Поворота быть не может.

Вот оно, знакомое поле между двумя Рабочими поселками. Тишина здесь какая! А тогда, в декабре сорок первого?

Тогда тоже было утро. Туманное, морозное. В воздухе словно висела какая-то зыбкая, едва заметная кисея. С севера, из-за Ладоги, дул несильный, но очень холодный ветер, казавшийся еще более холодным оттого, что танкисты за истекшие двое суток не сомкнули глаз, не поели досыта. Их потрепанный в боях танковый полк перебрасывали с одного места на другое.

Вместе со своим экипажем старшина Михиевич, сидя в танке, мучительно ждал рассвета. Люди буквально коченели в машине, а Михиевич не мог разрешить механику завести двигатель: атака должна быть внезапной. Заведи двигатель — и немцы сразу увидят все три танка взвода старшины Михиевича, которым приказано поддержать атаку стрелковой роты. Вместе со стрелками танкисты должны выбить гитлеровцев из развалин домов. Только и всего. Но на военном языке это называлось: проявлять активность в обороне, не давать противнику чувствовать себя хозяином положения.

Стрелки на часах показывали восемь пятьдесят пять. До начала атаки ровно пять минут. За спиной у Михиевича Ленинград, в который он приехал из Белоруссии за несколько дней до начала войны, чтобы подать заявление в институт и начать готовиться к экзаменам.

И вот он, экзамен... в бою, у Рабочего поселка № 8. Экзамен не на жизнь, а на смерть. Он обязан выдержать его.

— Командир, две красные ракеты! — доложил механик, наблюдавший за полем боя в открытый люк.

— Заводи! — отдал Михиевич команду механику-водителю и, вскочив на сиденье, продублировал ее командирам танков.

Когда загудели двигатели соседних машин, Михиевич просигналил: «В атаку, вперед!», захлопнул люк над головой и приник к перископу. Это была первая атака, в которой Михиевич временно командовал взводом вместо выбывшего из строя по ранению лейтенанта.

В перископ было видно, как редкая цепочка пехотинцев, одетых в белые маскхалаты, поднялась из траншеи во весь рост и двинулась вперед. Танкам нужно было обогнать эту цепь пехоты и повести ее за собой. Когда пехотинцы оказались позади танков, Михиевич встал с сиденья и, широко расставив ноги, приник к оптическому прицелу, готовый вступить в поединок с огневыми точками врага. Цепь своей пехоты теперь уже не мешала ему стрелять.

Вначале по наступающим ударила артиллерия из глубины вражеской обороны. Фашистские пулеметы до поры до времени молчали. Но вот заговорили и они, синие струи трассирующих пуль брызнули в лицо атакующим, к пулеметным точкам с нашей стороны потянулись хвосты ракет: пехотинцы указывали цели, мешающие их продвижению.

В направлении фашистского пулемета, стрелявшего из развалин сарая, старшина послал снаряд, за ним другой. Пулемет захлебнулся. Стрелять было трудно: танк то и дело попадал в воронки, его сильно бросало, заряжающий едва удерживался на ногах, досылая очередной снаряд в казенник.

Огневые точки гитлеровцев замолкали одна за другой: танкистам удалось подавить их, обеспечивая продвижение пехоты. Михиевич, увлеченный боем, радовался, что вот-вот они первыми ворвутся в развалины поселка и помогут пехотинцам быстро выполнить свою задачу.

На какой-то миг старшина оторвался от прицела и взглянул в перископ. Пехотинцы двигались невдалеке от танков, ведя огонь по фашистской пехоте. Справа и слева шли остальные танки взвода, изредка ведя огонь по пулеметным точкам фашистов. Между танками вспыхивали султаны разрывов, хлопья бурого мокрого мха высоко взлетали в небо. По броне барабанили пули, но никто из танкистов не обращал на них внимания.

Михиевич не сразу заметил, как вблизи развалин вдруг появились фашистские противотанковые пушки и снаряды вздыбили мерзлую землю впереди танков.

