Твои герои, Ленинград

МАКАРОВ
Владимир Павлович

Здравствуй, Победа!

Батарея капитана Лупанова с головным стрелковым батальоном подошла к высоте около полудня. Километров двадцать двигались без единого выстрела, а тут, едва вездеход с разведчиками выбрался из леса, кто-то невидимый резанул по ним из пулемета. Несколько минут спустя поблизости от колонны, гулко отдаваясь в лесу, разорвалась мина, за ней вторая...

Комбат, коренастый крепыш в новеньком маскхалате, приказал рассредоточиться.

— Командиров рот к майору, — передали по машинам.

Дорога быстро опустела. Расчет Макарова тоже свернул в лес. Шофер Коля Тузов, ловко лавируя между деревьев, затащил пушку в неглубокий овражек...

— Лучшего укрытия и не придумаешь, — сказал он. — Ведь так, товарищ сержант?

Макаров согласно кивнул головой, а Тузов просто просиял от радости. Он любил, когда его хвалили. Мог, конечно, при случае несколько прихвастнуть, но в общем-то Макарову он нравился. С Колей было всегда легко и весело. Он отлично водил машину и в других делах не давал промашки. А как пел, как играл на гармошке... Артист да и только! Послушай его Пятницкий, обязательно бы в свой хор забрал.

— Хорошо, Тузов, — сказал Макаров. — Здесь и остановимся. Можешь вздремнуть, пока суть да дело.

Николаю не мешало, конечно, несколько передохнуть. За последние сутки ему досталось больше всех. Часами сидел за баранкой, выруливая по засугробленной дороге, а то и по целине. На его серых, пропитанных маслом руках набухли вены. Он, однако, крепился, ни разу не пожаловался. Как, впрочем, и другие бойцы расчета. А за два месяца наступления все изрядно измотались. Но эта усталость не угнетала. Наконец-то после долгой-долгой, почти трехлетней осады свободно вздохнул Ленинград. Под ударами наших войск рухнул ненавистный фашистский «Северный вал». Ленинградские дивизии и полки двинулись на запад, по пятам преследуя гитлеровцев, не позволяя им закрепиться. Часто на разных участках и рубежах вспыхивали кровопролитные бои. Но ничто не могло уже остановить наступающих. Далеко позади остались Красное Село, Гатчина, Луга. Скоро Псков, а там рукой подать и до Острова — родины Владимира. Может, посчастливится хоть одним глазом взглянуть на дорогие сердцу места.

Думая об этом, Макаров выбрался из душной кабины. Кругом стоял лес, глухой, молчаливый. Важно и чинно высились разлапистые ели; продираясь к небу и солнцу, поднимались среди молодняка стройные березы. Кусты колючего можжевельника образовали густую заросль у самой кромки оврага...

Наступил март, но в лесу еще ничто не напоминало о приближении весны. Лежал глубокий снег, не тронутый лучами солнца, пышный, мохнатый.

— Благодать-то какая, — услышал Макаров знакомый голос замкового Краснова. — Сейчас бы с ружьишком побродить. Глядико, сколько следов на снегу.

— А что, с пушкой разве хуже? — наивно спросил наводчик Рамазанов, хитро подмигнув черными глазами. — Никакой зверь не страшен. Ни рысь, ни медведь.

— Много ты, Хабид, понимаешь,— не обиделся Краснов.— Охота, друг ситный, это, знаешь, всем утехам утеха. Верно, товарищ сержант?

— Да, охотиться интересно, — подтвердил Макаров.

— После войны приезжайте ко мне в село.

Этот немолодой уже человек — замковому стукнуло ни много ни мало, а сорок пять — годился им всем в отцы. Знал он жизнь, умел разбираться в людях и к тому же обладал незаменимой на войне практической сметкой. Быстрее и лучше других мог он спилить и обтесать дерево для блиндажа, поставить палатку или соорудить шалаш, добротно чинил сапоги, шинели и гимнастерки — словом, был на все руки мастер. В первую блокадную зиму, с общего согласия бойцов, именно он делил на всех пайку хлеба, которую выдавали на расчет. И никто ни разу не усомнился в его справедливости.