— Командир! — крикнул по внутреннему переговорному устройству механик. — Справа у развалин батарея.

— Осколочным — заряжай! — скомандовал Михиевич, наводя пушку танка на батарею.

Начался опасный поединок танка и пушек. Командиры соседних танков, очевидно, не замечали грозившей им справа опасности и продолжали двигаться вперед.

Когда ухо уловило привычный лязг затвора, Михиевич нажал на спуск. Снаряд попал в цель. Фашистское орудие замолчало. Следующими двумя снарядами он подавил еще одну пушку. Четвертого выстрела по фашистским орудиям он сделать не успел: вражеский снаряд пробил броню, танк качнулся, задымил, медленно теряя скорость, и остановился. Второй снаряд, попавший в неподвижную машину, разорвался в моторном отделении танка, над броней заплясали языки пламени.

— Выходи! — скомандовал Михиевич, открывая на ощупь люк и еще не зная, кто из экипажа может выполнить его команду. Лицо его было залито кровью, ноги не слушались.

Третий снаряд попал в лобовую броню, не пробил ее, но от удара приоткрытый Михиевичем люк захлопнулся опять.

Задыхаясь в дыму, раненый Михиевич все же нашел в себе силы оттянуть тугой стопор люка, подняться на сиденье и, тяжело перевалившись через борт, спрыгнуть в снег.

Танк горел, а фашисты все еще слали в него снаряд за снарядом, как бы мстя за уничтоженные этим танком пушки.

Секунду-другую Михиевич лежал неподвижно, затем схватил горсть снега, вытер лицо и пополз прочь от танка, надеясь отыскать остальных членов экипажа. К счастью, все были живы, хотя, как и командир, ранены. Укрывшись в воронке, танкисты перевязывали друг друга. Два других танка их взвода продолжали бой, пехотинцы подходили вплотную к развалинам.

Через несколько дней Лев Николаевич был уже в глубоком тыловом госпитале, выписавшись из которого оказался... в саперных частях. Ничего не поделаешь, так уж распорядилась солдатская судьба: на Карельском фронте, куда он попал, нужны были именно саперы.

Когда с Финляндией было заключено перемирие, осенью 1944 года дивизия, в которой служил Михиевич, была переброшена с Карельского на 2-й Белорусский фронт.

И вот весна сорок пятого, незнакомый польский город Гдыня. Полк, в котором служил Лев Николаевич, ведя бои за город, ворвался в порт.

...Старшина Михиевич, командир взвода саперов, перебежал улицу первым. Пули зацокали о булыжник мостовой, но он уже успел лечь пластом на едва теплые от весеннего солнца камни. Больше по нему не стреляли. Видимо, немцы решили, что русский солдат убит, и перенесли огонь на группу саперов, укрывшихся в развалинах. Те ответили. Завязалась перестрелка. Михиевич лежал не шевелясь, внимательно разглядывая короткую узкую улочку, упиравшуюся в стену невысокого кирпичного здания, похожего на пакгауз.

Несколько минут назад командир стрелкового батальона, вместе с которым саперы Михиевича ворвались в расположение гдыньского порта, передал ему приказание командира полка немедленно прибыть на командный пункт.

— Забирай своих саперов, старшина, и дуй на КП, — комбат как бы с сожалением посмотрел на Михиевича.— Наверное, получишь новую задачу.

Старшина понимал капитана. После ухода взвода полковых саперов в батальоне останется едва ли больше трех десятков человек. Но где-то, видимо, положение сложилось еще хуже, если командир полка отзывает из первого батальона свой последний резерв — взвод саперов.

— А где примерно КП полка, товарищ капитан? — спросил он комбата.

— Где-то правее. Быть может, вон в том сером здании. Это морской вокзал. Во всяком случае, связной прибегал с той стороны.