Как-то незаметно Краснов стал в расчете настоящим помпохозом. Не в ущерб, конечно, своим основным солдатским обязанностям.

Очень заботливо он относился к Макарову. Вероятно, потому, что на молодые, плечи Владимира легла особенно тяжкая ноша. Шел Макарову девятнадцатый год. Артиллерийскому делу учился без году неделю, в запасном полку. Усвоил азы — и в бой. Под Лигово, куда осенью сорок первого года ворвались фашисты. Там и состоялось у Макарова крещение огнем и сталью.

Прошло какое-то время, и Макаров, бывший до этого наводчиком, принял расчет, сержантское звание ему присвоили. Но знаний это не прибавило. Надо было наверстывать. И Владимир стал одно за другим штудировать разные пособия и наставления. Другие отдыхают, а он при любой возможности корпит над своими записями.

Это не ускользнуло от Краснова. Одобрил он такое старание, сказал:

— Хорошо делаешь. Не знаю, выйдешь ли в генералы, но воевать как следует научишься и нас научишь.

Краснов не ошибся. Макаров стал искусным противотанкистом, и расчет его считался одним из самых слаженных в батарее.

— Ну что, товарищ сержант, приедешь ко мне в гости?— повторил свое приглашение Краснов.

— А почему же и не приехать? Обязательно наведаюсь. Может, даже всем расчетом нагрянем.

К Макарову подбежал лейтенант Алексей Северюхин, командир взвода:

— Бери свою сумку и пошли.

— Куда?

— На рекогносцировку.

Командир батареи, как объяснил лейтенант Северюхин, был на НП комбата. Поэтому командиру взвода он и поручил поставить расчетам задачу.

Гуськом вышагивая вслед за лейтенантом, сержанты вышли на опушку леса. Везде лежало заснеженное поле, за ним поднималась высота 40,3. Самый что ни на есть обычный горбатый бугор слева от дороги на Псков. Кое-где на песчаных обнаженных склонах гнездились пучки черных кустов, из-за волнистого гребня выглядывали березки-малолетки да соломенная крыша не то дома, не то сарая.

Северюхин сказал несколько слов о противнике — сведения о нем были очень скудные, — показал на местности ориентиры. Потом разметил, где расположить орудия.

Не прошло и получаса, как расчеты были уже на месте. Капитан Лупанов передал с НП первую команду.

Каждое орудие сделало только по нескольку выстрелов. Снесли крышу домика, где у гитлеровцев могли находиться наблюдатели, прошлись снарядами по гребню высоты, пытаясь нащупать вражеские пулеметы. Затем на поле выскочили стрелки, двинулись короткими перебежками к бугру. У подножья залегли, выкладывая из комьев мокрого мартовского снега окопчики.

А тем временем две остальные роты по лесу обходили высоту. Комбат решил окружить вражеский опорный пункт и к подходу главных сил полка полностью очистить дорогу на Псков.

Вечером батарею капитана Лупанова перебросили на правый фланг. Насть пути машины тащили пушки по зимнику, потом артиллеристы катили их вручную. Глубокой ночью добрались до места, начали торопливо оборудовать огневую позицию...

Земля за зиму промерзла основательно, поддавалась с трудом. Макаров долбил ее ломиком, Краснов помогал ему лопатой, выравнивая площадку, прилаживая сошники. Наводчик Рамазанов и заряжающий Иван Макаров рыли ровик для снарядов.

В восьмом часу стало совсем светло. Теперь можно было осмотреться. Батарея расположилась у перекрестка дорог. Высота 40,3 оказалась слева, несколько сзади, откуда доносились редкие винтовочные выстрелы, глуховатый клекот пулеметов.

Лейтенант Северюхин подошел к расчету и, махнув рукой в сторону высоты, сказал:

— Звонил Лупанов. Говорит, роты соединились. Фрицы в мешке.

Северюхин присел на лафет, достал кисет. Краснов и Рамазанов, зная добрый нрав взводного, тоже начали доставать бумагу.

Собирались спокойно перекурить, да не довелось. Неподалеку, как удары резкого хлыста, раздались частые выстрелы. У высоты, куда вышла наша пехота, загромыхали разрывы.

— Начинается сабантуй, — вскочил лейтенант.— Заряжай осколочными. Без команды не стрелять.

Еще не закончился огневой налет, а из густого ельника высыпали вражеские автоматчики. Торопливо развернулись в цепь и двинулись по направлению к высоте.

— Огонь! — скомандовал старший на батарее лейтенант Северюхин.

— Огонь! — резко отмахнул рукой Макаров. Наводчик Рамазанов дернул за шнур. Над стволом взметнулась багровая вспышка пламени. Пушка вздрогнула, подалась назад, но упор не позволил орудию сдвинуться с места.

Почти одновременно выстрелили и другие расчеты.

Неожиданный артиллерийский удар вызвал замешательство у гитлеровцев. Противотанкисты не позволили им опомниться, вели огонь быстро, без задержек. Три-пять секунд — и выстрел. Снова три — пять секунд — опять четыре снаряда обрушиваются на вражескую цепь. Неприятельская атака захлебнулась. До ближнего боя дело не дошло. Проход к высоте 40,3 гитлеровцам так и не удалось проложить. Мешок был завязан прочно.

Часа через полтора, собравшись с силами, фашисты снова пошли в атаку. На этот раз их пехоту поддерживали танки и самоходные орудия. Они выползли из оврага, что чуть-чуть правее высоты, обогнули мельницу, одиноко торчавшую на поляне, и с дальней дистанции открыли огонь по батарее Лупанова.

Орудие Макарова стояло на левом фланге. На него и двигался тяжелый вражеский танк, по-видимому «тигр». Точно, машина этой марки. Королевский «тигр».

Владимиру, хотя он и считался опытным противотанкистом, до этого дня, по существу, не доводилось вот так, что называется лицом к лицу, биться с немецкими танками. Нельзя принимать всерьез его первый бой в сентябре сорок первого. Был он тогда, говоря по совести, просто желторотым птенцом. Соседнее орудие подбило фашистский танк, а он, Владимир Макаров, горе-наводчик, промазал. Потом он долго переживал неудачу. И вывод сделал правильный: артиллерист без знаний — что пушка без снаряда.

Когда полк держал оборону под Ленинградом, Владимиру довелось стрелять много. Но по другим целям. По дотам, минометам, пулеметным гнездам. Выучка у него стала повыше. Заслужил не одну благодарность, наградили орденом Красной Звезды.

...Настала пора помериться силами и с танками.

«Тигр» приближался. Неуклюже переваливался, поводил стволом орудия и время от времени выплевывал пламя. Макаров уже отдал команду зарядить орудие бронебойным снарядом, объяснил наводчику Рамазанову, какой брать прицел, куда наводить.

— Готово? — спросил Макаров.

Хабид ничего не ответил. Сержанту показалось, что наводчик несколько растерялся и потому медлит, теряет драгоценные секунды, каждая из которых может обернуться непоправимой бедой для их или другого расчета.

Макаров, не говоря ни слова, шагнул к Рамазанову, отодвинул его в сторону, припал к панораме и ужаснулся. «Тигр» был совсем рядом — настолько его приблизила к глазам оптика. Отчетливо видна узкая смотровая щель, облезлая краска на башне, рыжая вмятина на корпусе. Танк выползал на бугор, обнажая черное громадное днище.

Владимир, сжавшись в комок, подвел перекрестие панорамы к середине танка, дернул за шнур.