«Палочки-выручалочки» — кабельной линии связи — не было, командир полка отдавал распоряжения по радио либо через связных, и саперы не могли, как это бывало раньше, идти на командный пункт вдоль нитки проводной связи. Михиевич повел своих пятнадцать саперов по лабиринту развалин, держа курс на угрюмое серое здание, указанное комбатом. Из этого дома по ним не стреляли, и старшина надеялся, что КП, наверное, там.

И вот на тебе: едва он, шедший первым, перебежал улицу, как из окон здания ударили сразу несколько автоматов.

Гитлеровцы не подпускали саперов к залегшему на тротуаре Михиевичу, а те отвлекали огонь на себя, метр за метром приближаясь к зданию. Михиевич понял замысел своих товарищей. Он осторожно приподнял голову и огляделся. Впереди него в цоколе здания виднелось какое-то углубление. «Окно в подвал, — мелькнуло в голове старшины. — Это то, что нужно». Он едва заметно приподнял автомат и осторожно пополз вперед, не сводя глаз с углубления в цоколе здания. «Только бы окно! Только бы окно!» — эта мысль сверлила мозг. Михиевич отчетливо понимал, что отступать ему некуда, что дорога на КП лежит через это здание и они обязаны взять его. А там видно будет.

Саперы догадались, куда ползет их командир, а раз так, то становилось ясным и то, что он задумал. Бойцы ждали его сигнала.

Почему он, командир, перебежал улицу первым? Михиевич удивился бы, если б его об этом спросили. Он шел впереди. Он и должен был сделать первым те пятнадцать — двадцать шагов через улицу, выщербленную осколками.

До окна в подвал оставалось метра полтора-два. Старшина быстро преодолел их и заглянул в окно. В подвале никого не было. Михиевич повернулся на спину и ударил обеими ногами в раму. Та грохнулась вниз, по цементу зазвенели осколки стекла.

Михиевич уже хотел было свистом подать сигнал своим, как вдруг по ступенькам загремели каблуки кованых сапог и в подвале, напротив окна, показались двое перепуганных немцев. Михиевич сорвал с пояса гранату и бросил ее в окно. За ней полетела вторая. Загремели взрывы. В грохоте их старшина не слышал, как саперы один за другим, на бегу стреляя по окнам второго этажа здания, перемахнули улицу и оказались рядом с ним.

— Всем вниз, живо!

Михиевич оттолкнулся и сполз в подвал. Следом за ним юркнул его заместитель сержант Михаил Жердев, кряхтя, стукнулся сапогами об пол солдат Виноградов.

— Сдохнуть можно, — закашлялся он. — Две гранаты, а дыму, как на пожаре.

Солдаты торопливо спрыгивали на пол подвала, поправляли каски, настороженно оглядывались в полумраке.

— Михаил, бери своих и — наверх. Там, кажется, никого нет. — Михиевич сделал несколько шагов по направлению к лестнице. — А ты, Беседин, шуруй со своим отделением вдоль подвала. Ищи другой выход наверх. Остальные — за мной.

Через некоторое время сержанты доложили, что обшарили все здание, но никого, кроме двух убитых взрывом гранаты немцев, не нашли.

А ведь их было немало! На полу первого этажа валялись ранцы, котелки, заряженные фаустпатроны.

— Слышь, взводный, — к старшине подошел Виталий Маслухин. — Это они от твоих гранат драпанули. Чтоб мне сдохнуть! Да этот подвал крепче наших вологодских монастырей. И отдать его так, ни за что ни про что...

Маслухин покачал головой и присел на корточки, поправляя на ноге обмотку.

— Твоя правда, Маслухин, — степенно проговорил солдат Семичаевский. — Вдругорядь немцы ни за что не ушли бы отсюда. Не думали они, что старшина один в окошко сиганул.

Михиевич и сам так полагал. Он понимал, что, ошеломленные внезапными взрывами гранат, немцы решили, что русские ворвались в здание через подвал, и спешно покинули его. Но он очень скоро понял и другое: фашисты постараются вернуться сюда. Уж очень выгодное положение занимала эта серая каменная коробка. Михиевич внимательно смотрел на расположенный недалеко от здания пирс, у основания которого метались группы немцев. Среди них выделялся офицер с пистолетом в руке, поминутно тыкавший им в направлении здания, занятого саперами.

— Первому и второму отделениям оставаться здесь. Третьему — на первый этаж. — Михиевич подтянул ремень на каске. — Особое внимание на фланги. Они постараются нас окружить.

Перебегая от окна к окну, Жердев и Беседин расставили солдат вдоль стен всего этажа, назначили секторы обстрела. По два сапера с автоматами они поставили у окон, выходивших в проулки.

Саперы, выбрав места для стрельбы, развязывали вещевые мешки, доставали оттуда пачки автоматных патронов, набивали ими диски, раскладывали на полу гранаты. Михиевич, не спуская глаз с готовящихся к контратаке немцев, дозарядил диск своего автомата, вставил запалы в гранаты.

— А пушек у них, похоже, нет, — ни к кому не обращаясь, проговорил Виноградов, стирая пыль с кожуха автомата. — Кабы были, давно бы вреза...

Солдат не договорил. Снаружи раздались два резких хлопка, и в то же мгновение «а головы саперов повалилась штукатурка, из стены посыпались куски кирпичей, по пустому залу засвистели осколки.

— Фаустами бьет, гад! — удивленно крикнул от окна пожилой солдат Павел Новожилов. — Чтоб с места не сойти: фаустами.

— Пушки, — возразил ему Маслухин.

— Толкуй, пушки! Фаустами, говорю.

Грохот опять заглушил голоса солдат. На какое-то мгновение все вокруг заволокло красновато-бурой пылью, протяжный гул промчался по длинному коридору, на паркетный пол рухнул тяжелый, набитый бумагами шкаф.

— И впрямь, подлая его душа, фаустами бьет, — согласился Маслухин, стряхивая с себя пыль. — Ты цел, старшина?

— Цел,— громко ответил Михиевич.— Кажется, цел. В ушах звенело. Снаряд фаустпатрона пробил стену над самой его головой, и только чудом пудовые глыбы обвалившейся кладки не придавили старшину к полу.

Саперы ожидали очередных выстрелов, но их не последовало.

— Артподготовка кончилась. — Маслухин сплюнул прилипшую к языку пыль. — Павел!

— Чего тебе? — Виноградов повернулся на бок.

— Вылазь из блиндажа. Фашист идет.

«Блиндажом» Маслухин называл два стола, между которыми прятался Виноградов, оберегая себя от осколков кирпича, разлетавшихся по залу.

— И чего ты кричишь, Маслухин, угомона на тебя нет?

— Это я для храбрости.

— Подготовиться к бою! — Михиевич оборвал разговор солдат. — Слушать внимательно: как только фрицы подойдут к оградке, открывать огонь без команды.

...Фашисты бросились в контратаку, крича и стреляя на ходу. Позади цепи, перебегая от развалины к развалине, двигался очень худой, длинноногий офицер в черном эсэсовском мундире.

Михиевич, провоевавший всю войну, не новичок на «передке», и то ни разу не видел, чтобы эсэсовец шел в атаку в своем черном форменном мундире. Старшина вскинул автомат и, положив его кожухом на переплете рамы, дал очередь. Фонтанчики пыли заплясали на груде камней впереди офицера. Тот быстро юркнул за развалину.

— Спрятался, журавль проклятый! — Михиевич опять отошел от окна и скрылся за простенок.

Фашисты подходили к исковерканной осколками ограде крохотного скверика. И едва три-четыре тяжелых пропыленных сапога перешагнули ее фигурное литье, как саперы дружно плеснули в атакующих струи раскаленного свинца. Цепь сразу же залегла. Потом гитлеровцы один за другим начали искать укрытия, прятаться, огрызаясь автоматным огнем. Через некоторое время контратакующие отошли за развалины домов.