Грохнул выстрел, пушка дала откат. Макаров вовремя увернулся, избежал удара. Когда ствол возвратился в прежнее положение, Владимир снова приник к прибору. Не успел еще разглядеть, что с «тигром», но по радостному возгласу Рамазанова понял: попал. Вот, наконец, оптика поймала танк. Он остановился, словно неожиданно прирос к одному месту. Пехота, бежавшая за ним, залегла. «Ну, теперь-то он никуда не уйдет»,— подумал Владимир. И вторым снарядом своротил пушку «тигра».

Расчет охватил боевой азарт. Никто не обращал внимания на близкие разрывы снарядов и мин, на посвистывание пуль. Все работали хладнокровно и точно. Рамазанов подавал снаряды из ровика, Краснов открывал затвор, Иван Макаров заряжал. Владимир стрелял. Через каждые три — пять секунд в сторону врага летел снаряд.

Подбежал капитан Лупанов. Рука у него была на перевязи, сквозь бинты проступила кровь.

— Бейте их, гадов, и дальше так! — крикнул он. На глазах у Лупанова расчет Макарова поджег и второй танк. Этот подобрался совсем близко к окопчикам наших пехотинцев, собирался утюжить их гусеницами.

С самоходкой было разделаться труднее. Покрывала ее какая-то особо прочная броня. Снаряды рикошетили, ослепительными молниями отлетали в стороны и вверх. Но один снаряд все-таки нашел уязвимое место. Раздался оглушительный грохот, — видимо, взорвались боеприпасы. Самоходку окутало черным дымом.

Наступила затишье. Сержант оторвался от панорамы, обернулся. В этот миг что-то рядом страшно громыхнуло. Владимир сильно ударился о стальной щиток, упал на землю...

— Вставай, Володя... Вставай,— привел его в сознание глухой и как будто знакомый голос.

Макаров открыл глаза. Над ним наклонился лейтенант Северюхин.

— Вставай, перевязать надо.

Сержант с трудом приподнялся. В голове звенело. По лицу текла кровь.

Макаров, понемногу приходя в себя, осмотрелся. Рядом с их окопом дымилась глубокая воронка. Опустив голову на лафет, застыл замковый Краснов. У снарядного ящика лежал, раскинув руки, однофамилец сержанта Иван Макаров.

Владимир взял горсть снега и поднес к пересохшим губам.

— Так-то, Алеша,— выдавил он, называя Северюхина не так, как обычно, а запросто, по-товарищески. — А я думал, что у нас сегодня все очень складно получилось, без единой капельки крови...

— Что поделаешь, — вздохнул и лейтенант. — Война...— Помолчал и тихо добавил: — Володя, и Лупанов погиб...

Недаром на фронте о противотанкистах говорят! «Ствол длинный, а жизнь короткая».

Бой еще не был окончен, а во взводе уцелело только одно орудие. И они, Северюхин, Макаров да еще контуженый Рамазанов, отражали вражеские атаки. Гитлеровцам так и не удалось вырваться из окружения. К вечеру высота 40,3 была взята.

* * *

Противотанковую артиллерию резерва главного командования бросали во время войны на самые трудные участки. И прежде всего туда, где фашисты двигали против советских войск свои танковые дивизии и моторизованные полки, грозили опрокинуть наши части, В самые опасные моменты на их пути становились противотанкисты. С открытых позиций, сталкиваясь с врагом лицом к лицу, в упор расстреливали они «тигры» и «пантеры».

Из этого общего для противотанкистов правила не представлял исключения и полк, в котором сражался расчет Владимира Макарова. Всегда он находился на танкоопасных направлениях, всегда был там, где требовалось исключительное самообладание, молниеносная быстрота мысли и действия.

Фронтовые дороги все дальше уводили артиллеристов от Ленинграда. Взметнулся опять красный стяг над Псковом, наши войска вступили на эстонскую землю, в августе сорок четвертого года освободили Тарту... Хорошо шли дела. Об одном только сожалел Макаров, — стороной от его родных мест наступал полк. А как бы там порадовались, увидев его живого и невредимого, да еще с двумя орденами на груди. За бой у высоты 40,3 его наградили орденом Славы III степени.