Первая контратака была отбита сравнительно легко, но Михиевич понимал, что фашисты на этом не остановятся. Он позвал командиров отделений.

— Раненых ни у кого нет? Тогда порядок. — Старшина сел на пол, жестом показал, чтобы сержанты сделали то же самое.

— Повторной контратаки надо ждать с минуты на минуту. Поскольку нахрапом им не удалось нас вышибить, фрицы применят артиллерию. В случае артобстрела здесь, на втором этаже, останутся только два наблюдателя. Остальным — в подвал. Ясно?

— Куда яснее. — Жердев застегнул пуговицы на телогрейке, достал кисет.

— Раз ясно, в каждом отделении подготовить по укрытию для наблюдателей. Шкафы, столы, двери — всё пустить в дело. Как-никак — защита и от кирпичей и от осколков. Приступаем к делу.

Все, кроме наблюдателей, скинули кто шинели, кто ватники и начали сооружать укрытия вблизи угловых окон. В здании стоял такой грохот, что временами не слышно было стрельбы на соседних участках. Работали молча, готовые в любое время к схватке. Лишь Маслухин, весельчак и острослов, и тут не давал покоя никому.

— Паша, — окликнул он Виноградова, тащившего на себе тяжелую дверь.

— Чего тебе?

— А ты бы вон тот сейф захватил. Откроем его, и дот готов.

— Тьфу! — Виноградов укоризненно покачал головой и двинулся дальше.

Но дверь он так и не успел донести до места. Внезапно здание содрогнулось, словно оказалось в центре подземного толчка, жалобно звякнули остатки стекол, горячий зловонный вихрь закружился по залу. Саперы упали, кто где стоял, потом, когда отсвистели осколки, вскочили и бросились к лестнице, ведущей на первый этаж.

— Всем, кроме наблюдателей, в подвал, — скомандовал Михиевич.

— Морским ударил, сволочь, — прохрипел, пробегая мимо старшины, солдат Новожилов. Его лицо было все в густой кирпичной пыли, по лбу струилась кровь.

Второй снаряд попал в крышу. Словно ветер опавшие листья, он взметнул со стропил черепицу и раскидал ее вокруг на добрую сотню метров. Осколки со свистом забарабанили по мраморным ступеням лестницы.

«Прав, пожалуй, Новожилов, — подумал старшина.— Действительно с кораблей бьют». Еще накануне боя за Гдыню командир полка предупреждал всех, что невдалеке от порта на рейде стоят фашистские корабли с тяжелыми орудиями на борту.

Гитлеровцам удалось пристреляться довольно скоро. Толстые, старинной кладки стены морского вокзала задрожали от взрывов многодюймовых снарядов, здание заволокло удушливой бурой пылью, кое-где начал тлеть узорный, добротно отшлифованный ногами пассажиров паркет. Сидя на плетеной корзине в углу подвала, Михиевич с тревогой думал о двух наблюдателях, оставшихся наверху. Очевидно, о них думал и Жердев. Во всяком случае, едва затихал очередной взрыв, как Жердев вскакивал с места, готовый бежать наверх, чтобы убедиться, что оставленные наверху наблюдатели живы. И только строгий взгляд старшины оставлял его на месте.

Саперы молчали. Лишь Иван Кобызев изредка что-то бурчал себе под нос, грызя сухари. Когда снаряд разрывался особенно близко и потолок, казалось, начинал рушиться на голову, все теснее прижимались друг к другу, с тревогой глядя вверх. Иногда потолок гудел особенно долго и глухо. Сидевшие в подвале догадывались, что это обваливался кусок стены и кирпичи, рассыпаясь, с грохотом катятся по паркету.

— Эй, славяне, вы живые? — окликнул саперов мальчишеский голос.

Все оглянулись. В проеме окна, через которое саперы проникли в подвал, показалось перепачканное грязью и пороховой гарью толстогубое лицо молодого солдата.