После смерти Лупанова батарею принял капитан Матросян, высокий, статный красавец с тонкими черными усиками. И храбростью, и опытом он нисколько не уступал прежнему командиру. Быстро познакомился с каждым расчетом, близко сошелся с людьми.

— Что я без вас? — сказал он однажды Макарову. — Дерево без корней. Ветер подует и свалит.

Перед тем как отдать какой-либо приказ, Матросян не считал зазорным посоветоваться со взводными и сержантами. Если, конечно, позволяла обстановка.

Так произошло, когда закончились бои за Тарту. Батарею выдвинули в боевые порядки пехоты на танкоопасное направление. Как расчеты ни маскировали пушки, противнику удалось все же их засечь. Немецкие артиллеристы методически обстреливали огневые позиции. Прямых попаданий, правда, было мало, но постоянная опасность нервировала людей.

— Как нам их перехитрить? — спросил однажды у Макарова Матросян.

Сержант об этом и сам много думал. Он предложил сменить огневые позиции, придвинуть орудия почти вплотную к вражескому переднему краю.

У капитана от удивления расширились зрачки.

— Да ты что? Нас они из пулеметов перебьют. Сержант, однако, не смутился, развил свою мысль.

Перед самыми вражескими позициями — ржаное поле. Снопы не увезены, сложены в копны. Вот и надо этим воспользоваться, на месте копен поставить орудия, прикрыть их снопами.

Матросян недоверчиво покачал головой. Несколько минут помолчал.

— Ну ладно, сержант, пусть будет по-твоему. Всей батареей я рисковать не стану, а два орудия передвинем.

Озабоченный вернулся Макаров в свой расчет. Солнце сильно припекало землю. Артиллеристы устроились в тени яблоневого сада. Рамазанов, плотно сжав губы, сосредоточенно чинил сапоги. Был он в одной майке, гимнастерка висела на заборчике, у которого стояла их длиннорылая пушка.

Приставив гвоздь к отставшей подметке, Хабид стукнул молотком. Промахнулся, попал по пальцам.

— У, шайтан,— ругнулся наводчик, сморщившись от боли.

Заметив Макарова, пожаловался: — Плохо без Краснова. Совсем плохо. Сапоги каши просят. Был Краснов жив — Хабид горя не знал.

— Взял бы трофейные, — сказал сидевший рядом Тузов.

— В таких Хабид ходить не будет. Плохая примета. Что нового, командир?

— Вечером перебираемся.

— А я собирался вам королевский ужин устроить, — сказал Тузов. — Блинчиками угостить. Крупчатки у старшины раздобыл. Ну да ладно. Спеку к обеду.

После сытного обеда и Колиных блинчиков расчет стал готовиться к ночи. Прикинули, как быстрее добраться до ближайшей копны, собрали нужный инструмент, смазали колеса орудия, сложили на окраине хутора несколько ящиков со снарядами...

Когда сгустилась ночная темь, покатили пушку по полю.

До места добрались благополучно. И сразу взялись за лопаты, зарывались в теплую, мокроватую землю. Замаскировали орудие снопами.

— У тебя, Ахломов, глаз наметанный, — сказал сержант новому заряжающему сибиряку Ахломову, — отойди в сторонку, посмотри, как у нас получилось?

Солдат вернулся минут через десять. Маскировку одобрил. Ничего нельзя определить. Копна как копна. А вот у соседа справа похуже. Ствол пушки выпирает из снопов.

— Придется им подсказать, — рассудил Макаров. — Сбегаю к ним. Рамазанов остается за старшего.

И ночь, и утро прошли спокойно. Контратаку гитлеровцы начали около полудня. Яростно били из орудий и минометов по окраине поселка, по стрелковым окопчикам, выдвинутым за околицу. Густой дым застлал солнце.

Подали ответный голос наши артиллеристы с закрытых позиций за поселком. Снарядов они не жалели, создавая почти сплошную огневую завесу.

У копны появился взводный Северюхин, каска сползла набок, в руках бинокль.

— Как тут у вас? Порядок? Капитан приказал: горячки не пороть, стрелять наверняка.

Не зря рубеж, где находилась батарея Матросяна считался танкоопасным. Вражеские бронированные машины появились там, где их уже ждали. Они выползли из рощи, которая окаймляла поле. Сперва на участке второй батареи, а затем тяжелые машины двинулись на позиции расчетов, орудия которых были укрыты снопами.

Наши орудия молчали. Нельзя было обнаруживать засаду, хотя нервы у командиров и наводчиков напряглись до предела.

Макаров, глядя на танки, прикидывал: шестьсот метров, пятьсот. Машины вышли на прямой выстрел.

Первой начала бой соседняя батарея. Быстрой скороговоркой заговорили скорострельные пушки. Ни одному танку не удалось прорваться к нашему переднему краю.

Макаров опустил бинокль. Пристально следил за движением трех танков. Два из них ползли к копне, за которой укрылся расчет Генералова. Пора бы ему уже скомандовать «огонь!». Но расчет почему-то молчал.

И Макаров решил помочь соседу. Северюхин это одобрил:

— Гляди-ка, фашистский бегемот прямо под удар свой бок подставил. Самый выгодный момент стукнуть.

Снопы положили в сторону, обнажив пушку. Рамазанов торопливо довернул ствол вправо.

— По головному танку, подкалиберным, три снаряда, огонь!..

Первый снаряд пробил боковую броню, второй сорвал гусеницу. Танк остановился. Открылся люк, из него вырвался сиреневый дым.

— По второму танку, огонь!..

Считанные секунды понадобились расчету зарядить и нацелить орудие. И вторая машина была подбита.

А вот третий танк успел выстрелить по расчету Генералова. Снаряд разметал и поджег снопы, они вспыхнули ярким костром.

Кто-то тронул Макарова за плечо. Северюхин. Он кричал:

— Танк слева!

«Когда только он успел там появиться?» — подумал Макаров. Но гадать было некогда. Сержант приказал развернуть орудие. Артиллеристы схватились за станины, а Рамазанов, не выпуская из рук маховичков, регулировал ствол.

Вражеский танк опередил артиллеристов. Он выстрелил первым. Снаряд разорвался недалеко от огневой позиции. Макарова сильно тряхнуло взрывной волной.

— Снаряд! — услышал он басистый голос Ахломова. — Что вы там, заснули, чертовы куклы?

Подносчики не отозвались. Их теперь не мог поднять никакой приказ...

Макаров подскочил к ровику с боеприпасами, схватил снаряд, довернул взрыватель и подал снаряд в протянутую руку Ахломова.

К Владимиру присоединился и Северюхин. Вдвоем они заменили подносчиков. Орудие не снизило темпа огня.

Канонада постепенно стихла. Уцелевшие танки, словно побитые собаки, уползали в рощу. Несколько бронированных громадин стояли как прикованные среди изрытого воронками поля. Ветер гнал дым и пламя в сторону врага.

Пришел капитан Матросян, черный от копоти, в изодранной гимнастерке. Сел на ящик, смахнул пот с лица:

— Все видел, сержант. Здорово дрались. Думаю, что больше они сюда не полезут.

«Может, здесь и не полезут, — подумал Владимир,— но кто ручается, что не попытаются взять реванш на новом участке? Надо быть готовым».

И, обращаясь к капитану, Макаров сказал:

— Разрешите приступить к чистке орудия?

* * *

Нещадно битые и потрепанные гитлеровские дивизии откатывались под ударами советских войск на запад. Уползали, истекая кровью, туда, откуда начинали свой восточный поход. Завершив победные бои в Прибалтике, уничтожив рижскую группировку противника, многие наши полки уходили с Ленинградского на другие фронты.

Утром батарея Матросяна получила приказ занять позицию на хуторе близ города Моравска Острава. Макаров вместе с комбатом поехал на рекогносцировку. Уже хорошо видны были постройки, кущи садов, как вдруг из лесочка показались орудийные упряжки.