— А ты что, о здоровье справиться пришел? — крикнул ему в ответ Маслухин. — Лезь сюда, черт ушастый, а то вмиг задницу отпилят.

Пехотинец уцепился руками за кромку стены и быстро сполз по скату вниз, гремя целой грудой навьюченного на него металла, называемого солдатской экипировкой.

— Товарищ старшина, — скороговоркой выпалил солдат, — командир полка приказал не ходить вам на КП. Он велел тут держаться. Говорит, что вы сейчас на самом пупу и что вокруг вас вся земля вертится. Понятно?

— Мне это понятно. Но как ты целым пробрался сюда? — Михиевич, забыв про гром над головой, влюбленно глядел в симпатичное толстогубое лицо пехотинца.

— Командир полка сказал: проберись, Сорокин. Вот и всё.

— Обратно сейчас не пойдешь. Скоро обстрел кончится,— стараясь перекрыть грохот очередного взрыва, крикнул Михиевич солдату.

— Нельзя, товарищ старшина. Велено: сейчас же обратно. Подсадите-ка до окна, братцы-саперы.

Обстрел неожиданно оборвался, и наступила та жуткая фронтовая тишина, от которой глохнешь, кажется, сильнее, чем от орудийной канонады.

Довольно скоро эту страшную тишину прорезал свист: условный сигнал, поданный одним из наблюдателей.

— По местам! — Михиевич первым загремел сапогами по бетонной лестнице, ведущей из подвала наверх.

Наблюдатели, к счастью оставшиеся живыми, уже вели бой. На дульных срезах их автоматов плясали злые бледно-желтые огоньки. Михиевич из окна дал длинную очередь по перебегавшим через скверик фигуркам. В соседних окнах вскоре тоже застучали автоматы, но гитлеровцы на этот раз не отступили. Они пытались быстрее проскочить к зданию вокзала, чтобы русским невозможно было стрелять по ним со второго этажа.

На помощь атакующим пришли два пулемета, установленные на крышах портовых строений. Длинными очередями они били по окнам, стремясь подавить огонь обороняющихся.

— Михаил! — старшина, не отрывая глаз от прорези прицела, окликнул Жердева. — Бери своих и дуй на первый этаж. Оттуда сейчас стрелять удобнее.

А фашисты приближались, несмотря на огонь саперов. Цепь их редела; все чаще и чаще взмахивая руками, тыкались в землю лицом солдаты в серо-зеленых куртках, но контратака продолжалась.

— Гранатами, огонь! — Михиевич перекинул автомат в левую руку, сорвал с пояса гранату, выдернул зубами кольцо и метнул ее в окно.

Его примеру последовали Кухарев и Беседин и еще кто-то из солдат, стрелявших из угловых окон.

— Артиллеристы куда глядят, чтоб им повылазило? — не выдержал всегда спокойный и рассудительный Николай Семичаевский. — Чего они по пулеметам не бьют?

— Их генералы ждут твоего совета, — насмешливо ответил Семичаевскому Иван Кобызев, — а найти тебя не могут.

Метко брошенные со второго этажа гранаты и автоматные очереди с первого заставили фашистов отхлынуть.

Огонь пулеметов на некоторое время утих. Саперы вновь прильнули к окнам и начали поливать свинцом площадку и скверик, по которым, отстреливаясь, убегали гитлеровцы. Но вот пулеметы вновь стеганули по окнам, и волей-неволей саперам пришлось спрятаться за простенки. Их автоматы были безопасны для гитлеровских пулеметчиков: слишком велико было расстояние.

— Кобызев, — обратился старшина к немолодому саперу, выкладывавшему из кирпичей на подоконнике нечто вроде бойницы. — У тебя ракеты остались?

— Кажись, есть штуки три...

— А ну пальни одну в направлении пулеметов. Может, увидят их артиллеристы.

Кобызев достал из-за пояса ракетницу и выстрелил. Ракета со свистом понеслась к крыше здания, вспыхнула и, рассыпавшись на мелкие искры, погасла. Но даже ее бледного в лучах солнца огонька было достаточно, чтобы где-то там, позади их, артиллеристы поняли: эта цель наиболее опасна.

Саперы не видели, как две «сорокапятки» одна за другой показались в проломах стен позади и правее здания вокзала, несколько секунд поводили узкими длинными стволами и разом ахнули, подпрыгнув на резиновых колесах. Один пулемет умолк сразу, второй продолжал стрелять, пока очередной снаряд «сорокапятки» не заставил умолкнуть и его.

— Ну вот, а ты хаял пушкарей! — Кобызев ткнул Семичаевского локтем в бок, отряхнул с телогрейки пыль. — А фрицы, глянь, вон куда пошли.

Михиевич выглянул в окно. Фашисты небольшими группами перебегали между развалинами, направляясь к обгорелым сводам старинного здания, стоявшего правее вокзала.

— Слышь Лева, — Жердев, поднявшись наверх с первого этажа, остановился рядом. — Ведь они хотят нас обойти справа, во-он по тем развалинам.

— Видимо, так, Михаил, — негромко ответил старшина.— Бери своих орлов и располагай их вдоль восточной стены. Не давай немцам прорваться к нам в тыл вдоль железной дороги.

Жердев увел своих саперов к восточной стене вокзала, а Михиевич перезарядил диск и, поставив автомат на предохранитель, пошел осматривать оборону.

Две контратаки отбиты, выдержан сильнейший артналет, а люди все целы. Вот это-то и радовало старшину. Только теперь он понял исключительную тактическую ценность занимаемой взводом позиции, понял, почему командир полка приказал ему держаться до последнего человека.

Старшина шел по обуглившемуся местами паркету, перешагивая через обломки мебели. У конторки, где раньше, очевидно, сидел какой-то портовый чиновник, он остановился, прислушался к разговору. По голосам он узнал сержанта Беседина и солдата Кобызева.

— Сухаря хочешь, Николай? — Кобызев говорил, откусывая кусок бетонной твердости сухаря ядреными желтоватыми зубами.

— До сухарей ли тут?

— А что? Как это нам старшина по-белорусски говорит: «У нашей справе головное — не хвалявацца и старанна пережовываць страву». Понял? В нашем деле главное — не волноваться и старательно пережевывать пищу.

— Не во всякое время кусок в горло лезет.

— У кого как. Мне бы мое горлышко чем-нибудь крепеньким промочить, я бы у всего взвода сухари поел. — Кобызев негромко рассмеялся.

— Ты у старшины, Иван, попроси. У него во фляжке есть.

— А наряд не схлопочу?

— Может статься...

— Тогда погожу, — солдат засмеялся опять. — Вот водички бы...

Михиевич тоже вспомнил про нее, потирая ладонью обросший черной щетиной кадык. С самого утра во взводе никто не пил. Маслухин нашел в подвале воду, но от нее воняло такой тухлятиной, что старшина под угрозой самого строгого наказания категорически запретил ее пить.

— Командир, — окликнул его стоявший около углового окна Маслухин, — похоже, опять начинают.

Михиевич подбежал к окну, осторожно выглянул. Противник сосредоточивался в развалинах здания, стоявшего напротив восточной стены вокзала. Перебегая. от укрытия к укрытию, позади цепи метался все тот же! длинноногий офицер в черном мундире.

— Снайперку бы мне, — Маслухин сердито сплюнул под ноги. — Я бы враз этого журавля снял. А из автомата его не достанешь.

— Из автомата не достанешь, — согласился старшина. — Как начнут движение, дай знать.

— Слушаюсь, товарищ старшина.

Третья контратака началась без шума. Ни пушки, ни фаусты не стреляли. Солдаты в блестящих касках короткими перебежками приближались к зданию вокзала, очевидно стремясь рывком достичь проломов в нижнем этаже.