— Смотрите, товарищ капитан! Немцы! — сказал сержант.

— Тоже спешат в хутор, — ответил Матросян.— Местность отсюда, как на ладони.

— Разрешите по ним ударить!

— Давай, сержант. Они пока ничего не подозревают.

Артиллеристы мигом отцепили два орудия, выкатили их на прямую наводку. Два почти одновременных выстрела всколыхнули тишину.

Фашисты не ожидали нападения. На дороге образовалась пробка. Перепуганные лошади опрокинули два орудия и, сорвав крюки, понесли. Артиллеристы пытались занять оборону, но меткий огонь прижимал их к земле. Снаряды ложились кучно. Через несколько минут от вражеской батареи осталась груда металла.

— Можно двигаться к хутору, — доложил Макаров капитану.

Вечером Матросян вызвал к себе командиров орудий, В просторной избе было тепло и уютно. На столе комбата Макаров увидел развернутую карту. Это была старая карта с вытертыми до дыр изгибами. Капитан внимательно рассматривал ее, постукивая карандашом по столу.

— Проходите, товарищи, поближе, — говорил он. — Вот смотрю, сколько мы с вами исколесили да исползали. Ни в одном из русских городов нет больше немцев. А вот это расстояние мы покрыли за последние недели.

Карандаш пополз по территории Польши. Оставил позади Моравску Остраву, Краков, которые освобождали артиллеристы.

— Только битва не окончена. Враг еще сопротивляется.

— Кончину чувствует. Вот и злобствует, — ответил сержант Лизунов.

— Правильно. К логову его подходим.

Капитан осторожно сложил видавшую виды карту и развернул на столе новую. То была карта Германии.

— Идем к Одеру. Будем форсировать его первыми.

...Через Одер батарея переправлялась без Матросяна. Его ранило недалеко от реки, в маленьком хуторке, название которого Макаров так и не запомнил. Неожиданно все как-то получилось. Вместе с комбатом он пошел в разведку. Немцев нигде не было видно. Они спокойно подошли к крайней избе, спокойно распахнули дверь и опешили. В просторной горнице сидело десятка полтора гитлеровских солдат. На подоконнике стоял пулемет. Конечно, надо было сразу бросить гранату. Но оба растерялись. Они просто захлопнули дверь, бросились к лесу. Немцы, очевидно, тоже были ошеломлены, так как автоматные очереди раздались уже тогда, когда Матросян и Макаров находились от избы на порядочном расстоянии. Капитана пули все же достали. Он повалился на землю и застонал:

— Ноги... Кажется, прострелены ноги... Владимир подхватил комбата, взвалил его на плечи и поспешил к лесу.

Избу артиллеристы вскоре разнесли в щепы. Вместе с фашистами. А ранение у комбата оказалось серьезным. Его отправили в госпиталь. Прощаясь с капитаном, Владимир, конечно, не знал, что судьба сведет их вскоре в маленьком городке Перемышле уже в мирные дни.

...На рассвете истребительный противотанковый артполк начал переправу через Одер. По понтонному мосту, наведенному саперами под непрерывным огнем, одна за другой катили машины с прицепленными к ним пушками. Пехота уступала им дорогу.

— Ни пуха ни пера, боги войны! — говорили солдаты.

— Будет и пух, и перья! — высунув из кабины голову, отвечал Тузов. — Вы только не прохлаждайтесь на этой стороне!

Батареи заняли плацдарм, окопались. Несколько раз противник предпринимал отчаянные атаки, пытаясь сорвать переправу.

К полудню бой разгорелся с новой силой. Гитлеровцы бросили танки и самоходные орудия. Батареи вели по ним беглый огонь, тяжело ухали гаубицы, а с того берега стреляли «катюши».

Откуда-то с фланга по огневой позиции ударила самоходка. Несколько ее снарядов врезалось в бруствер. Взрывы рванули сырую землю, которая, перемешавшись с осколками, брызнула во все стороны. Макарова толкнуло в спину, сбило с ног. «Не хватало, чтобы под конец войны убило, — подумал он. — Четыре года топал, а тут...» Сержант вскочил на ноги и стал оглядывать поле боя, отыскивая самоходку.

— Где же она, где? — повторял он, пробегая взглядом расстояние от одной горящей машины к другой. В отчаянии он ударил кулаком по лафету, но вдруг обрадованно вскрикнул:

— Есть! Вижу! Правее того «тигра», что боком стоит, Хабид!

Экипаж танка, понял Макаров, поджег дымовую шашку, и мутная полоса окутывала поле боя. Прикрываясь этой завесой, самоходка била по орудиям.

Владимир бросился к расчету, который разворачивал пушку.

— Еще немного! Еще... — просил Рамазанов, припав к прицелу. — Хорош!..— И руки его поспешно вращали маховички горизонтальной и вертикальной наводки.

Ствол пополз вправо и замер. Макаров видел, как замковый рванул рукоятку затвора, как крепкие руки Ахломова послали в казенник снаряд.

— Огонь!

Из казенника вылетали, отдавая дымом, стреляные гильзы, падали на землю со звоном и раскатывались по орудийной площадке.

Давно замолчала разбитая самоходка. Расчет продолжал вести огонь уже по другим целям, не думая о смерти, забыв о страхе. Казалось, самой судьбой им была дарована вечная жизнь, чтобы могли они на этой чужой для них земле мстить за трудные годы войны, за смерть товарищей. В каждый выстрел они вкладывали свою ненависть к фашизму.

А на переправе все шло своим чередом. По понтонному мосту проходили танки. Сплошной лавиной катились машины, спешила пехота, артиллерия. На бортах, на башнях, на стволах орудий одна надпись: «Даешь Берлин!»

Ночью 1973-й Красносельский истребительный противотанковый полк подняли по тревоге.

— Направление меняется, — говорили солдаты. — На Прагу идем.

Форсированным маршем части спешили на помощь восставшей Праге. Она звала русских братьев на подмогу. И они не опоздали.

Из-под Праги уезжал старшина батареи Владимир Макаров в Москву на парад Победы. Его грудь теперь украшали ордена Славы всех трех степеней. Последний из них он получил за бои на Одере.

Возвращаясь из столицы, полный впечатлений, остановился в городе Перемышле. Зашел в госпиталь. «Вдруг кого из знакомых встречу», — думал Владимир.

Он заглядывал в палаты, спрашивал однополчан, но все было тщетно.

— Какой-какой полк? — переспросил молоденький лейтенант.

Владимир еще раз назвал свою часть.

— Есть у нас один капитан из ваших. Армянин. Высокий такой. Матросян.

— Да ведь это наш командир! — воскликнул Макаров.

— В садике он гуляет.

Владимир выскочил на улицу. На скамейке увидел капитана. Они обнялись.

— Живой, значит?—обрадовался Матросян.

Они проговорили до вечера. Пора было прощаться. — Куда думаешь стопы направить теперь? — спросил Матросян.

— Решил остаться в строю, товарищ капитан. Буду поступать в военное училище. Мир наступил, но, полагаю, команды «разойдись» еще долго не услышим.

— Ты прав. Завоевать мир — мало. Его мы должны упрочить. Ну, счастливого тебе пути, солдат!

Владимир Павлович Макаров до сих пор служит в Советской Армии. Подполковник редко засиживается в своем небольшом, скромно обставленном кабинете. Наше всего его можно видеть на строительных площадках. Как и прежде, в дни войны, бывший противотанкист хорошо себя чувствует только в самой гуще жизни, там, где рождается живое дело... Он учит и воспитывает, он растит молодую смену бойцов и защитников нашей Родины.

С. Марьяшев

Из книги: Кавалеры ордена Славы. Л.: Лениздат, 1971.

Другие материалы