— Беседин, всех сюда! — старшина подбежал к окну, изготовился к стрельбе.

Теперь «главные силы» взвода расположились все вдоль восточной стены. У окон, выходивших на площадь перед пирсами, осталось несколько человек.

— Приготовиться к бою! — негромко скомандовал старшина.

— Огонь!

Дробным автоматным стрекотом наполнилось гулкое здание вокзала, желтым дождем посыпались горячие гильзы. Саперы били с близкого расстояния, умело выбирая цели. Но так продолжалось недолго. Неожиданно над цепью немцев взвились клубы иссиня-черного дыма и, колеблемые едва заметным ветром, поползли в сторону вокзала.

Через минуту-другую темные фигурки фашистов уже стали невидимыми в дыму.

— Всем вниз! — Михиевич взмахнул рукой и что было мочи побежал к лестнице.

Саперы затопали следом.

Михиевич понял, что гитлеровцы провели его, и если они сейчас не успеют спуститься на первый этаж и добежать до проломов, то под покровом дымовой завесы противник ворвется в здание и дела саперов будут плохи.

Дым медленно все еще вползал в проломы и поднимался к потолку первого этажа, когда старшина подбежал к огромной дыре, пробитой тяжелым снарядом морского орудия. Каково же было его удивление, когда он разглядел в дыму фашистских солдат, одетых в противогазы.

Короткой очередью он полоснул по ним, двое первых упали, но бежавшие следом уже миновали пролом и ворвались в здание.

Завязалась рукопашная, в ход пошли кулаки и приклады. Дрались сразу у всех трех проемов. Саперы задыхались в дыму, но зато они видели несколько лучше, чем их противники, и могли быстрее увертываться от ударов.

Стрельбы не было. Но теперь здание наполнилось криками, бранью, стоном, лязгом ударов металла о металл. Кто-то из саперов (Михиевич уже не помнит кто) все же остался наверху и, заметив, что немцы спешат к проломам, бросил в них со второго этажа одну за другой три гранаты. Взрывы за спиной ошеломили гитлеровцев. Они начали выскакивать из здания, срывая с себя противогазы.

Саперы не преследовали, хотя так и подмывало выскочить наружу и дать хорошую очередь в спины убегающим.

Когда дым мало-помалу рассеялся, Михиевич оглядел солдат. Они молча стояли полукругом невдалеке от проломов, тяжело дыша, грязные, черные, в разорванных гимнастерках.

— Ну, я найду того гада, — прервал молчание Кобызев. — Ведь так, паразит, мне по каске «шмайсером» двинул, что до сих пор чертики из глаз прыгают.

— А ты запомнил его? — спросил кто-то из саперов.

— А то как же? Он мне даже адрес оставил. — Солдат смачно, с наслаждением выругался и закинул автомат за плечо.

— Всем наверх. Пошли, хлопцы. — Михиевич снял каску, провел ладонью по густым, давно не стриженным волосам и медленно пошел впереди саперов.

Ноги его мелко дрожали. Он и сам не знал отчего: то ли от усталости, то ли от нервного напряжения.

— Кобызев, — внезапно обернувшись, окликнул он солдата.

— Я, товарищ старшина.

— Иди сюда, подставляй кружку. Отмерю тебе наркомовскую. Ты, Иван, заслужил. Здорово дрался у проломов.

— Рад стараться, как отвечали раньше. Но уж лучше, командир, после. Вот отобьем очередную контратаку...

— Сдается мне, что это последняя.

* * *

Майским днем 1945 года генерал прикрепил к гимнастерке старшины Михиевича золотой орден Славы I степени. Президиум Верховного Совета СССР наградил его этой высокой наградой за исключительное мужество, проявленное в бою при освобождении города Гдыня. Лев Николаевич Михиевич стал полным кавалером ордена Славы.

А. Сметанин

Из книги: Кавалеры ордена Славы. Л.: Лениздат, 1971.

Другие материалы